Вера Лапшакова. Общее, как воздух

Она мечтает о мужском хоре с названием «Земляки», в котором звучали бы голоса представителей всех живущих в Туве национальностей. Какой бы это был могучий хор, какая яркая музыкальная палитра!

Эту свою идею она называет почти безумной – трудно уговорить мужчин участвовать в самодеятельности, но есть шанс, что такой хор все-таки грянет, ведь она обладает ценным качеством – умением ненавязчиво убедить и найти общий язык. Без этого в ее работе никак нельзя, потому что Вера Николаевна Лапшакова – директор Центра русской культуры города Кызыла и одновременно – председатель совета Ассамблеи народов Республики Тыва.

Обрусевшая казахстанская Украина

– Вера Николаевна, возглавлять Ассамблею народов Республики Тыва – ответственная миссия, а умение со всеми находить общий язык – особое искусство. Как вы научились этому?

– Как научилась? Самым естественным образом, как учатся дышать – с рождения. Я ведь родилась 10 ноября 1968 года на севере Казахстана – в селе Новошумном Федоровского района, тогда Кустанайской, а сейчас Костанайской области.

Область эта в плане смешения языков и культур – особенная. В сталинские времена туда сгоняли, по-другому и не скажешь, репрессированных граждан со всего Советского Союза. Так попал в Казахстан и мой прадед Яков Лаврентьевич Бырько: в 1928 году раскулачен и выслан с семьей из Полтавской области.

В пятидесятых годах – новая волна: те, кто по решению партии приехал поднимать целину, и тоже со всей страны. И для многих из них, как и для потомков репрессированных, Кустанайская область Казахстана стала домом, поэтому она и сегодня такая многонациональная. Кого только ни было в Новошумном в годы моего детства: русские, украинцы, немцы, казахи, белорусы, татары, мордвины. Все перемешались, переженились, и сейчас уже трудно сказать, кто же по национальности потомки тех принудительных и добровольных переселенцев?

Во мне, например, перемешалось несколько кровей. Отец – Николай Иванович Кильдишов – мордвин. Мама – Любовь Ивановна, в девичестве Бырько – украинка. А прадед мой по материнской линии, муж моей прабабушки Полины Ивановны, в девичестве Кухта, был русским – Константин Стрельский.

От папы мне передалась, пожалуй, только любовь к мордовской речи: хотя ни слова не понимаю, считаю ее самой музыкальной из всех, которые слышала. Отец родился сразу после войны, в голодном 1946 году. Родители ребенком сдали его вместе с сестрой в интернат. Видимо, этот период не лучшим образом отразился на нем: так и не смог адаптироваться к взрослой жизни, научиться налаживать нормальные социальные связи. У него очень сильная привязанность к сестре, моей тетке, а вот личная жизнь у обоих не получилась.

Родители развелись, когда я была малышкой, и детство мое прошло среди маминой родни – большой и дружной. Помню, как дедушка и бабушка – Иван Яковлевич и Анна Константиновна Бырько – по праздникам собирали за огромным столом своих пятерых детей, их жен и мужей, детей, многочисленных родственников – и как все дружно пели русские и украинские песни. Дед особенно душевно выводил: «Ой, мороз, мороз, не морозь меня, не морозь меня, моего коня» и «Розпрягайте, хлопци, кони та лягайте спочивать». Вот такая обрусевшая казахстанская Украина.

Дед Иван был человеком мощной комплекции – под два метра ростом, косая сажень в плечах, всю жизнь проработал в колхозе имени Чапаева кузнецом, эту профессию передал и сыновьям. Вся родня моя в колхозе работала.

Многим Средняя Азия представляется как место, где много фруктов и овощей, где все само собой цветет и колосится. Но Кустанай был голой территорией, на которой росло только то, что посадил сам человек, предварительно позаботившись об арыках для полива и об озеленении. Если в Туве для снегозадержания вдоль полей сажали тополя, то в Кустанайской области – шпанку, дикую вишню, цветущую по весне буйным цветом. Эту шпанку собирали всем селом. Есть ее свежей невозможно – кислющая ужасно. Варили из шпанки варенье, стряпали пироги, вареники с вишней.

Кустанайская целина славилась хлебами. Яркое воспоминание – бабушка Аня учит меня, маленькую, печь в печке-голландке хлеб и никогда не выбрасывать даже самых маленьких хлебных кусочков, а сушить из них сухарики. Не раз, став взрослой, вспоминала ее добрым словом: в Туве, на пограничной заставе, очень пригодились бабушкины уроки.

Галушки чи бешбармак?

– В селе вашего детства, где смешалось столько людей, говорящих на разных языках, существовала проблема понимания друг друга?

– Нет. Основой для общения местного и приехавшего населения был русский язык. При этом хохлы заговорили на казахском, а казахи – на хохляцком, и это было обычным явлением.

Сейчас в селе стало меньше звучать украинской мовы, а в годы моего детства совершенно нормальным было услышать от казаха, стоявшего в очереди за украинкой: «Ой, шо вы, тетко, на мене так косо дывытесь? Тю, простите тетка, я не знав, шо вы коси!» При этом он был совершенно уверен, что говорит на русском языке, потому что все, кто были не казахами, назывались одним словом – русские.

И традиции переплелись и стали общими, как воздух. Там, например, до сих пор, как и в годы моего детства, на второй день свадьбы новоиспеченный зять катает тещу на тачке, прикрыв ковром, чтобы не замерзла – украинская традиция, которую подхватили все без различия национальностей. Так же, как и другую: дружки и свадебные гости, нарядившись, кто во что горазд, ходят по дворам цыганить – воровать кур для тещиной лапши, которой угощается все село. На самом деле, конечно, не воруют, а берут именно ту курицу, которую хозяйка заранее приготовила для общего пира, повязав ей на ногу тряпочку.

Свадьбы в Новошумном были веселым действом, настоящим представлением со своим сценарием, в котором у каждого была своя роль. Пить было некогда, да и неинтересно. У казахов, например, совсем не принято пить во время свадеб, подают кумыс. На украинских столах самогон стоял, но напиваться считалось дурным тоном. Если кто-то из мужчин и переберет, то его всем селом осудят, утром женщины пойдут коров выгонять и по дороге так все кости ему перемоют, что вся родня за этого выпивоху краснеть будет.

Я к таким веселым свадьбам в Казахстане так привыкла, что когда приехала в Кызыл и увидела другие – с питьем и мордобоем, то была неприятно поражена.

Смешанные браки в Казахстане – обычное дело. Моя двоюродная сестра Наталья Ярёменко вышла замуж за казаха Марата Жансаитова. Когда Советский Союз распался, а вместе с ним и казахстанский колхоз имени Чапаева, землю поделили между колхозниками. Бабушка отдала свой пай Наташе, и Марат стал хлеборобом. У него, очень трудолюбивого, это хорошо получается: выращивает пшеницу, обмолачивает зерно, поставляет его в Россию. И вот что порадовало, когда в 2012 году приезжала в Казахстан в гости к родне: посевные площади вокруг Новошумного ни на гектар не сократились, их даже больше стало.

За Маратом и Наташей очень забавно наблюдать. Украинцы по натуре – народ шумный, говорливый, и Наталья среди нас – самая шебутная. Наш казахский зять Марат молча слушает, слушает, а потом негромко так говорит: «Шо мы опять орем? Ну, сядьте уже спокойно, и давайте чаю попьем».

И Наташка наша, как примерная мусульманская жена, умолкает, идет заваривать чай, накрывать стол. На столе – и традиционная украинская, и казахская еда. Спрашивает мужа: «Маратко, шо ты будешь истимо: галушки чи бешбармак?» И он выбирает: сегодня – украинские галушки и вареники, завтра – казахский бешбармак.

– А вы какую кухню любите?

– И ту, и другую. Но восточную – особенно. Просто обожаю. Мне наши тувинские киргизы привозят курт – сухой сыр, но он у них очень соленый, много не съешь, и я его потихоньку грызу. А у казахов курт пресный, сколько угодно съесть можно.

Рядом с нами в Новошумном жила семья казахов Альменовых. Их бабушка все время делала курт и сушила его на сеновале. Этого традиционного казахского сыра и у нас в доме, и в домах моих друзей было море, соседи постоянно угощали им. Но нам, детям, особенно вкусным казался сыр бабушки Альменовой. Вся улица знала, что сегодня она налепила курт, и мы, ребятишки, вечером устремлялись к заветному сеновалу.

В этом курте, тайно добытом на сеновале, в который надо было забраться, предварительно оторвав доску, был особый смак. И вот ведь что интересно: оказывается, Альменовы прекрасно знали об этих вылазках и прибивали доску только для вида, чтобы ребятня спокойно могла ее оторвать.

Когда гостила в родном селе, бабушке Альменовой уже девяносто три года было. Она узнала меня, спросила: «Курт до сих пор любишь, дочка?» «Люблю, апа». Засмеялась: «Ты теперь большая, в дырочку на сеновал уже не пролезешь».

Из Казахстана – в Туву через Дальний Восток и Приморье

– Каким же ветром вас принесло из Казахстана в Туву?

– Ветром странствий по Советскому Союзу. Сначала мы с мамой переехали с севера на восток Казахстана, и во второй класс я уже пошла в поселке Новая Бухтарма Серебрянского района.

После голой кустанайской степи нас встретили горы, леса и Бухтарминское водохранилище, одно из красивейших мест республики. Уклад жизни поменялся полностью – Восточный Казахстан жил совершенно другими, не сельскими, ритмами. Новая Бухтарма – поселок городского типа, там были большая музыкальная школа, Дворец культуры, в который я постоянно бегала, посещая почти все кружки. И пела, и танцевала, и солисткой в ансамбле была. От скуки – на все руки. Лишь бы не учиться, лишь бы не точные науки.

Что было общим – та же атмосфера дружбы – не показной, а естественной. Фамилии разные: я – Кильдишова, она – Дусенова, ну и что? В классе – полный интернационал, и мы не делились ни на русских, ни на казахов, ни на корейцев, евреев, немцев. Родители вечно заняты – работают, а мы – все вместе.

Вот сейчас размышляю и понимаю, что в советское время был этот большой плюс – общее самосознание, которое совершенно естественно воспринималось детьми. А когда сегодня мы чересчур много и настойчиво говорим о национальностях, то заведомо учим своих детей разделяться и искать друг в друге не общие человеческие качества, а только различия.

Мама в Новой Бухтарме второй раз вышла замуж. Благодаря отчиму Борису Михайловичу Мустафинову на коневодческой ферме, которую он возглавлял, научилась управлять запряженной в повозку лошадью, полюбила кумыс. Отчим и его родные добавили знаний в мою копилку разнообразных человеческих традиций: помню, как бабушку хоронили по-татарски – не лежа, а сидя, и не в гробу, а в белом саване.

После восьмого класса поехала в город Серебрянск и поступила в профессионально-техническое училище № 6, группа аппаратчиков химической промышленности. До сих пор удивляюсь, что именно дернуло меня пойти туда. С химией в школе не дружила совершенно и быстро поняла, что это – не мое, хотя практика на предприятиях была интересной и к тому же хорошо оплачивалась. Но, тем не менее, четыре года этого скучнейшего для меня в плане учебы училища пролетели благополучно: пела и плясала в кружках, готовила сценарии для мероприятий, вела вечера.

Свою стихию и цивилизованную форму применения буйной энергии нашла в Кустанайском культурно-просветительном училище, куда поступила в 1988 году. Специальность – организатор культурно-просветительной работы. Мы работали в домах культуры, выезжали агитбригадами на поля.

В 1989 году перевелась на заочное отделение и уехала вслед за мамой на Дальний Восток – в Хабаровский край, город Комсомольск-на-Амуре. Работала в сфере культуры и заочно училась: после окончания училища поступила сразу на третий курс Хабаровского института культуры.

Но в Хабаровском крае было морально нелегко работать. Байкало-Амурскую магистраль строили не только комсомольцы, о которых пели: «Веселей, ребята, выпало нам строить путь железный, а короче БАМ», но и заключенные. С агитбригадами приходилось ездить по лесозаготовительным поселкам, которые населяли, в основном, вольные поселенцы из числа бывших зеков. Довольно тяжелый контингент, который много пил сам и спаивал нанайские поселения, выменивая у местных жителей на спиртное пушнину, рыбу, мясо. К тому времени в стране уже ощущался экономический спад, развал лесхозов, общая депрессия населения.

Сложно и тяжело душевно сеять разумное, доброе, вечное, когда твой зритель сидит в хмельном угаре. Поэтому, когда в 1990 году предложили работу в Приморском крае – в селе Камень-Рыболов Ханкайского района, с радостью согласилась.

– Приморье не разочаровало?

– Ну что вы, это было небо после земли. Село Камень-Рыболов – закрытая пограничная зона, на государственной границе с Китаем. Проезд – по пропускам, уровень жизни и образования жителей – высокий, основную массу составляли кадровые офицеры и их семьи. В Камень-Рыболове дошла от методиста до директора Дома культуры Ханкайского района.

Там мы создали первый культурный центр, который работал на коммерческой основе – зарабатывали концертами, гастролями, видеосалонами. Мы даже в Китай с гастролями выезжали и принимали китайских артистов у себя. Решила, что институт культуры мне ничего не дает, главное – практическая работа. Кое-как окончила четвертый курс, а на пятый уже не поехала – убежала замуж.

– Именно убежали замуж?

– Именно убежала, потому что все очень быстро получилось. Анатолий Анатольевич Лапшаков учился в Камень-Рыболове в школе прапорщиков. Познакомились мы в 1991 году – 10 мая, а 19 июля уже поженились. После окончания учебы муж решил вернуться на родину – в Туву, служить в погранотряде. И в сентябре мы уже были в Кызыле, а через три месяца – у государственной границы с Монголией – в Овюрском районе, на пограничной заставе в двух километрах от села Торгалыг, сейчас это село называется Дус-Даг – переименовано.

И там прослужила с мужем до 2000 года, с небольшим перерывом на Кызыл, где в 1995 году родилась наша дочка Антонина.

Пограничное Простоквашино

– И как вам служилось на границе России и Монголии, не скучновато ли было на маленькой заставе?

– Скучать было некогда совершенно. Работала и поваром, и кладовщицей. Застава, безусловно, научила выживать в новых, и не самых лучших, экономических условиях. Особенно, когда в 1998 году грянул дефолт. Во время бурь падали столбы, так и оставались лежать, а мы месяцами сидели без света, запуская дизель на солярке только ненадолго утром и вечером. С продуктовым снабжением – тоже перебои, и мы научились обеспечивать себя сами, превратились в деревню Простоквашино: вокруг заставы в пустынной степи сажали картошку, развели огород. Свиней держали, коров. Мы все по очереди – и солдаты, и жены офицеров – дойкой занимались.

Муж-то – деревенский, из старообрядческой семьи, все умел, для него это был привычный уклад. А я, на него глядя, вспоминала уроки детства. Ох, и намучилась с самой первой коровой, которая у нас на заставе появилась. В Казахстане коровы молочные, по ведру дают и утром, и вечером. А эта – местной породы – давала в день целых пол-литра молока, и доить ее нужно было с помощью теленка, если не подведешь его к ней, ни капли молока не выдоишь.

Хлеб тоже приходилось самой печь. Муку брали в Тандинском районе, в совхозе «Пламя революции». Такой муки из зерна, которое в те годы выращивал Иван Васильевич Чучев, больше нигде в Туве не было: абсолютно идентичная целинной казахстанской, такая же желтая, крупянистая, из нее обалденно вкусные вареники и пельмени получались.

– Вареники и пельмени – только для офицеров и их семей?

– Нет, для всех на заставе. Как так можно: сами пельмени едим, а солдаты, которые присланные мамой конфеты сами не съедят, а обязательно поделятся и с твоей дочкой, и с тобой – полуголодные? Это уже вопрос самоуважения: мальчишки должны быть сыты. И пельмени вместе лепили, и торты к праздникам делали, и поросят запекали. И на рыбалку, и за ягодами – вместе.

А еще концерты устраивали: и на самой заставе, и в соседние села с ними на праздники ездили. Именно в Овюрском районе началось мое знакомство с тувинской культурой, была заложена дружба, которая сохранилась до сих пор. Например, с семьей Чымбалаков. Сергей, один из основателей популярного в Туве в свое время ансамбля «Аялга», и его жена Вера приезжали к нам на заставу с концертами. Вместе с ними – и сын-подросток, сейчас известный певец, музыкант Каадыр Чымбалак.

В 2000 году мы вернулись в Кызыл, и жизнь сложилась так, что на восемь лет выпала из сферы культуры. Заочно окончила Хакасский государственный университет, специальность – бухгалтерский учет и аудит. Работала бухгалтером в погранотряде, руководила филиалом «Лотереи Красноярья», потом открыла агентство по подбору персонала.

А в 2008 году получила предложение, которое сначала сочла для себя авантюрным, ведь на столько лет выпала из профессиональной культурной деятельности.

– Вы авантюристка?

– Доля авантюризма во мне, безусловно, есть. Потому что нормальный вменяемый человек на это не согласится: стать директором центра, которого не существует. Ничего ведь не было, только старое брошенное здание, которое даже не было передано на баланс мэрии.

Но согласилась и сейчас понимаю: правильно сделала, это – моё. То, чем сегодня занимаюсь в Центре русской культуры города Кызыла и в Ассамблее народов Республики Тыва, по-настоящему захватило и увлекло.

Окончание – в №16 от 2 мая 2014 года

Интервью Надежды Антуфьевой с Верой Лапшаковой «Общее, как воздух» войдёт пятьдесят восьмым номером в пятый том книги «Люди Центра Азии», который выйдет в свет в июле 2014 года – к столетнему юбилею единения России и Тувы, столетию города Кызыла.

Фото:

1. Вера Лапшакова у объединяющего самовара в Центре

русской культуры. Республика Тыва, Кызыл. 5 апреля 2014 года. Фото Ай-кыс Монгуш.

2. Анна Константиновна и Иван Яковлевич Бырько с внуками. На коленях у бабушки – Вера Кильдишова, на коленях у дедушки – Алла Ярёменко, стоит Василий Лапин. Казахская ССР, Кустанайская область, Федоровский район, село Новошумное. 1970 год.

3. Учащиеся профессионально-технического училища № 6 – аппаратчики химической промышленности и их преподаватели. Вера Кильдишова – первая справа. Казахская ССР, Восточно-Казахстанская область, город Серебрянск. 1985 год.

4. Вера Кильдишова с мамой Любовью Ивановной Мустафиновой. Приморский край, Ханкайский район, село Камень-Рыболов. 1990 год.