Валентина Андреева: Трижды наказанная

В № 45 «ЦА» за 1998 год был опубликован материал-интервью «Контрреволионерками они стали в тринадцать лет» о девочках-подростках, ставших жертвами политических репрессий в Туве в годы войны.

Жили-были в Кызыле три подружки, три Вали с детскими прозвищами: «Братец Волк», «Братец Кролик» и «Братец Пятница». Но однажды майской ночью 1944 года в двери их квартир требовательно постучали: «Откройте, милиция!» …Потом были камеры-одиночки в следственном изоляторе, бесконечные ночные допросы, спустя четыре месяца после ареста – суд и суровый приговор малолетним «врагам народа».

Подробно об этом, а также о гонениях в последующие после ГУЛАГа годы поведали в своих воспоминаниях две Вали-подружки: Валентина Романовна Волкова и Валентина Васильевна Вилисова. К сожалению, с третьей Валей, Андреевой – «Братцем Кроликом», автору пуб­ли­кации тогда встретиться не удалось. Но желание такой встречи было.

Ускорило ее неожиданное письмо в газету («ЦА» №48) Ольги Батаргиной, племян­ни­цы Валентины Александровны Андреевой (Та­ра­ка­новой по мужу). В нем она писала, что о Валентине Андреевой, живущей в Сарыг-Сепе, в известном нам уже газетном мате­риале было сказано как бы вскользь. «Не­множко обидно мне за мою тетю Валю, – при­знается автор письма, – потому что не сказа­ли, какая она была тогда, в тринадцать лет, и как ей живется сейчас». И еще автор письма сетовала: даже телефон не могут ее тете установить, все хлопоты напрасны.

Письмо читательницы позвало в дорогу. И вот долгожданная встреча с Валентиной Андреевой. Первые вопросы, первые ответы, слезы... Успо­коившись, Валентина Алек­сандровна ровным голосом начала вспо­минать...

«Когда я училась еще в школе, у нас была по пению учительница-еврейка – Юдифь Рафаиловна Решес. И вот она мне все время говорила: «Валя, ты иди учись. У тебя голос хо­ро­­ший. В театр тебе дорога. Учись».

Я пошла, меня сразу приняли. Дирек­тором театра-студии был Максим Мунзук – знаете его? Я там училась. Мне очень понравилось. Пела, играла на гитаре, на ман­долине, малень­ко на пианино. Мне Мунзук еще говорил, что ты, мол, Валя, готовься. Будет комиссия из Москвы, будем отправлять тебя учиться дальше.

Старалась, готовилась. Со своими по­друж­­ками, с двумя Валями, как-то стала редко встречаться. А однажды мне так захо­телось встретиться с Валей Волковой. Пошла к ней.

Она была одна. Поболтали о том, о сем. И вот она мне говорит: «Ты знаешь, а мы с Валей Вилисовой пишем и приклеиваем листовки». Я вскользь прочитала: на листке цветными карандашами было написано, текста даже не запомнила, не восприняла, другим голова была занята – театром. В общем, я эти листовки не восприняла всерьез, просто подумалось: детство. И о другом заго­ворили. Я тут же забыла об этих листовках. Пошла домой. Больше я с ними не встре­ча­лась, с дев­чонками.

Потом... Потом вдруг однажды, через несколько дней к нам ночью постучали. Открыли – милиция! (Пауза, В.А. плачет. Успокоившись, продолжает). «Что надо?» – спрашиваю. «Собирайся, бандитка!» «Какая я бандитка? Что случилось?» Мать – в обмо­рок, даже ничего не знаем абсо­лютно! И все.

Взяли меня, сидела в следственном изоляторе. Вызвали на первый допрос. И тут Антипин, следователь, вокруг меня ходит и говорит: «Ну, что, пташка, попалась, отпела? Теперь в другой клетке будешь петь». И вот таким вот образом – одно да потому, одно да потому, ну всякую ересь собирает, собирает. На, мол, распишись вот. Я расписываюсь. Что там написано, не знаю. Умишко-то детский. Спрашиваю: «А почему вы меня не отпус­каете? Я же учусь, мне надо к экзаменам готовиться». Антипин одно свое твердит: «Отпела ты теперь, отпела...»

Долго эти допросы-расспросы шли. По­том как-то следователи Галкин и Антипин были вместе и спрашивают: «Ну, кто еще был в вашей банде?» Меня это настолько поразило, думаю: ну какая банда, что за банда-то? Говорю: «Что за банда?» «Ну, не притворяйся, ты же знаешь. Ты же все знаешь! Кто еще был в вашей банде?»

И так это все продолжалось. Я ничего не знала, ну абсолютно ничего не знала даже. Разговор тот с Валей я всерьез не взяла и об этом вообще не думала.

Однажды меня вывели из кабинета сле­дователя, а Валю Волкову ведут по кори­до­ру навстречу. Я увидела ее и... опешила. Ду­маю: «Господи, почему я тут, и Валя тут? По­че­му обе тут-то, в следственном, оказа­лись?» Мы только друг на друга посмотрели – и все. Больше до суда не виделись.

Наконец, повели нас на суд. Смотрю, кроме Валь, обеих моих подружек, еще подростки есть, в основном мне незнакомые. Я сначала удивилась, а потом успокоилась: правосудие, думаю, разберется. Тут ведь ни Галкина, ни Антипина нет – меня сейчас отпустят домой. А тут еще Валя Волкова под­хо­дит ко мне и говорит: «А ты-то почему здесь?» «Не знаю», – говорю. Я же совер­шенно непричастна была ни к чему, ни одной буквы не написала, ничего нигде не при­клеила, не бросила. Вот только то, что Валя тогда показала мне листки. Да еще вспомни­лись ее слова, горделиво сказанные в той послед­ней нашей встрече на воле: «Нас еще будут хвалить за это!»

И вот – суд. Прошел он скомканно, быст­ро. Коровин, председательствующий, одному подростку, другому задал какие-то незначи­тельные вопросы, даже не помню, о чем. Быстренько ушли на совещание, вернулись и огласили приговор. Бах – и мне пять лет! Все. Я не ожидала такой развязки, но уже настолько устала от всего, что безразлично встретила приговор.

Нас тогда всех вместе выпустили в ог­раду у здания суда, всех ребятишек. Смотрю: одна Валя тут, вторая Валя, другие подростки. И мне стало как-то спокойно вроде. Думаю: «Ну, вот и опять все вместе». Но потом, когда сколько-то времени прошло, я уже повзрос­ле­ла, мне стало страшно. Думаю: «Боже ты мой Праведный! Ну, хоть бы вина какая была, хоть бы чуть-чуть!..» (Плачет).

Ну и все. Что теперь об этом? Было и прошло, быльем поросло... Вот только...»

Не договорила тогда хозяйка дома, обор­вала фразу на полуслове. Что она хотела, но так и не решилась сказать, остается только гадать. В нашем же распоряжении есть сухие протокольные записи уголовного дела под № 51, где одна из обвиняемых неожи­данно оговаривает Андрееву: «Я скажу правду. Вспо­минается разговор с Валентиной Андре­евой в феврале 1944 года у нас на квартире. Анд­реева мне тогда рассказала, что зимой 1943-1944 года она в ресторане познакомилась с возвратившимся с фронта неким Макаровым – большим хулиганом. В скором времени оказалось, что Макаров занимается составле­нием антисовет­ских лис­товок и по его предло­жению она (Андреева) взяла на себя роль распро­странителя этих листовок по городу.

По словам Андреевой, листовки она клеила в ресторане и около него. Листовки бы­ли направлены против специалистов и носи­ли террористический характер, т.е. во всех листовках имелся призыв: «Бей пузанов!»

Вопрос следователя: Участвовали ли вы раньше в каких-либо нелегальных кружках или группах?

Ответ: Летом 1943 года по пригла­ше­нию Андреевой я вступила в группу моло­дежи, воз­главляемую Кокошиным Евге­нием, нахо­дя­­щимся в настоящее время в РККА... Груп­па ставила перед собой задачи убивать всех неугодных ей лиц. Кокошин говорил Андре­евой, что группа будет избивать совет­ских специалистов из-за угла гирями и камнями.

Вряд ли подлежит сомнению тот факт, что эта фальшивка была сфабрикована сами­ми следователями. Уж очень им хотелось, должно быть, чтобы затеянное ими дело по разо­блачению «врагов народа» вышло на «взрос­лый след», выявило, так сказать, истин­ных вдохновителей и руководителей юных контрреволюционеров, а значит, получило бы более широкую огласку.

И своего следователи, похоже, добились. Ведь подростки подписывались под собст­вен­ными показаниями, практически, не вчиты­ваясь в протокольные записи. Как можно было не доверять взрослым?! Довер­чивость трагически обернулась против под­рост­ков. И никаких надежд на помилование – за­ключи­тель­ные фразы судебного документа: «Приговор окончательный и обжалованию не подлежит»!

...И отсидела Валя – «Братец Кролик» – вместе со своими подружками детства, как говорится, от звонка до звонка: арестована была 22 мая 1944 года, освобождена 24 мая 1949 года. За пять дней до освобождения она стала неофициальной женой давно при­глянувшегося ей статного охранника дом­зака Исая Макаровича Тараканова. По взаим­ной любви, уже после ее выхода на волю, расписа­лись, но счет совместной жизни ведут не с даты записи в загсе, а с того памятного для обоих дня – 19 мая. В 1999 году их ждет слав­ный юбилей – 50-летие супру­жеской жизни.

Всякое было за полвека, больше, однако, хорошего. Вместе поступили в Тувинский сельхоз­техникум, но вскоре его директор, нек­то Мокрушин, прознав про гулаговское прош­лое Андреевой, отчислил ее из учебного заве­дения. Поставил жесткое условие и перед Иса­ем: либо разводись с «контр­ре­волюци­онер­кой», либо и тебя тоже отчис­лю. Благо, в эту пору навестил техникум Салчак Тока, пер­вый секретарь обкома партии, который преж­де не раз с удоволь­ствием слушал юную пе­вунью и знал ее чуть ли не с детсадовского воз­раста. Андреева смело подошла к Сал­чаку Колбакхорековичу и поведала про го­не­ния Мокрушина. О чем шел разговор «Пер­вого» с директором, можно только догадываться, но Мокрушин оставил в покое Исая Тарака­нова, и тот благополучно окончил техникум. А вскоре стал известным на все Верховье и даже область агрономом из Бояровки: на полях его колхоза в любой год – благо­при­ят­ный, нет ли по погодно-кли­матическим усло­виям – получали отмен­ные урожаи зер­новых.

А рядом с ним незаметно, тихо, рука об руку, шла по жизни Валентина Александ­ровна. Осваивала всю нелегкую деревенскую работу, не чураясь никакой, пусть даже и самой черной. Подняла на ноги и осиротев­ших племянников, мал-мала меньше – пол­ный десяток девчонок и мальчишек, своих детей Бог не дал. Может быть, еще и потому ровно, без запинки шла по жизни вместе с односельчанами, что те ни разу, ни коим образом не попеняли ей на гулаговское прош­лое.

Люди деревни видели, как любое дело ладилось в руках певуньи, подмечали, как охотно отзывалась она душой на любое доб­рое слово о ней – нутром чуяли: нет, какой же она «враг народа», коли поровну делит с народом и беды, и радости, всю себя отдает людям, ничего при этом не требуя взамен.

Валентина Александровна и сейчас, в свои неполные семь десятков лет, благо­дарно вспоминает о Бояровке и ее жите­лях: повез­ло мне в жизни на хороших людей. А уно­сясь мыслями в далекое и одновре­мен­но страш­но близкое прошлое – гулагов­ское – за­дум­чиво качает головой: нет, и там было много хороших людей.

Взять того же врача домзака, строгого внеш­не, но доброго душой человека – Исаака Карпо­вича Куприенко. Он тоже был репрес­си­ро­ван властями, отсидел свое, да так и остал­­ся при домзаке. Беспокойный был док­­тор, немало пекся о здоровье заключенных, того же требовал и от своих помощников. Не давал спуска и молоденькой санитарке ста­ци­онара – Вале Андреевой. А та и без лишних напоминаний справлялась со сво­ими нелегкими обязанностями, без­боязненно шла в палаты больных тубер­кулезом, убирала за ними, делала перевязки...

С Тотканом из окружения Чурмит-Дажы в зоне хорошо познакомилась. Умный, хоро­ший, щедрой души человек. Много заду­шев­ных бесед было у них. Оберегал он от жесто­костей зоны. Ну никак не вязалось с ним это злостное клеймо – «враг народа».

Страницу за страницей листает гула­гов­ское прошлое Валина память. Всякое было: и лесоповал, и каменный карьер, и кар­тошка из осенней мокрой земли, и по двенадцать часов работы за швейной машин­кой («Все для фронта, все для Победы!»). И долго­ждан­ное освобождение. И еще более долго­жданная, радостная весть – о полной реаби­ли­тации. Лишь через полвека после осуж­дения совет­ское пра­восудие поставило точку в деле № 51. И, как бы извиняясь за собст­венные злодея­ния про­тив невинных людей, власти оделили их не­многими льготами. Оделили на бумаге, а в жизни льготы эти оказались недоступ­ными многим бывшим полит­заклю­ченным. В том числе и Вален­тине Андреевой-Тарака­новой.

«Когда вышел закон о льготах бывшим репрессированным, реабилитированным, я в райсобес обратилась. Заведующей Коле­ва­товой написала заявление о постановке меня на учет для получения легкового авто­мо­­биля и установки телефона. Она говорит: я сама поеду, похлопочу насчет автомобиля и теле­­фона, и все прочее – ну, все, что там по­ло­­жено. Я говорю, нам уж много не надо, а вот маши­нешку хоть какую-то. Во-первых, ста­рые, во-вторых, оба больные – ноги совсем отказывают. Ну, Тамара Федоровна Колева­това сказала, дескать, поеду и поставлю на очередь. Возвра­щается из Кызыла: «Ну, по­ста­вила вас на очередь, ждать не так долго, потому что вы попали в очередь не просто ве­те­ранов, а в очередь репрессированных и инвалидов войны».

Обрадовались, стали ждать-спрашивать, а в ответ все тишина, тишина. Потом, думаю, дай-ка, я сама съезжу в Кызыл. У моей пле­мян­ницы машина, и они с мужем свози­ли меня в город.

Обратилась в Минсобес, к инспек­тору по транспорту Юрию Шыдыра­евичу Сал­­чаку. Он стал смотреть по списку и говорит: «Знаете, а вас вообще в списке нет». Я гово­рю: как так, ведь я обращалась с заявлением, и Колеватова обнадежила, что на льготной оче­реди стою. В общем, вернулась в Сарыг-Сеп, как гово­рится, несолоно хлебавши. Колева­това напи­сала какую-то записку, с нею – опять в Кызыл.

Когда я встретилась вновь с инспек­тором, он посмотрел бумажку и недоуменно пожал пле­чами: «Странно, а почему тут напи­сано «по­ставить на очередь»? Если вас уже ста­вили на очередь, то речь ведь надо вести о восстановлении вашей очереди». Подумал немного и говорит: «Хорошо. Мы сделаем все, как надо – восстановим вашу очередь». Быст­­ренько все записал. «Ну, а теперь жди­те», – сказал на прощание.

До сих пор ждала. Уже пять лет ждем. Мы уже с дедом отступились. Та же история и с телефоном: все обещают и обещают. В общем – тишина. Никому мы, старые, не нуж­ны. Вот так вот. Выходит, трижды нака­зана: осуждена ни за что, отсидела ни за что, а теперь вот и льгот положенных ли­шили».

Перед отъездом в Сарыг-Сеп для встречи с Валентиной Александровной Таракановой я поинтересовалась у Валентины Романовны Волковой, не желает ли она передать звуко­вое послание своей подруге. Та охотно вос­поль­зовалась этой возможностью:

«Братец Кролик, здравствуй, Валя. Я очень-очень хочу, чтобы ты ко мне при­ехала. Валя, как на меня подействовала эта статья в газете! Она меня перевер­нула с ног на голову, вновь напомнила все эти Кара-Булуны, все эти Ханюки, все эти ду­баки. Я переживала, аж давление под­ско­чило. Мы тут решили пока не давать тебе эту статью читать – как она на тебя по­дей­ствует? Валю­ша, будь добра, отнесись спокойно. Приезжай ко мне, Валя. Я очень-очень хочу тебя видеть. Приезжай, я дома. Ну, все, Валечка, не болей, Храни тебя Господь!»

Эти душевные слова подруги не могли не растрогать Валентину Тараканову. И она в ответ передала ей свое звуковое послание:

«Милая моя Валечка! Так хочется с вами обеими встретиться! Ну, думаю, как только станет тепло, так у меня появится возмож­ность съездить в Кызыл и обяза­тель­но с вами встретиться, милые мои подружки!».

Подружки... Они пронесли свою детскую дружбу через многие испытания, не рас­те­ря­ли на жизненном пути свои чувства-отно­шения, а, напротив, укрепили их. Все трое – они хорошо запомнили наставления стар­ших, тех, что были репрессированы властями как вра­ги народа, что в зоне оберегали под­ростков, как могли. «Мы все невинно по­страдали, – гово­рили они. – А вы, дети, – в осо­бенности. Когда выйдем отсюда – если, конечно, выйдем, – нам всем будет очень тяжело в жизни». Такое клеймо ведь не все поймут. Но надо крепиться, что теперь поде­лаешь!»

И Вали-подружки крепились. Со вре­ме­нем меньше стало всякого рода подо­зрений, недо­молвок, любопытных вопросов-расспро­сов. И все же... И все же, когда вышла статья в газете «Центр Азии», многие жен­щины из со­сед­них палат (прим.: Андрееву в оче­редной раз положили в больницу) подхо­ди­ли к ней и спрашивали: «А у вас какая де­вичья фами­лия была?» «Я безо вся­кой мысли отве­чала: Андреева, – расска­зывает Валентина Алек­сандровна. – А что, вас это интересует?»

Потом уже муж принес ей в палату эту статью, прочитала и поняла любопытство сосе­док. Вспомнила, что кто-то из них еще мол­вил тогда: «Ведь все же шла война, а они – какие-то листовки там...»

Вот так вот, и сегодня еще не все осво­боди­лись от комплексов по отношению к бывшим «контрреволюционерам». Но, как гово­рится, на чужой роток не накинешь платок. Пусть им!

Когда материал готовился к печати, редакции стало известно: благодаря хлопо­там Ольги Аки­мовны Бузыкаевой, воспри­нявшей судьбу репрессированных девочек как свою личную, Валентине Александровне Андре­евой (Таракановой) установили поло­жен­ный ей по закону телефон! Невелика плата за искалеченную судьбу, но если бы не вме­ша­тельство прокуратуры дождалась ли бы ее «Братец Кролик»?

Фото:

Валя Андреева, 14 лет. (Фото из «Дела № 51-17»). 1944 г.