Ирина Панарина – мягкий и обаятельный человек, а иглы, которые она вонзает в людей – стальные, длинные и довольно толстые.
Такой же твердый стержень, присущий профессионалам, чувствуется, при всей ее сдержанной душевной деликатности, и в Ирине Викторовне.
Доктор Панарина – первый в Туве иглорефлексотерапевт. По итогам республиканского этапа Всероссийского конкурса «Лучший врач 2010 года» она признана лучшим врачом-неврологом Тувы.
В тувинской медицине она уже тридцать четыре года, свой жизненный выбор сделала по совету мамы – эмчи Ольги, родившей дочку при свете свечей под грохот грозы в геолого-разведывательной партии в местечке Кара-Суг Улуг-Хемского района.
НЕ ОТСТРАНЯТЬСЯ ОТ ЧУЖОЙ БОЛИ
– Ирина Викторовна, профессия врача – это ваш осознанный выбор?
– Осознанный, но не простой выбор. В детстве я очень любила возиться с ребятишками. Рядом со мной всегда кучковались ребята помладше. Мне удавалось легко находить с ними общий язык и, бывало, меня звали, если ребенок плохо ел: могла уговорить малыша и накормить.
Где-то в глубине сознания мелькала мысль: может быть стать воспитательницей? Можно было продолжить и музыкальное образование: я успешно окончила в Кызыле музыкальную школу по классу фортепиано.
Но моя мама, Ольга Федоровна, твердо сказала: «Если любишь детей, иди в детские врачи». Она была педиатром, в неврологию ушла позже, пройдя нужную специализацию. Сестра Татьяна в это время уже училась в Томском медицинском институте и звала к себе. И я решилась.
Училась в мединституте, а все равно иногда думала, что не смогу стать врачом. Я всегда была чувствительной, жалостливой. Если котенку повредили лапку, то так плакала над ним, что из-за переживаний не могла заснуть.
Сейчас вспоминаю годы учебы и сама удивляюсь: как я сдавала анатомию, как выдерживала занятия в морге? А роды, крики и стоны рожениц! Пряталась за спины однокурсников, подглядывала оттуда и ждала: быстрей бы все это закончилось. Зато когда наконец-то появлялся ребенок и раздавался его первый плач, во мне столько радости, счастья было, как будто я сама его родила!
Такой я человек: мне трудно другому причинить боль. Поэтому и пошла на терапевтический профиль, где резать не надо.
– Некоторые молодые врачи считают, что с пациентами нужно быть строгими, даже резкими. Стало модным быть немногословным и эмоционально отстраненным от своего больного. Вы с этим согласны?
– Нет. Я считаю, если врач не сопереживает пациенту, то он профессионально негоден.
Представьте, очень здоровый человек идет в медицину, к нему – больной с ноющим плечом. Что сделает врач, не обладающий чувством сопереживания? Выпишет рецепт, пореккомендует растереть мазью, что-то еще добавит и распрощается. Такому врачу неведома чужая боль, он не знает, как страдает другой человек, не понимает его.
Да, конечно, в поликлиниках сейчас загруженность: сплошной поток больных. Врачам нужно успеть принять всех, но без беседы и соучастия все равно нельзя. Людям нужно, чтобы их выслушали, хоть немного поговорили, для них это уже наполовину лечение.
Известный факт: только пять процентов головных болей имеют своей причиной органические изменения мозга. Остальное все – от непонимания, недолюбленности, одиночества, от стрессов, надуманных болезней, самовнушения. Именно поэтому врач, который сопереживает, лучше поймет, больше расскажет, и, конечно же, лучше вылечит.
Вот история из моей практики: у парня на глазах убили отца, он онемел, перестал разговаривать. Над ним бились все, в том числе, и психиатр. Но результата – нет.
Думали, думали и придумали: взяли обычное лекарство, но сказали, что оно очень дорогое, привезли из Москвы родственники, что, приняв его, завтра он начнет шептать, а через три дня заговорит в полный голос. Так и случилось. Парня вылечило слово и, разумеется, внимательное отношение врачей, их стремление помочь своему больному.
А желание отстраниться от чужой боли я считаю душевной черствостью.
ПЕРВЫЙ ОШИБСЯ ДВЕРЬЮ
– Почему вы решили взяться за иголки, ведь иглотерапия в нашей стране в семидесятые годы еще не была широко известна?
– Окончив в 1977 году Томский медицинский институт и получив специальность невролога, вернулась домой в Кызыл с мужем и маленькой дочкой.
Стала работать в неврологическом отделении республиканской больницы под руководством своей мамы. Но уже через год стало ясно: надо уходить. Аллергия на хлорку не давала работать. Стала думать, куда приложить себя в медицине.
Нашла книги по иглотерапии, в которой суть лечения заключается в воздействии иглами на биологически активные точки человека. Узнала, что и у нас в стране эта древняя китайская методика уже получила признание.
И в 1979 году поехала в Москву: учиться иглорефлексотерапии в Центральный институт усовершенствования врачей. Предмет нам преподавала Муза Кузьминична Усова, которая пять лет получала знания в Китае. Конечно, определенные сомнения в эффективности метода у меня были, ведь иглотерапия – акупунктура как направление только появлялась в отечественной медицине.
– В какой момент сомнения развеялись?
– Неверие и сомнения отпали, когда мне во время учебы в Москве удалось надолго облегчить боль своему пациенту с невралгией тройничного нерва – серьезным заболеванием, причиняющим страдания.
Пациент мой был в преклонном возрасте, но лечение переносил хорошо и после нескольких сеансов забыл, с какой стороны лица у него были боли. После лечения он яростно спорил с супругой, доказывая, что лицо болело с левой стороны, тогда как на самом деле лечили правую сторону.
– А своего первого пациента в Кызыле, страдания которого удалось облегчить, помните?
– Конечно, помню. Кабинет иглорефлексотерапии открылся в марте 1980 года и стал первым в Кызыле работать в новом направлении лечения.
Но сначала люди не шли в кабинет, мало кто о нем знал. Может быть, было и недоверие к самому методу, ко мне как специалисту. Но после одного случая новость о нашем кабинете разнеслась по всему городу.
Больной с тяжелым приступом астмы ошибся дверью и вместо процедурного кабинета попал ко мне. У него уже посинели губы, в груди – свист, хрип. Увидела это и поняла, что надо срочно что-то предпринять. Усадила, поставила иголки в нужные точки. Через пятнадцать минут приступ удушья прошел. Пациент очень удивился, что так быстро, сказал, что при таких тяжелых приступах приходилось лежать под капельницей часами.
А на следующий день коридор был полон желающих пройти иглотерапию. Потом их стало еще больше. Заместитель министра здравоохранения Опанас Курбаевич Ондар, увидев объявление о том, что запись на прием составлена на полгода вперед, чрезвычайно удивился и велел убрать его с глаз долой: очередей в наших медицинских учреждениях быть не должно.
БЕЗ ПРЕДЕЛА ДЛЯ СОВЕРШЕНСТВА
– А себя вы истязаете иголками?
– Самого себя лечить иголками трудно – боль при этом сильнее ощущается. Да и точки бывают так расположены, что самому достать их иголкой невозможно. Поэтому немногие иглотерапевты это делают.
Однажды только, страдая от пяточной шпоры, ставила себе иголки. Больше и не припомню. Когда что-то болит, прошу коллег полечить: и не больно, и настраиваешься на лечение лучше.
– Кого лечить сложнее – взрослых или детей?
– Бывает по-разному. Есть взрослые, которые не могут перенести даже малейшую боль, и есть дети, которые спокойно воспринимают лечение иголками.
Тем не менее, дети, особенно маленькие, больше страдают. Работая в кабинете иглотерапии, стала задумываться о том, как без боли лечить детей, больных энурезом и аллергией.
И нашла, где получить знания: научилась методу электроакупунктуры – воздействию на точки с помощью малого тока – в Рижском медицинском институте на кафедре электролечения. И тоже внедрила это в свою медицинскую практику.
– Есть ли предел совершенству врача?
– Предела для совершенства нет, как и в любой другой профессии.
В 2009 году совершенно случайно узнала, что появилась другая методика лечения – внутритканевая электростимуляция с помощью тех же иголок. Сначала испытала на себе в санатории: врач-специалист, в благодарность за то, что я помогла ей снять сильную боль, провела несколько процедур. Рука, пять лет не поднимавшаяся выше плеча и часто ноющая по ночам, незаметно выправилась и перестала беспокоить.
И я снова поехала учиться: на этот раз – в Уральскую медицинскую академию к заведующему кафедрой Андрею Анатольевичу Герасимову. Оплатить учебу и даже приобрести небольшой аппарат помогли друзья и родственники. Но широкой практики нет, испытываю новый метод на своих близких. Думаю, недалек тот день, когда смогу лечить всех, кто пожелает.
А пока веду обычный прием неврологических больных, провожу электролечение иглами, делаю допплерографию – исследование проходимости сосудов головного мозга, шеи и конечностей.
КУРИЦА В КЛЕТКЕ
– Ирина Викторовна, а как ваши родители оказались в Туве?
– Ольга Федоровна и Виктор Михайлович Еремеевы приехали в Туву из Иркутска в 1950 году после окончания вузов. Мама окончила медицинский, папа – новоиспеченный геолог-поисковик. Им обоим было по 23 года.
Когда отцу перед защитой дипломной работы педагоги предложили поехать в Туву, он, немного подумав, согласился. Убедил в том, что надо ехать, и маму. У родителей к тому времени уже появился ребенок – моя старшая сестра Татьяна.
По случаю рождения дочери молодой студенческой семье подарили байковое одеяло и курицу в клетке. Вот так они и приехали в Туву: с Танюшкой в байковом одеяле и с квохчущей курицей в клетке.
– Курица, надо думать, положила начало хозяйству молодых супругов.
– Да, она вместе с родителями отправилась в геолого-разведывательную партию в местечко Кара-Суг в Улуг-Хемском районе. Курица была несушкой, поэтому почти сразу прикупили петушка и еще несколько курочек.
Потом появилась овчарка, кем-то подстреленная в тайге и подобранная отцом. Собака оказалась очень умной, ласковой и воспитанной. Живность свою родители очень любили.
– А где корни ваших родителей?
– Мамины – в селе Тырловка Винницкой области Украины. Отец ее погиб на фронте, и многодетной семье, чтобы как-то оклематься от тягот войны, пришлось отправиться к единственной родной сестре моей бабушки – бабе Фене в Улан-Удэ. Им дали комнату в бараке, где жила часть детей, другая часть обитала у бабы Фени. Мама училась на одни пятерки, правда, одну четверку ей однажды все-таки пытались поставить – за произношение: чокала по-украински.
Папа же – родом из Бурятии, со станции Онохой, это недалеко от Улан-Удэ. Село было русское, семья, как и водится, многодетная – двенадцать детей. Занимались личным подсобным хозяйством. Родители отца очень хотели, чтобы он получил образование, и отправили его в Иркутск. Там папа встретил маму и полюбил ее.
РОДЫ В ГРОЗУ ПРИ СВЕЧАХ
– Родители рассказывали вам, как они жили в геолого-разведывательной партии?
– Конечно. Геолого-разведывательная партия в местечке Кара-Суг в Улуг-Хемском районе в то время была, как небольшая деревня: не только вагончики, но и деревянные дома. В них жили, помогая друг другу, семьи геологов.
На десятки километров вокруг не было врачей. Поэтому, когда мама уезжала на осмотр больных, домой ее ждали только к позднему вечеру.
Бывало, что и папе приходилось принимать роды. Приезжают люди: «Где эмчи?» А эмчи – врач – в это время на чабанской стоянке.
«А ты кто такой?» – спрашивали у него. Отец объяснял, что врача сейчас нет, а он – просто ее муж. «Ну, если муж, значит, справишься», – и увозили его помогать роженице.
Папе везло, он становился только счастливым свидетелем рождения новой жизни. Наверное, даже просто его приезд как-то успокаивал людей и вселял уверенность, что все закончится хорошо.
– А когда вы появлялись на свет, папа помогал маме?
– Нет, вряд ли бы он выдержал страдания любимой жены. Я лежала у мамы в животе поперек, и роды предстояли сложные. Планировали отправить маму к врачу пораньше, но все повернулось не так, как хотели.
По дороге в больницу началась страшная гроза, неожиданно лошадь понесла. Возница, испугавшись за маму и кое-как совладав с лошадью, развернул телегу и привез маму обратно в партию.
А там из-за грозы погас свет, и женщины, которые жили в Кара-Суге, принимали у мамы роды при зажженных свечах. Мне повезло: видимо, из-за тряски на ухабах при бешеной езде я легла в правильное положение. И мама, в общем-то, благополучно меня родила, не считая небольшой гематомы на моей голове. Так в 1954 году я и появилась на свет.
А когда мне исполнилось полтора года, мы переехали в Кызыл. Мама в 1955 году стала врачом в неврологическом отделении республиканской больницы. Была заведующей отделением с 1959 по 1983 год, затем до 2001 года, то есть до самой смерти, возглавляла неврологическую службу поликлиники № 1.
А отцу как грамотному инженеру, толковому специалисту с высшим образованием вскоре после переезда в столицу велели идти работать в жилищное хозяйство Тувинской АССР. Папа сначала работал геологом-поисковиком, буровиком, а с 1962 по 1987 год был министром жилищно-коммунального хозяйства.
ФРАНЦУЗСКИЙ ПОЦЕЛУЙ
– Так вас с сестрой как дочек министра можно причислить к «золотой молодежи» того времени?
– Абсолютно нет. К понятию «золотая молодежь» мы с сестрой не имели никакого отношения. В школе никто не акцентировал внимание на статусе родителей, мне кажется, одноклассники даже не знали о том, что папа занимал высокий пост. И мы с Татьяной об этом никогда не задумывались.
– А вы помните, каким Виктор Михайлович был министром? Строгим, требовательным?
– Авторитаризма в нем не было никакого. Это я могу сказать совершенно уверенно. Но был дотошный: всегда знал что, где и как в его беспокойном хозяйстве. Он предпочитал увидеть своими глазами, потрогать и разобраться, если что-то идет не так.
Когда он, пережив несколько инсультов, ушел от нас в 1995 году, на похороны попрощаться с ним приезжали коллеги, которые давно уехали из Тувы. Вспоминали, каким он был руководителем: никогда не кричал, не ругался, если нужно было, говорил веско и по существу. Простой, веселый, добрый человек.
– Какой уклад жизни был в вашей семье?
– Спартанский. Думаю, что многие жили так же, как и мы – просто и ясно. Родители работали с утра до позднего вечера, всего один выходной день – воскресенье. И мы, дети, большей частью были предоставлены сами себе.
Тем не менее, дисциплина в семье действовала жесткая, воспитание было строгим. Мама рассказывала, что в сталинские времена увольняли с работы за три опоздания по пять минут. Печать того времени легла, думаю, и на мамино отношение к жизни, к работе.
Она была очень организованным и требовательным человеком. Если мама говорила, что нужно полить, прополоть огород, убрать в доме, мы с сестрой делали это без всяких разговоров.
В нашей семье не существовало слов «нет», «некогда», «не буду», «не хочу», «не могу» со стороны детей. Сказали – должно быть исполнено. Но мы и сами росли ответственными.
В семье папа был гораздо мягче по характеру, а вот мама – да, мама была руководителем. Мама следила за порядком в доме, за нашей учебой, внешним видом.
Папа нас никогда не наказывал, а от мамы можно было схлопотать подзатыльник. Папа не умел ссориться, и если мама начинала нас воспитывать, то он вставал между нами и говорил ей: «Сейчас буду целоваться по-французски». Мама смеялась и, конечно, ей уже не хотелось отчитывать нас. Вероятно, это они вспоминали сцену из какого-то модного иностранного фильма.
Детство наше было замечательным. Мы жили в доме на перекрестке улиц Салчака Тока и Рабочей вместе с другими семьями геологов. Жили коммуной. Кто-то родился, крестился, кто-то в армию пошел – все события становились общими. Мы, дети, вместе играли, смотрели диафильмы, приглядывали за малышами. Помню, даже библиотеку организовали, собрав книжки со всей улицы.
Когда кто-то купил первую машину, столько было радости! Чтобы вывезти весь наш околоток на берег Енисея к месту Боом, двенадцать рейсов делали. С собой обязательно брали самовар, варили уху, взрослые и дети играли в лапту. Если оперировать модными сегодня понятиями, мы в то время во всех смыслах вели здоровый образ жизни.
– Ирина Викторовна, у каждого человека есть, то, о чем он всегда сожалеет в глубине души. О чем не удается забыть вам?
– Я была папиной дочкой – его любимицей. И когда он заболел в последние годы, мне не всегда удавалось побыть с ним. Семья, дети, работа – все это на самом деле отговорки. И хотя рядом с ним была мама, с ними жила племянница мамы, все равно я корю себя. Недоговорила, недосказала, недолюбила.
Замужем значит – за мужем
– Как вы с вашим мужем нашли друг друга?
– С мужем – Василием Николаевичем – я была знакома с детства. Его родители тоже были геологами, и мы встречались на общих праздниках и семейных событиях. Но у меня и в мыслях не было, что судьба сведет нас как жениха и невесту.
Я уехала учиться в Томский мединститут и встретилась с ним уже там: Василий поступил в Томский институт радиоэлектроники, ныне ТУСУР. Лет пять мы держались за ручки и приглядывались друг к другу, пока родители с той и с этой стороны не поставили вопрос ребром. Поженились, и на шестом курсе у нас родилась дочь Юля. Сын Андрей появился уже в Туве.
Мы довольны тем, какими стали наши дети. Подвижные, энергичные, не зацикленные на дорогих вещах, машинах, материальном достатке. Юлия окончила Томский университет, филолог, вышла замуж и осталась в Томске. У нее сын и дочурка, наши замечательные внуки: Костику – четырнадцать лет, он увлекается рисованием, созданием фильмов, мультиков, Леруське – восемь, она увлечена танцами.
Андрею – 27 лет, два высших образования, выпускник ТУСУРа и политехнического института, работает в Газпроме инженером по информационной безопасности.
– И кто главный в вашей семье?
– У моих родителей в семье был матриархат, а у нас – патриархат. Конечно, важные, стратегические вопросы решаем сообща. Но в повседневной жизни муж – главный.
И я считаю, что это правильно. Ведь почему говорят: замужем? Потому что – за мужем, за его заботой, за его надежным плечом, за стеной. Чрезмерного давления нет, однако к его приходу обязательно стоит ужин, в доме должен быть порядок. Василий Николаевич и сам умеет готовить, особенно любит печь хлеб – вкусный, домашний.
Он работает инженером радиоэлектроники в организации, которая называется «Аэронавигация Центральной Сибири». Она контролирует движение воздушных судов над Тувой на большой высоте. Это серьезная вещь. По первой профессии он – геолог, окончил Миасский геологический техникум.
Геологи – совершенно особые люди, романтики. Лучше их я не видела. Делают все от души, искренне, если завязалась дружба, то на всю жизнь. Они ценят людей, жизнь.
Отсюда и отношение к природе: если мы едем за город, то никогда не оставляем после себя никакого мусора. Не загасить костер, оставить банки, мусор – это просто преступление!
ЛЕЧЕНИЕ ПРИРОДОЙ
– Как семья с геологическими корнями вы, наверно, уже не можете обойтись без дальних походов и песен у костра?
– Да, это – с детства. Отец – геолог постоянно возил нас по Туве, всегда с восторгом говорил: «Вы только посмотрите! Тут есть все: и горы, и лесостепи, и степи, пустыни и даже тундра!» Мама с папой, приехав сюда по распределению, прожили здесь всю жизнь и считали, что Тува – самый красивый край на земле.
У нас тоже стало традицией весь отпуск проводить в путешествиях, никакой заграницы не надо. Всем клубом «Фортуна», который действовал при кызылском аэропорте, мы побывали в верховье Енисея, спускались по реке на катамаранах вместе с детьми, конечно, с соблюдением мер безопасности. Муж и сын уже тринадцать лет самостоятельно сплавляются по тувинским рекам, теперь и зятя приобщили к любимому увлечению.
До сих пор и зимой, и летом, мы с Василием Николаевичем стараемся хоть на полчаса в день выехать из города, подышать свежим воздухом гор, ощутить себя частичкой природы.
У нас же тут все рядом: чуть проехал и – тайга. Кругом горы, скалы, небо. Все фундаментальное, на века. В выходной уезжаем на целый день. Если это не удается, значит, я не отдохнула.
– Считается, что прежде люди были более здоровыми, чем сейчас. Это – действительно так?
– Да, и мне есть, с чем сравнивать. Я выросла в больнице – в отделении неврологии, играя и секретничая с санитарочками. Над нами, учениками, даже шефство организовали: врач-физиотерапевт проверяла, какие мы оценки получаем, правильно ли решаем задачки.
И я помню, что, например, инсультных больных было совсем мало. Одной палаты хватало: на одной койке – мужчина, на другой – женщина. Грыжу межпозвонкового диска – это же было событие! – все бегали смотреть. Диагностика, конечно, была затруднена, но и симптоматики грубой не было. Люди, действительно, здоровее были.
А сейчас? Медицина движется вперед, фармакология развивается, а больных все больше, патологий все больше, больные – все моложе.
Сегодня, к сожалению, аптек, как продуктовых магазинов, мы закармливаем себя и близких антибиотиками, другой химией без всяких врачебных показаний. Надо уходить от этого.
Нам надо заново учиться правильно вести себя, двигаться, соблюдать режим дня, отказаться от вредных привычек. Нам надо вернуться в прошлое и вспомнить, что здоровье – это естественное, природное в человеке и его надо беречь.
Фото автора и из личного архива Ирины Панариной.
Фото: 2. Ирина Еремеева – студентка третьего курса Томского медицинского института. 1974 год.
3. Ольга и Виктор Еремеевы с дочкой Таней. Младшая дочка Ира – еще у мамы в животе. 1954 год, Геолого-разведывательная партия в местечке Кара-Суг Улуг-Хемского района Тувинской автономной области.
4. Ольга и Виктор Еремеевы. Кызыл, 1968 год.
5. Министр жилищно-коммунального хозяйства Тувинской АССР Виктор Еремеев (в центре) на коммунистическом субботнике. Семидесятые годы ХХ века.
6. Сложный рентгеновский снимок: совет с коллегой. Ольга Еремеева, заведующая неврологическим отделением республиканской больницы. Кызыл, конец семидесятых годов.
7. Лечение природой. Василий, Андрей и Ирина Панарины на берегу Енисея. 2008 год.
8. Ирина Панарина: «Если врач не сопереживает пациенту, то он профессионально негоден». Кызыл, 16 февраля 2011 года.
Интервью с Ириной Панариной войдет третьим номером в пятый том книги «Люди Центра Азии», который уже начитает формировать редакция газеты «Центр Азии».