газета «Центр Азии»

Понедельник, 4 ноября 2024 г.

 

архив | о газете | награды редакции | подписка | письмо в редакцию

RSS-потокна главную страницу > 2001 >ЦА №10 >Надежда Коваленкова. Куколка

«Союз журналистов Тувы» - региональное отделение Общероссийской общественной организации «Союз журналистов России»

Самые популярные материалы

Ссылки

электронный журнал "Новые исследования Тувы"

Daddy

Надежда Коваленкова. Куколка

Люди Центра Азии ЦА №10 (2 — 8 марта 2001)

Надежда Коваленкова. КуколкаКак только я узнала о конкурсе «Человек в истории. XX век», мне сразу захотелось в нем участвовать. Нашла героиню в клубе «Кому за 60» – Ка­пи­толину Аврамовну Королеву, которая девчонкой ушла на фронт прямо из кызыль­ской школы №1. Но она забо­лела и долго не могла попра­виться. Я снова пошла в клуб. Там мы с моим научным руководителем Светланой Владими­ровной Мон­гуш объявили, что хотим написать о ком-либо из них, кто хочет рассказать свою исто­рию. Старики молчали. И тут: «А можно мне, я вам столько могу рас­сказать!» Так мы познакомились с бойкой, весе­лой Надеждой Викто­ровной Ковален­ко­вой. Она никогда не сидит без дела: всегда где-нибудь участ­вует, поет, танцует. Мне хотелось рассказать необычную, почти невероятную историю русской девушки, угнанной во время второй мировой как тысячи других в Германию. Я не пыталась приукрасить, восхититься или осу­дить свою героиню. Я просто попы­талась показать ее такой, какая она есть.

Через день после приглашения мы сра­зу же приехали в гости к нашей новой зна­ко­мой. Небольшая однокомнатная квар­тира на третьем этаже, окнами в парк. Скромно и уютно здесь, и в тоже время все со вкусом. На­дежда Викторовна после двух­ча­со­вой бе­седы пригла­сила нас на кухню и угос­тила воздушным пирогом с маком. Но и там мы гово­рили об ее судьбе, о годах, проведенных далеко от родины... Наш очерк – результат многих встреч и долгих бесед с героиней.

Война гуляет по России,

А мы такие молодые!

Давид Самойлов

* * *

u Сто человек, мужчин и женщин, стояли впри­тирку в душной ма­лень­кой ком­на­тенке в ожи­дании расстрела. Их держали здесь уже два дня, даже в туалет сходить не давали. Они по очереди садились на пол – и под себя. А так как невозможно было даже по­вер­нуться, так и оста­вались стоять на том же месте. От вони и духоты у Нади кружи­лась голова, перед глазами все плыло…

* * *

u В шестнадцать лет ей страш­но хотелось научиться печатать на машинке. Она жи­ла в Вологде и работала на спиртоводочном заводе рас­сыльной. Машинистка, тол­стая и неприят­ная женщина, ее к машинке и близко не под­пускала. И Надя по выхо­дным дням заби­ралась в маленькое окошечко для выда­чи про­пусков и квитанций, брала книжку и печатала, печатала целыми часами.

Брат ее, служивший во Львове, как-то услышал, что т-а-а-к нужна русская маши­нис­т­ка, а русских машинисток най­ти было во Львове ну о-о-очень трудно, и сказал где надо: «А у меня сестреночка есть, машинист­ка». Так Надя попала во Львов.

«Львов принадлежал Польше, – расска­зывает Надежда Викторовна. – В 1939 году наши пришли, пыр­нули их оттуда и заняли город. Объявили так: Львов освободили. А от кого осво­бо­дили-то? От по­ляков?»

Во Львове На­де очень пон­ра­­вилось: город богатый, куль­турный, и все та­кие веж­ливые. Ехала как-то в трамвае и слы­шит: «Прошу да пшоду, прошу да пшоду». Удиви­лась: что это зна­­­­чит? Ей объ­яснили: «прошу вперед» по-по­ль­­ски. Прямо за­­гра­ница! При­шлось по­неволе и язык вы­учить, раз все тут по-польски говорят.

Она думала, что маму и дочурку привезет, как только все у нее наладится. Да и распи­саться с Костей (отцом дочки) надо бы, но все как-то не до этого было. А пока ей нужно устро­иться, заработать хоть немного.

Наде сразу дали двух­комнатную квар­тиру. Радос­тная, она все просила маму тоже пере­ехать во Львов. Но та как чувствовала, все гово­рила: «Я туда ехать боюсь, за­граница это, да и Германия ря­дом, а вдруг война». Надя ни­как не могла понять: да ка­кая война, ведь договор за­ключили, да никакой войны!

... Война застала ее во ль­вов­ской столо­вой. Рядом с ней сидел военный с женой. Как раз принесли очень вку­с­ные вареники, и Надя при­ня­лась их уплетать. Все было спо­­койно, все обедали – и вдруг бомбы. В помещение вбе­­­гает красный от испуга за­ве­дующий и кричит: «Все в под­­вал, все в подвал. Война!» Лю­­ди толкались вокруг нее, па­­ника, крики. Женщина, кото­рая сидела рядом, схватилась за голову и закричала: «Это же вой­­на! Мы пропали! Мы про­пали!»

Когда перестали бом­бить, все вышли из подвала. А Надя все еще продолжала си­деть. Ватные ноги по­д­гибались, ее коло­тило от страха и ужаса. Она все еще боялась. Не могла выйти на улицу. Вскоре, пересилив се­бя, она все же вышла. То, что она увидела на улице, оста­нется в памяти навсегда, как первое потрясение.

ЕНадежда Коваленкова. Куколкае квартира была в центре го­рода. Надо было пройти через главпочтамт. И в эту ог­ром­ную трехэтажную почту попала бом­ба. В полдень, когда в ней на всех этажах было мно­го людей! Когда Надя подошла к руинам поч­ты и увидела везде – трупы, трупы, тру­пы с обго­ревшими волосами и разо­дранной в кло­чья одеждой, до неё окончательно дошел весь ужас войны. Она за­крыла глаза руками, чтобы ничего этого не видеть, и побежала домой.

На третий день, после первой бомбежки, было мас­совое бегство: милиции, военных, руководства. Го­род был оставлен. Его прос­то-напросто бросили. И нача­лись грабежи магазинов. Гра­било население, чтобы нем­цам якобы ничего не доста­лось. Огромные узлы тащили отовсюду. Спустя много лет Надеж­да Вик­торовна так вспо­минает об этом:

¤ – Ко мне прибежала под­ружка и гово­рит: «Надька, по­шли тоже тащить!» Она при­­­нес­ла две огром­ные ко­робки с пудрой и ду­ха­ми. Я ей говорю: «Пой­дем, что-нибудь из про­дук­тов возь­мем», есть же надо что-то. Мы выли­ли на себя по флакону духов, на­пудри­лись и по­шли. Смотрим: с маши­ны хлеб в тол­­пу бро­сают. Мы попрыгали, по­пры­гали – пой­мали бу­лоч­ку. В сетку суну­ли и по­шли даль­ше. А дальше какой-то склад. Из скла­да про­дук­ты тащат, на­ро­ду мно­го, пройти туда не­воз­можно. Я кричу: «Ну му­жики, дайте нам что-нибудь, хоть кон­сервы». Один муж­чина дал нам несколько банок консер­вов. Идем дальше.

Видим – магазин «Ди­на­мо». А в заборе дыр­ка ог­ромная. И в нее народ ле­зет. Что-то таскает. Ну и я по­лезла. Там фо­то­аппараты, тех­­ника вся­кая. А на самом вер­ху, на полках, ги­та­ры шестиструнные. Я залезла на шкап, сня­ла одну гитару. По­смотрела, по­смот­ре­ла, да и вылезла. По­шли дальше. Ви­дим – та­щит тетка рулоны тка­ни. А они у нее па­да­ют – рук-то не хва­тает. Я ей го­ворю: «Тетка, ну куда ты столько набрала?» А с краю у нее такой кра­сивый крепдешин. Я за него взя­лась и вы­тащила у нее. Го­во­рю: «Вот сей­час у те­бя и руки сошлись, нести хо­ро­шо, а так все же вы­ва­лится». А какой-то му­­жик ос­тановился, смотрит и гово­рит: «Дев­­­­чонки, у вас кто-нибудь так же сейчас уви­дит и от­бе­рет. Вы лучше зайдите за угол и намотайте материал на се­бя». Мы так и сделали. Потом говорю по­друге: «Пой­дем до­мой, скоро немцы бомбить бу­дут». Они всег­да через три ча­са при­летали.

И, что вы ду­маете, вот так было три дня. Все всё тащили. Мы, правда, бо­льше ничего нигде не бра­ли. Толь­ко продукты.

Я жила в центре, где всегда слышно было ра­дио. Последние дни оно молчало. Через три дня я про­снулась – музыка, песни! Схва­­­тила туфли в руки и вы­скочила на ас­­фальт. Туфли из рук вывалились, рот рас­кры­ла, смотрю – маршируют немцы. С пес­нями. С за­ка­танными рукавами. Веселые и до­­воль­ные. Идут, идут, едут, идут. За­хватили весь го­род. Но они пре­красно себя вели – они бы­­ли рады, что им Львов пре­поднесли на блю­дечке. Они, видимо, на­деялись, что так и даль­ше пойдет. И во­евать не надо будет, и стре­­лять не надо. Так им и будут под­носить города...

Вот такНадежда Коваленкова. Куколка они зашли, хоро­шие, веселые. Мы пошли смотреть на них. Пошли на буль­вар. Они все сидят там по ла­вочкам. Парней угощают си­га­ретами, со всеми раз­го­вари­вают. Форма краси­вей­шая! А офицеры эле­гант­нейшие, чистейшие. Нет, мы их не боя­лись. В голове было: «Вот они зайдут, побу­дут, а завт­ра уй­дут, и все будет, как прежде». Потом уже стало нам плохо. Они целые квар­та­лы зани­ма­ли для себя. «Иди­те, куда угодно!», «Раус! (Вон!)» И наш квартал заняли. Где мы только не спали: в ки­оске да­же. Так было 5-6 дней. По­том они уеха­ли.

За эти три дня до этого, когда во Льво­ве не было ни со­ветской власти, ни нем­цев, мест­­­­ные на­ционалисты ор­га­низовали по­ли­­цию. Рус­ских они не­на­видели. А перед тем как уй­ти, наши из тюрьмы выпустили уго­­лов­­ни­­ков. Это мы ви­­дели: уголовники стри­же­ные бегут. А по­­литических – это мест­ное на­се­ле­ние, в ос­новном украинцы, – вы­вели во двор и всех рас­стреляли. Весь двор тюрь­мы был усеян. Ходить ми­мо было невоз­можно – тру­пы нача­ли раз­ла­гать­ся, и тог­да со­гна­ли ев­ре­ев и за­ста­вили их убирать тру­пы. По всему го­роду раз­­­ве­сили снимки: «Звер­­­ства боль­шевиков».

А потом евреев начали за­бирать в гетто. Мест­­ные на­ционалисты не­на­видели по­ляков, жи­дов и ком­му­нистов, как они го­во­ри­ли. Так они пели. Мело­дию даже за­пом­нила:

Смерть, смерть ляхам,

Смерть, смерть ляхам,

Смерть жидовско-московской коммуне.

О, великий огонь, нас виде!

Они начали забирать и всех русских – на про­верку: кто кем был. Я шла с одной жен­щи­ной, она была еврейка, замужем за нашим, а он работал в милиции. А она мест­ная. И вот мест­­ный полицай ее узнал: «Что, твой му­же­нек удрал, а ты, жи­довка, осталась здесь ра­­ботать?» И ее забрали, и меня – за ком­панию.

* * *

u Только на третий день рез­кий крик за­ставил всех вздрог­нуть: «Пошли!» Повели пер­­вого попавшегося. На рас­стрел. Все жда­ли выс­тре­ла. В комнате тишина. Все слу­ша­ют, слушают, слушают. Выстрел. В саду за до­мом. «Рас­стре­ляли». Дверь от­кры­­лась опять – вы­вели следу­ющего...

В комнате остались ев­рейка, русская де­вуш­ка и Надя. Вот дверь опять от­крылась – забрали Надю. Повели в комнату на допрос.

¤ – Знаете, что меня спасло? Незадолго пе­ред войной у меня украли портмоне, с день­гами и паспортом. И выдали новый, не такой, как сейчас, а бумажный. Я села в тран­вай, раз­вернула, читаю, а наци­ональность сто­ит «ук­ра­­инка». Думаю: что за черт, чего это меня ук­­ра­­инкой записали? Что делать-то? А дев­чон­ки говорят: «Ну и что. Что тебе пас­порт те­­­перь черкать будут? Пойдешь ме­нять и ска­жешь, что про­изошла ошибка». А пас­порта тог­да выда­вали так: сна­чала на три месяца, потом на пол­го­да, потом на год. Ну я и не пошла. Это меня и спасло.

Вот меня ведут по ко­ри­дору. Свечи горят. Страш­но. Тем­но. Заводят в комнату. За сто­лом трое сидят. С опаш­ками (прим.: по­вязка на руке) – желтое и голубое. Посередине стоит табуретка.

– Сидай!

Села. Сразу:

– С якого року в комсо­моли?

В основном, они уби­ва­ли комсо­моль­цев и пар­тий­цев. Доста­точно было ко­му-то ска­зать: «Да ком­мунист он, коммунист» – и все.

А яНадежда Коваленкова. Куколка говорю:

– Я не комсомолка. (Я ком­сомолкой-то дома была, а как во Львов при­ехала – на учет не встала. Так что за это не боялась).

– Брээшешь, мы всэ знаем!

– Вот и хорошо, что вы все знаете. Значит, вы знаете, что я не ком­сомолка.

– Де працювала?

– На спортивной базе, машинисткой (ес­ли бы они узнали, что я работала в штабе шестой армии, они бы меня без допроса расстре­ляли).

– Украинка?

– Украинка!

А я ни звука по-украински. Ни слова. И фамилия – Смир­нова, Надежда Викторовна. Родилась в Вологде. Нигде ничего украин­ского нет.

– Почему не говоришь по-укра­ински?

А я свое детство помню, еще в садик ходила: в Волог­ду семьями украинцев выво­­зи­ли и почему-то заселяли в церк­ви. Де­ла­­ли там нары, и они там на нарах жили. Столь­ко детей! А холодно, сыро! И они уми­ра­­­­ли там... А от нас не­далеко кладбище. И я ре­­бятишкам говорю: «По­бежали до цер­кви, по­смотрим, сколько сегодня хоронят де­тей». При­­дешь туда – на полу гробики, гро­бики... Мы считали: во­семь, девять гро­биков... Дети страш­но уми­рали... Выслан­ные укра­инцы...

И я говорю им:

– Мои родители были высланы в Во­лог­­­ду. Отец рано умер. Училась в русской школе, кругом – русские, и поэтому не с кем было гово­рить по-украински.

– Ну ладно, – говорят, – мы тебя выпус­тим. Учись гово­рить по-украински. Вот тебе тало­ны – будешь ходить в ук­раин­скую сто­ло­­вую. По­том най­дем тебе работу. Где жи­вешь?

– Нигде. Наш квартал немцы заняли.

– Ладно. Придешь в сто­ловую, поешь. А сейчас иди в дежурку – комен­дантский час, ходить нельзя. Утром пой­дешь.

Пришла в дежурку. Там сидит женщина русская и мальчишка, лет шестнадцати. Я к ней, шепчу: «Вас вы­пусти­ли?» «Да». «Ме­ня тоже». И охранник уже с нами по-хоро­ше­му. Вытащил мешок мацы. Знаете, что такое маца? Это у евреев на Пасху делают мацу. Мы – куличи, а они – мацу. Такие ваф­ли, только пресные. Где-то у евреев целый мешок мацы утащили. «Грызите»,– говорит.

Когда утром нас вы­пус­тили, женщина го­ворит мне: «Надя, не оглядывайся назад. Только не огля­дывайся на­зад!» Как мы по­неслись в разные стороны!

* * *

Надежда Коваленкова. КуколкаНадя пришла домой, к ба­бушке и дедуш­ке, у которых жила. Но ста­рики очень боя­лись, ведь она русская! – и отказали ей в жилье. Наде очень хотелось есть, и она пошла в столовую. А в столовой сидели одни нацио­налисты. Надя быстро по­дошла к окошку, взяла суп, села в уголок, стала есть. Но кусок в горло не лез от такого соседства, и она, не доев, встала и ушла.

Ночевала она под при­лав­ком в книжном ларьке со сво­ей подругой Евкой. А сле­дую­щей ночью случилась об­лава. Всю пойманную моло­дежь посадили в гру­зо­вики и повезли. Привезли их в шко­лу. У двери – часовые, а в шко­ле уже уйма народу. И ни­кто не мог понять, зачем их сю­да собрали. Думали, что опять по­везут их на какие-то ра­боты.

В школе их продержали це­лую ночь, а утром погрузили на поезд и повезли. Надя все допытывала часового, охра­нявшего их: « Куда мы едем, за­чем?» Но он не хотел гово­рить. И только, когда уже отъеха­ли дале­ко от стан­ции, он сказал: «В Герма­нию». Де­вушки начали ре­веть. К утру они приеха­ли в Лейпциг. На ночь их помес­тили в какой-то забро­шенный дом и закры­ли на огром­ный замок.

¤ – Утром с подругами вышла, а ворота откры­ты и никого нет. «Ну пошли вит­ри­ны смотреть», – говорю я. Мы прямо обал­дели: таких витрин мы в жизни не видели. Каких только вещей там не было!

u Днем их опять повезли на по­езде в город Тауха (прим.: так Надежда Викторовна называет город Таухен в Германии), в ра­бо­чий лагерь. На ночь ра­з­мес­­ти­ли в бараках. Утром им при­не­сли одну боль­шую на­во­лоч­ку и одну маленькую и пока­за­ли на кучу соломы, сказав «шне­ллер, шнел­лер!» (мол, быс­т­рее набивайте). Все бро­­си­­лись на эту кучу соломы: каж­­дая хотела, что­бы ее мат­рац был помягче. Кро­вати бы­ли двухъярус­ные – десять штук в каждой ком­­нате, тум­боч­­ки, посередине ком­наты – печь.

Потом вывели всех во двор лагеря, вы­строили в ряд и начали отбирать на работу: кого на завод, кого на кухню. Рослых, силь­ных девушек – к баварам (прим.: так они называли крестьян, которые имели свое хозяйство) и в прислуги.

Приехали офи­церы, стали выби­рать себе слу­жанок, один по­дошел к Наде и ска­зал: «По­кажи ру­ки». На­дя показала. На ее ногтях еще оставался лак. Офицер улыбнулся и ото­слал ее в пер­вую кучу. В этой куче было че­­ловек шесть-десять. Приехавшие офи­це­ры выби­рали себе силь­ных дере­венских деву­шек для черной работы, Надя к этой катего­рии не отно­си­лась, по­этому ее от­пра­вили в ку­чу для гор­­ничных и ку­ха­рок. Она с не­сколькими де­вушками по­па­ла в за­вод­скую столо­вую.

В комнате установили гра­фик дежурства. Дежур­ный дол­жен был утром встать, взять три черные узор­чатые (!) плитки угля, глад­­кие, как зо­лотые слитки, – растопить печь и принести большой ко­фейник с ко­фей­ной бурдой. Ком­ната должна была на­греться до того, как все про­снутся. Наде не трудно было справиться с этой работой – до­ма она всегда самая пер­вая просыпа­лась.

В лагере ее прозвали Куколкой – такая она была ладная и хоро­шенькая, а немцы звали ее Нача, не выговаривая букву «д».

Надежда Коваленкова. Куколка – У меня была подруга, Маша Черная, из Западной Украины. И мы с ней стали учить французский. Я ей говорю: «Вот вы­учим фран­цузский, кончится война – уе­дем во Фран­цию». Мы уже на­чали гово­рить по-фран­­цуз­ски, а тут Маша заболела брю­ш­ным тифом. Немцы страшно боялись всяких эпи­де­мий. Машу – в больницу, ла­герь – на карантин. И с тех пор я Машу не видела.

Уже спу­стя много лет, я нашла доку­мен­таль­ный журнал (прим.: Надежда Вик­то­ров­на имеет в виду роман Виталия Се­мина «На­грудный знак «ОСТ», напеча­тан­ный в «Ро­ман-газете» в 1978, № 19; она хранит его как реликвию), в котором и про­читала про Машу Черную, что она по­ступила в больни­цу с ослож­не­нием брюш­ного тифа и после выз­­доровления оста­лась работать в этой боль­­­нице нянечкой. И вот когда я это про­чи­­тала, я рас­пла­калась: «Маша, наконец-то я тебя нашла, Маша»... Как бы я хотела ее увидеть...

* * *

u Вскоре в лагере Надя на­чала работать на кухне. Там ни­чего не надо было делать ру­­ками – все дела­ли машины: с одной сто­ро­ны положишь, из другой уже чистым все вы­­ходит. Нужно было только брать и скла­ды­вать в гнезда для посуды. В огромной столовой кормили немец­ких рабочих.

Пять дверей открыва­лись все разом, и тут же вы­бегали офи­циантки (тоже из приг­нанных) и начи­нали об­слу­живать. Кормили немецких рабочих в столовой очень вкусно. Сколько Надя себя помнит, в детстве она все время не­доедала.

 – Помню, у нас дома в комоде лежала корочка хле­ба. Я смотрела на неё с жад­ностью, но мама не разре­шала её брать, потому что вечером нечего будет есть. В шко­ле нам тоже по кусочку чёр­ного хлеба с солью да­вали. Каждый следил, что­бы дру­гому не дали боль­ше. Всё выдавали по кар­точкам, все­го по­немножку.

В лагере мы проходили ту­да, где для итальянцев варили макароны – они ведь их очень любят – и этих макаронов нало­жим-наложим в миски и едим. Мы-то ведь голо­да­ли, для нас варили жуткую бурду. Особенно вкусным был пу­динг. Он был слад­кий и тряс­ся, как за­ливное. Мы очень люби­ли мыть котлы из-под пудинга: на краях кот­­лов оста­валось много. Когда его съедали, нас звал Эдик (прим.: француз, из при­гнан­ных, он рабо­тал пова­ром на кухне, следил за тем, как готовят, накрывают), и мы со сво­ими лож­ками, мисками, лезли в этот ко­тел – од­ни ноги тор­чали. Эдик собирал лю­дей, гово­ря: «Сейчас кон­церт будет». У нас волосы все в пудинге, каждая себе по­больше набрать хочет, нога­ми дрыгаем, визжим! Ну, каждая се­бе мисочку-то набирала.

Мы так на­­еда­­лись, что потом и смотреть на ту бурду, которую для нас спе­ци­ально готовили, не могли.

* * *

u С далекой родиной их связывала только большая черная тарелка – радиорепро­дук­тор. Надя и дев­чонки всегда плакали, когда сообща­ли, что немцы взяли тот или другой со­ветский город. Толь­ко Эдик их успо­каивал: «Пом­ни­те, когда про­тивник заходит далеко вглубь в тыл своего врага, а у него есть еще за­­­­пас, он обязательно проиграет. Запомните это: немцы ни­когда не выиграют войну. Вспом­­ните Напо­лео­на».

Как-то Надя спросила у одного нем­ца: почему вы напали на нас? Сначала не­мец дол­го не хо­тел отвечать, но потом ска­зал: «Вы по­смотрите, какая у вас гро­мадная стра­на. А у нас такая ма­ленькая. Нам не хватает земли. Сколько у вас пус­тует, куда вам столь­ко!» Сегодня Надежда Вик­­торовна много читает книг о войне, и ее удивило то, что там напи­сано: если бы, мол, нем­­цы не на­пали раньше, то на­пали бы совет­ские. Она не ве­рит в это – не мог­ло так быть.

* * *

 Однажды Надя вышла вы­­брасывать отходы из кух­ни и увидела, как про­хо­ди­ли рус­­ские воен­ноплен­ные с по­ли­цаями. Один из плен­ных бро­сил­ся к лежа­щей на доро­ге обугленной морковке, а следом за ним на эту жал­кую мор­ковку на­бросились все ос­таль­­­ные. А полицай их ду­бинками начал бить….

С тех пор она с дев­чон­ками часто переда­вала еду на­шим военно­пленным че­рез одно­го моряка – Колю из Одессы, и лет­чи­ка – Ми­шу из Ленин­града, с ко­торыми она по­зна­коми­лась. А они уже сами рас­пре­­де­ляли между со­бой – то­му, кому очень надо.

В ла­гере советских воен­но­плен­ных был один немец­-ох­ранник, кото­рого за его доб­роту са­ми немцы про­­звали ком­му­нис­том. Через не­го де­вушки тоже часто пе­ре­дава­­­ли еду. «Дев­­чонки, хоть ка­ких-нибудь вита­ми­нов! – кри­чали сол­даты. – Хотя бы лу­ку».

Надежда Коваленкова. Куколка – Однажды я увидела двух пленных, ро­ящихся в баке для отбросов из кухни. Я тихо сказала им: «Смотрите: здесь, с левой сто­­роны бака всегда будет что-то съестное». Так я начала носить еду в бак: брала про­дукты из кухни и несла. Как-то вышла, а тут двое пленных пришли за едой, как бро­сились ко мне – и ну целовать руки. Я в ужа­се: «Вы что, хотите, чтоб меня рас­стре­ляли! Не смейте, по­думайте и вы обо мне».

У нас в лагере была очень наглая укра­инка, она всеми хотела ко­мандовать. Одна я с ней спорила. И однажды мы с ней сильно по­ругались, не помню, из-за чего, и кто-то на кого-то вылил таз с по­моями. Мы схватились за волосы, начали драться. Ни­когда так боль­ше в жизни не дралась, ни потом, ни раньше. Девчонки кричат, вопят, а разнять нас не могут. С большими усили­ями нас разнял повар. Ме­ня сразу – в мед­пункт, а она вся в крови, ока­зывается, побежала в по­ли­цию и ска­зала, что я пе­ре­даю русским пленным еду. Она ничего не знала, просто брякнула. Но ме­ня сразу забрали в тюрь­му.

* * *

 Надю привели в камеру, над которой бы­ло написано «ру­сиш».

Маленькая ком­на­та с не­большой тумбой, как потом ока­залось – ту­­але­том, и мат­ра­цем на стене, ко­торый от­бра­сывался. Ночью его мож­но было посте­лить и спать на нем. А укры­ваться не давали. Все стены были ис­писаны. Особенно Наде запом­нилась надпись на самом верху круп­ными бук­вами: «Привет Ста­лин­ским соко­лам-комсо­мольцам!» Надя нашла огры­зок ка­ран­даша и написала:

Одна, одна, как тяжело одной…

Тоска ужасная мне серд­це гложет,

Теперь уж я совсем одна,

И горю моему никто уж не поможет.

Через четыре дня дверь тяжело откры­лась – приве­ли новеньких. Надя испу­га­лась: “Немки!? Зачем немок в русскую ка­ме­ру?”

Разодетые, как она говорит, в пух и прах, элегантные. Потом выяснилась такая история. Это были русские девушки. Их выбрали офи­церы для своих жен, горничными. Эти офицерские жены были подругами. Как-то они уехали на какую-то вечеринку, а мужья их были на фронте. А де­вушки со своими парнями, тоже русскими, давно хотели сбе­жать, и вот подвернулся удобный случай.

Надев на себя одежду своих хозяек, вплоть до нижнего белья, отнесли ребятам мужскую. Они все хотели бежать в какой-то лес, в ко­тором прятался отряд партизан. Парни предложили разойтись, чтобы хоть кто-нибудь выбрался из этой проклятой Гер­мании. Их поймали через несколько дней. Девушек выдало то, что они… заснули! На вокзале. Ни одна немка бы так не сделала. Теперь де­вушек ожидал расстрел. За воров­ство рас­стреливали. А русских – и подавно.

Через четыре месяца На­дю судили. Судья­ми бы­­ли офицеры, был и пе­ре­водчик. Наде Казик (прим.: так звали ее друга фран­цуза – Казимир Муди­нас. Она с ним рабо­тала на за­воде) постоянно приносил еду в камеру, и во время ви­зи­тов учил ее, как вести себя. Он и научил не отказы­ваться от пере­вод­чика и не приз­на­вать­ся, что хорошо знает не­мецкий – чтобы было вре­мя об­думать отве­ты. Казик ходил в гестапо и доказывал, что На­дя ни в чем не вино­вата.

Из ла­геря на суд выз­вали всех, кто знал На­дю: поляков, ук­раин­цев, итальян­цев, фран­цузов и русских, – но никто ее не выдал. Ее отпра­вили об­рат­но на завод, но уже в цех.

* * *

Надежда Коваленкова. Куколка С тех пор на кухне рус­ские боль­ше не ра­ботали, всех пе­ре­­вели на завод. Времена ухуд­­шились, еды стало мало, но де­вушки всё равно хо­те­­ли выглядеть красиво. На не­де­лю им на четверых да­ва­ли двести пять­десят грам­мов мар­га­рина, четыре селед­ки. Но де­вуш­ки это не ели, эко­но­мили, что­бы вы­ме­нять у не­мок еду на туф­ли, платья, шляпки.

– Однажды мы видели, как немец чистит вареную кар­тош­ку. Вы ведь знаете, когда ножиком поддеваешь кожицу, на ней остается немного картошки. И вот мы ждали, пока он дочистит карто­фели­ну, куда вы­бросит ко­жи­цу. Потом пойдём туда и с кожи­цы картошку соскабливаем. Вот так и ели.

С сорок тре­тьего года мы всегда голо­дали. Однаж­ды моя под­­руж­ка узнала, где есть невыко­панная мерзлая картошка. Мы пошли туда с ней, выко­пали, ока­залось, это не картошка, а кормовая свек­ла. Для коров. Но есть хотелось настолько, что мы засунули ее в печь, для плавки металла, за­крыли-от­крыли – и она уже готова. Сна­ружи она сильно обгорела. Ну, мы внутри ее чуть-чуть погрызли.

 Голод заставлял хит­рить, а иногда и воровать. Уви­дели как-то девочки лавку, полную кар­тошки, и решили «на­вес­тить» лавочника. По­дру­га На­ди, красивая и озор­ная Катя, взялась отвлекать. Наде при­ка­зала проползти под ее но­гами с сумкой и быстро нак­ла­дывать. А сама на­чала мило бе­седовать с нем­цем, то и де­ло стреляя глаз­ками и так же ми­ло улы­баясь. У Нади от стра­ха тряс­лись руки, и карто­фе­лины, как назло, вы­падали, не лови­лись. Немец уже на­чал под­­ми­гивать. Надя, все же набрав полную сум­ку, ти­хонь­ко от­та­щила ее за угол. Когда же ла­воч­ник спросил, что Катя де­лает се­год­ня вечером, Надя с сумкой была уже далеко.

Вечером, когда подруги шли с полным противнем испеченной ру­мя­ной картош­ки через ко­ридор к себе в ком­нату, что­бы уди­вить других, они на­ткну­лись на того са­мо­­го сво­его знакомца. От не­­­ожи­дан­ности они чуть не вы­ронили противень. Ока­­­­­­за­лось, что немец здесь ра­бо­­­­тал. Де­вочки невинно улыб­­­­­­­нулись и, при­сев одно­вре­менно в реве­рансе, как мож­но быстрее кинулись к себе в ком­нату. Это была самая вкусная картошка за все это время!

 Наде всегда давали не­тя­желую работу. Сначала ее от­пра­вили на совсем лег­­кую ра­­боту: деталька туда, де­таль­ка сюда. Однажды у нее по­рва­­лись чулки. Она взяла их и на­чала тут же за­шивать нит­ками, прямо на себе. Как раз в это вре­­мя проходил надзи­ра­тель. Он спра­ши­ва­ет: «Вас из дас!?» (Что это такое?). На­дя сму­­щен­но ответила: «Май­не чулок из капут». «Раус!!!» – закричал над­зи­ратель в бе­шен­стве.

Так она попала на ма­ши­ну, ма­лень­кую, с ку­зо­вом, как иг­рушечная. Стала возить раз­ные детальки. Но кроме дета­лек, она еще и возила кого-ни­будь «по­ка­тать». Ее за это и дру­­гие, как она думала, мел­­кие шалости, от­пра­­­вили на завод работать на фрезер­ном станке. Это была уже трудная ра­бота: ра­бо­та­ли в три сме­ны по восемь-девять часов. Утром с вось­­­ми до шести, потом до двенад­цати-часу но­чи, потом – до ут­ра. Самыми тяже­лыми бы­ли ночные смены, когда сильно хотелось спать. Од­наж­­ды Надя даже чуть не ли­ши­лась паль­ца, заснув за стан­ком – до сих пор шрам видно.

Как-то в ночную смену На­дя спряталась за ящиками, взя­ла рулон бумаги, стоявший ряд­ом, поднесла к губам и мо­нотонно про­говорила уже зна­комое всем наизусть: «Ах­тунг! Ахтунг! Етц ист люфт ге­фа­рен. Аллес лёйте фаб­рикмус цу фалясен цванцишь ми­ну цут э вартен!» (Вни­мание! Внимание! Воздушная тревога! Всем фабричным рабочим срочно покинуть здание завода – самолеты будут через 20 минут!).

¤ – Что тут было! Все при пер­­вых же сло­вах выключили стан­ки и бросились вон. Но наш мастер догадался и по­гнался за мной оз­ве­релый. Я – в женскую уборную и за­пер­лась. Там я просидела до са­мо­­го конца смены. Потом дев­чонки приходят и говорят, что они его уговорили, выхо­ди. Они ему, оказывается, ска­зали: ну пошутила девочка, за­то всех взбодрила, а то, мол, мы все тут чуть не уснули. Прос­тил. Даже посмеялся по­­том и сказал, чтоб больше так не шутила. А Советском Сою­зе бы сразу: саботаж! Ко­лы­ма! И концов бы не нашли.

u За станком делали ма­лень­кие детали для само­летов, бомб, но тогда они не зна­ли об этом, могли толь­ко догадываться.

Однажды Казик тихо сказал: «Нужно де­лать диверсии. Видишь: стоит эту деталь только уронить – и она уже ТАМ не сра­бо­тает». Да, деталь эту нужно было очень точно измерить, не соб­лю­дешь пропор­ции – и она уже не нужна. А если уронить, вну­три нее образуется ма­лень­кая трещина, ко­торой сна­ружи не видно. Сколько они этих деталей пороняли!

А од­наж­ды, октябрьским утром, На­дя уви­дела красный флаг пря­мо на самом высоком месте здания завода. А на две­рях внизу было написано: «За­ми­нировано». Немцы бо­я­ли­сь лезть туда. Они долго бе­гали, кричали, ру­га­лись. Ве­чером в мужском бараке устро­или обыск, допрос, но ни­кого так и не наш­ли.

* * *

Надежда Коваленкова. Куколка Бомбили постоянно, с са­мо­го начала войны, но что за са­молеты, было непонятно. На­­дя с подругами думали, что это аме­ри­кан­цы. Нико­му не разрешалось покидать здания, всех сгоняли в ма­лень­кий под­вал. Каждый раз, когда они молча спу­ска­лись в это «бомбоубе­жи­ще», все ду­мали: ко­нец!

Надя с подругой нашли лазейку, и в од­ну из бомбе­жек они в стра­­хе перелезли че­рез ог­­ром­ный за­бор и убе­жа­­ли да­ле­ко в лес. А когда они вернулись, то увидели, что все не­имоверно радос­тные: ока­зы­ва­ется по ра­дио объ­я­ви­ли, что теперь можно, то есть да­же нужно было по­кинуть зда­ние завода во вре­мя об­стре­ла. С тех пор, как только из боль­шой черной та­релки раз­да­ва­лось: «Ах­тунг! Ах­тунг!», все бе­жали вон из зда­ния.

В одну из таких бомбежек весь завод был разрушен, и всех рабочих перевели в дру­гой лагерь, в городе Кремень­шау.

¤ – Нас посылали убирать казар­­мы, до­ма офицеров. Од­нажды меня послали уби­­рать ком­­нату генерала. Когда я пришла, он был занят, и бро­сил: «Заправь кровать». Ви­ди­мо, он только встал. А было где-то 10-11 ча­сов. Ну, я за­пра­­вила, как умела, и стала осма­тривать комнату.

На пись­мен­ном столе акку­ратно сто­­я­ли фотографии членов семьи. Когда он осво­бо­дился, стал на меня кричать, что я не­пра­­­вильно заправила кровать, и показал, как надо за­прав­лять. Немцы очень аккурат­ный на­род, совсем не в акку­рат нам.

Потом я начала чистить окно газетой, чтоб что-то де­лать. А у меня были та­­кие сим­патичные чулки, я бы­­ла маленькая и всегда но­си­­ла высокие каблуки. Немец по­­смотрел на меня и спросил ме­­ня: «Ты кто?» А меня все всегда считали фран­цужен­кой. А русских они очень не лю­­били. Но я гордо ответила: «Рус­­ская!» Он: «О! Где лучше, в Германии или в Рос­сии?» Я от­­ве­тила: «В России!» Он так стран­но на меня посмотрел, и я сразу добавила: «В гостях хо­ро­шо, а дома – луч­ше». В дверь постучали. Вошел еще один генерал. Немец ему го­ворит: «Ты знаешь, я спра­шиваю у нее, где лучше, а она говорит, что в России». Кото­рый вошел, руку в кар­ман по­ложил. Я думаю: «Все – сей­час пис­толет доста­нет». А он достает шоколадку и говорит: «Мо­лодец!»

* * *

Надежда Коваленкова. Куколка Однажды вбегает в комна­ту подру­га и начинает тара­торить: «В сосед­нем мужском ба­­раке появился гитарист, ай­да за ним!» Так Надя по­знакомилась со своей «един­ственной и вечной любовью» – Валей. Он попал в Гер­ма­нию таким же образом, как и она. Было ему тогда тоже 18 лет. По профессии он был па­рик­махером.

Поклонников у Нади было много. Вспом­нить хотя бы гол­ландского инженера, кото­ро­го немцы наняли работать на свой завод. (Немцам за­пре­щалось жениться на не­нем­цах: парней ве­шали пря­­мо на улице, деву­шек – в конц­лагерь. А другие, «вся­кие», как го­ворили нем­цы, – пусть). Она отка­за­ла ему у са­мого трапа са­мо­­лета. Там, в Голлан­дии их жда­ли родст­вен­ники, сва­дебный стол, вил­ла. Да, да, хотелось уехать от­сюда подаль­ше, а дочку и ма­му все равно нашла бы и за­бра­­­­ла. Но Надя как будто зна­ла, что самый глав­­ный чело­век в ее жизни еще не объявил­­ся.

Жениться лагерным не разре­шалось, а жить вмес­те – только тем, у кого есть дети. Де­тей держали в от­дельной ком­нате. Ни­кому не раз­ре­ша­лось к ним хо­дить, даже ма­­мам. Мамы лишь заходили ту­да, оставляя пе­лен­ки, одеж­ду, но выно­сить в бараки де­тей не разре­ша­лось. Из мам со­ставляли гра­фик ня­нечек – по два чело­ве­ка сидели це­лы­ми сут­ками с детьми, пока дру­гие мамы ра­­ботали, как все. По­том меня­лись, и так далее.

К парням тоже не пускали. Ночью, когда все засыпали, девчонки наря­жались и через весь двор ползли по-плас­тунски, потому что заметил бы кто – расстрел, по земле и по ас­фальту к мужским баракам.

 – Никто ведь не поверит, ес­ли скажу, что в нашей ком­нате были белейшие тюли. За ог­­радой был склад, где скла­ды­­вали ноше­ные, старые ве­щи, которые немки выбра­сы­вали на переделку. Мы там час­то копались. Приходили с брит­вами, так же, по-плас­тун­ски. Много хороших вещей было. Мы носили. На танцы. Ночью приползем и наугад в тем­ноте вытаскиваем и та­щим, тащим. Осо­бенно много по­падалось тюли. Мы разве­си­­ли их на окнах, сделали из них покрывала – везде, где только можно. Немцы, конеч­но, догады­вались, откуда это все, но не ругали – ничего не го­ворили, только посмеива­лись.

* * *

 Их освободили амери­кан­цы. Армия была как на под­бор: все высокие, здоровые, кра­си­вые. Как они ей понра­ви­лись: вежливые, выбритые, пахну­щие вкусным одеколо­ном и хо­ро­шими сигаретами. Как буд­то из другой жизни, ко­торую она так себе и пред­ставляла: как в книгах или на картинках. Они раз­давали вся­кие вкус­ности из своего пай­ка. У них были огромные пай­ки. Шоко­ладки – обяза­тельно.

Охрана лагеря вся разбе­жа­­лась. Собрали весь лагерь на собрание – нужно было как-то организовать осво­божденных людей. В первую оче­редь составили список лю­дей на довольствие – всех, ведь, получается «пе­реда­ли» американцам, несколько со­тен чело­век. Назначили адми­нистрацию. Валентина вы­бра­ли начальником лагеря, и они с Надей не­медленно за­няли квартиру быв­ше­го на­чаль­ника. Все осталь­ные остались жить в бараках. Семей­ные быстро заняли отдель­ные комнаты.

..Зайдя в спальню, Надя ах­нула: весь пол был покрыт ков­ром из белоснежного ме­ха! Она бросилась на широ­кую кровать, за­пу­талась в шелковом покрывале и ...за­снула.

Проснулась она от вежли­вого, но требова­тельного сту­ка. Это был знакомый италья­нец с огромным пышным тор­том (всех ита­льян­цев тог­да направили на кухню, пото­му что они лучше всех готовили).

Он стоял в позе, будто перед госпожой, и хи­тро улы­бался. На­дя решила под­хва­тить его иг­ру и, стараясь как можно гру­бее, крикнула: «Иди к чер­ту!» Он не отста­вал: «Фрау Нача, герр Вален­тин приказал, чтоб я обяза­тельно вас покормил». И даже при­щелкнул каб­луч­ком. Надя чуть-чуть по­ка­приз­ничала, для при­ли­чия, и, усев­шись удобно на кровати, принялась за тво­рение пова­ра и тут же вы­плю­нула. Да, он был не­плохим кулинаром, судя по красивому офор­м­лению, но он плохо знал не­мец­кий: вместо при­прав для тортов и кексов он насыпал рыбий порошок. Не очень-то уда­ется им поиг­рать в «гер­ров» и «фрау».

 – И жили мы под амери­канцами шесть месяцев. Красный Крест снабжал про­визи­ей. Кстати, во время войны от Красного Крес­та часто поступали пайки, по­сыл­ки воен­но­плен­­ным. Но только не русским. Русские плен­ные ничего не полу­чали – умирали с голоду.

Мы видели, что началась дележка Гер­мании. Многие парни из Аме­рики говорили по-русски, и мы все слы­шали. «Вот эта часть, девочки, отой­дет Советскому Союзу», – объ­яс­няли они нам.

u Всем желающим пред­ло­жили уехать в Америку, Надя то­же за­хотела. Но оста­новил Ва­ля: «Если мы уедем, то уже ни­когда не сможем вернуться до­мой», и забрал у неё доку­менты и вещи. Когда машина в Америку уезжала, Надя в слезах бежала за машиной.

Тогда из трех тысяч людей уехали почти все, осталось только двадцать два человека.

¤ – После американцев при­шли русские. Наши! Мы их так жда­ли! Радости не было пре­­­де­ла. Бегали к немкам, вы­­пра­шивали у них хоть не­множко цветочков, побежали на поле – нарвать цветов.

И вот ждем. Смотрим все на до­­ро­гу, по которой не­давно про­­ехали аме­риканцы. Нико­го нет. И вот грохотанье – ло­ша­­ди и телеги. Наши …на под­­водах.

Мне сейчас так стыд­но за то, что мы тогда... бы­­­ли шокированы видом на­ших солдат: грязные, страш­­ные, оборванные, – так стыд­но! Они сов­сем не были похо­жи на ге­­ро­ев. Грязные, уста­лые... Только потом я поняла, КАК они настрадались за эти дол­гие пять лет. Сколь­ко вынесли, сколько перенесли!

* * *

u Валю призвали в армию. Он служил в комендатуре Кре­меньшау. А Надю посе­ли­ли в трехэтажный коттедж как пе­реводчицу. Теперь нем­цы на­зывали русских де­вушек «фройляйн» или «фрау». «Мы тог­да уже ходили королями», – вспоминает Надежда Вик­то­­ровна. Хозяйка виллы фрау Мар­та очень испугалась, что по­селили русскую, но общи­тель­ная Надя сразу же распо­ло­жила к себе, и вскоре они подружились.

День Победы в Кремень­шау празд­но­вали на вилле, которую занял новый ко­мен­дант города. При­гла­сили весь высший ко­ман­ду­ющий состав с переводчицами.

 – Сборы у меня начались с утра. Порт­ниха заканчивала платье. Па­рик­ма­хер­ская, ма­­ни­­кюр. И фрау Марта, у ко­то­рой во вре­мя войны была рус­ская при­слу­га, теперь са­ма вер­телась целый день около меня: то что-то подправляла, то под­гла­жива­ла, даже пы­талась надеть на меня свои драго­цен­ности. Я перед зеркалом верчусь. Вся такая эле­гантная. А Валю туда не пус­кали. Он же был в ко­мен­­датуре, обык­но­венный сол­дат. Кто туда солдата-то пус­тит. А я разодетая в пух и прах! – и туда

Там на втором этаже гро­мад­­ная зала с огромным сто­лом. Все расселись. А об­слу­­­жи­вали девушки в укра­ин­ских костюмах – до сих пор не могу понять, где они за одну ночь взяли эти костю­мы – все в красных сапожках, в венках и лентах. Стол был, ко­нечно, завален. Бутылки, бу­тыл­ки. Чего там только не бы­ло! И там нам на первое по­да­ли борщ, который мы не ели уже сто лет! Все: «Ой! Борщ! Ура!!!»

Надежда Коваленкова. Куколка А в соседней зале, тоже ог­ромной, хотели устроить тан­цы. У стены стоял огром­ный рояль. Да, шикарно жил быв­ший хозяин. Но среди при­сут­ствующих никто не умел иг­рать на рояле – неког­да было, кто воевал, кто на немцев работал. Надя поду­мала, как бы кстати был ак­кордеон Вали. И тут разда­лись знако­мые звуки – танго Вали! Надя побежала к две­рям и откры­ла: Валя и сле­пой старый немец сидели в углу у стола и играли. «Быстро», – подума­ла Надя и по­бежала к столу за едой для музыкан­тов. Дав­но они так не весе­лились.

А под утро они возвра­ща­лись и громко пели рус­ские песни. Шли прямо посе­ре­дине широкой улицы и никого не боялись. Не боя­лись, что кто-то посмотрит за лацканы и увидит нена­вист­ный бледно-голу­бой ку­сок материала с над­писью «ost» (прим.: оst – вос­­ток. Этот нагруд­ный знак но­сили только рус­ские и поляки. У поляков он был жел­­того цве­та с буквой «P», квад­ратный. Без это­го знака нельзя было вы­хо­дить в го­род), и отпра­вит в ко­­мен­датуру. Не боя­лись. Они бы­ли сво­бодны. Они – победители.

* * *

u В конце сорок пятого, ког­да Валя демоби­лизовался, ста­­ли со­би­рать поезда на вос­ток – в Россию. Вместе с ла­­гер­ными рабочими от­прав­­ля­­ли и тех, кто был в кон­цла­ге­­рях.

Не сравнить, как они вы­глядели и те, кто был в ра­­бо­чем лагере: ободранные, го­лодные, немощные, больные, су­­ту­лые. Из концлагерей ос­вобож­дали, а из лагерей плен­­ных – в наши лагеря. На­дя услышала раз­говор двух сол­дат, которые тихо перего­ва­ривались, глядя на конц­ла­герных:

– Ээх, из одного да в другой.

– Даа...

И все это понимали, что из одного лагеря попадут в другой – советский, но не гово­ри­ли. И было им жалко и горько. Хотелось крик­­нуть: «За что?!» Надя вспомнила, как немцы в лагере для воен­нопленных зазы­вали совет­ских солдат в свою армию (это была армия «власовцев»), но никто из наших солдат не пошел туда – умирали с голоду, но не шли.

...Наконец и они с Валей поехали на его родину. На Украину! Прожила Надя там недолго. Вскоре она уехала к себе в Вологду, и они рас­стались с Валей, чтобы через двадцать лет вновь встре­титься и остаться вместе уже навсегда.

* * *

u В Вологде она первым делом поехала к своему дому. Но его не было – раз­бомбили. Надя нашла мать и брата через комендатуру.

Подойдя к двери, она ти­хонь­ко постучала. Никто не от­ветил. Надя толкнула дверь ру­кой – и дверь открылась. Она вошла в дом. Тут же на­встречу ей вышла жен­щина. Надя спросила: «Смир­новы здесь живут?» Жен­щи­на кив­ну­ла на ма­ленькую дверь сле­ва.

Когда Надя открыла ее, она застыла в ужасе – это бы­ла ванная! Ванну, правда, уб­ра­ли и вместо нее поста­вили узень­кую же­лезную кровать. Ря­дом стоял комод. Вот на этом самом комоде ее ста­рая мать провела все годы войны. Ей рассказы­вали, что мать часто падала ночью. Не бы­ло и стола, за кото­рым со­­би­­рается вся семья. Ничего.

В этой малюсенькой ком­на­тенке они все и жили. Ку­шать почти было нечего. Наде пришлось продать много своих вещей, ко­торые она привезла из Германии (там, уез­жая, хватали всё, что могли увезти, хватали все), чтобы купить полдома. Но это была не поло­вина шикарной виллы, а по­ло­винка малень­ко­го полуразрушенного до­ми­ка, для которого тре­бо­валось много денег и вре­­мени на ремонт.

Когда Надя уезжала из Германии, фрау Марта шеп­нула ей: «Нача, если тебе там бу­дет очень плохо, напиши, что тебе зер-зер гут (очень-очень хорошо), и я пойму, что тебе очень-очень плохо». Но Надя так ей никогда и не написала, потому что запре­щалось даже вспоминать об этом.

На работу ее не прини­ма­ли, потому что в анкете в гра­фе «где раньше работала» она писала: в Германии, и объяс­няла, где имен­но и как. Ей тут же вежливо отказы­вали. Тог­да они поехали всей семьей в Алма-Ата: слы­шали, что в Казахстане много хлеба и фрук­тов. С хлебом было туго и там, а вот фрукты спа­сали.

Через три года Надя вы­шла замуж за Ни­колая Алек­сеевича Верхокам­ского, му­зы­­канта из симфонического оркестра. Где он только не ра­­­ботал: в ресторанах, в цир­ке, на площадках. Прихо­ди­лось много ездить вмес­те с ним по разным городам на гастроли – весь Союз объез­дили.

А в 1964 году мужа при­гла­сили работать в дале­кую и незна­ко­мую Туву – местной филар­монии не хва­тало квалифи­циро­ван­ного музыканта-литав­риста.

В Кызыле им сразу же дали большую од­но­ком­натную квар­­тиру. На­деж­де тоже нуж­­но было уст­ра­иваться на работу.

В этот раз она уже ничего про прошлую свою жизнь не писала, и ее тут же взяли на работу лич­ным секре­тарем пред­се­да­теля Со­вета ми­нис­тров к Михаила Клаевича Мен­думе. По­том 14 лет она про­ра­бо­тала стар­шей маши­нист­кой об­кома комсомола, оттуда и ушла на пен­сию.

Как-то Надежда спро­сила Аню Оюн, ко­торая тогда рабо­тала ди­рек­­тором изда­тель­ства, почему за 14 лет работы у нее нет в трудовой книжке ни одной записи с благо­дарностью.

¤ – Аня мне и рас­ска­зала, что к сколь­ки­толетию Ленина мне со­би­рались дать госу­дар­ст­венную награду. И в са­мый последний мо­мент пе­ред самым вру­че­нием кто-то шеп­нул: да вы что, она же была в Германии. Награду тут же отдали какой-то девочке, ко­­­то­рая только что вступила в ком­сомол. Пер­­вой попав­шейся. А я и не знала. Знала, что кого-то будут награж­дать. Но кого?

Уже позже, через мно­го лет тогдашний первый сек­ре­­тарь рес­пуб­лики Гри­­го­рий Чо­о­дуевич Шир­­шин спро­­сил, откуда я при­ехала. Я наврала ему, что дом сго­рел и так да­лее. А он:

– Это же неправда. Ты бы­ла в Германии. Ты по­чему анкеты не заполнила?

– Меня не брали на ра­боту.

– Это время уже давно прошло. Не бойся, везде пи­ши. Сейчас не те вре­мена.

u Было это уже в конце 70-х начале 80-х. Наступали иные времена. А жизнь шла своим чередом. Мужа Надежда Вик­­то­ровна похоро­нила. Жила, работала. Ее уважали, любили, но чего-то в жизни все равно недос­тавало. А через три года после смерти мужа она полу­чила письмо из Укра­ины. Пи­сала сестра Вали, которая все-таки смогла ра­зыскать ее. Ока­зывается, они ее ис­кали. Шли по следам: и в Ка­зах­­стане, и в Крыму, и в Сибири… Про­дав обручаль­ное кольцо и кое-что из ве­щей, На­дежда Викторовна поле­тела на Украину.

У Валентина тоже личная жизнь не уда­лась: разво­дился два ра­за, долго жил один. Он искал свою Надю, и, на­конец, нашел. Сестра Ва­лентина Антоновича все пере­жи­вала: сло­жится у них опять или нет?

Поженившись, они ре­шили по­ехать в Кы­­зыл – там было все-таки сытно и спо­кой­­но, да и квартира трехкомнатная, работа, почет, друзья. Валя устро­ился на работу па­рик­­­махером.

Валентина Антоновича Ко­ва­­ленкова в Кы­зыле все зна­ли, так и говорили: «У Будь­те­лю­безны стриг­лась», пото­му что он всег­да пос­ле стриж­ки так го­во­рил кли­ен­ту: «Будь­­те лю­без­ны». Это был один из луч­ших масте­ров го­рода. Двух недель не дожил он до серебряной свадь­бы.

* * *

Надежда Коваленкова. КуколкаСейчас Надежда Вик­то­ровна живет одна. Муж, с которым она прожила 25 лет в любви и согла­сии, восемь лет как умер.

Жизнь так повер­ну­лась, что они с до­черью ста­ли чужими людьми и вот уже сорок лет живут каж­дый сво­ей жизнью. На­дежда Викто­ровна не лю­бит гово­рить об этом.

Внука Артура она вы­рас­­тила сама. Он стал хо­рошим специ­алистом по компью­тер­ной тех­нике – ба­буш­ка им гордится. Внуч­ку Ироч­ку вы­рас­тил зять. Она жи­вет в Том­ске, и каждое лето при­езжает с деть­ми к бабушке. У Надежды Викторовны пять пра­­вну­ков: у внука – пре­крас­ные двой­няш­ки Яна и Вла­­дик, а у внучки их трое.

Сейчас Надежда Викторовна хо­­дит в клуб «Кому за 60», и все думают, что ей дей­­стви­тельно чуть-чуть за шесть­десят. В мае это­го года у нее будет юби­­лей – 80 лет, но она все та­кая же, как прежде: бо­евая, за­дор­ная. Узнав, что Герма­ния вы­да­ет компен­са­цию тем, кто пять лет работал на при­ну­дительных ра­бо­тах в гит­ле­ровской Гер­ма­нии, на­чала пи­сать. Ку­да только она не пи­са­­ла. Нако­нец ей от­ве­ти­ли, что ее доку­менты наш­лись в Во­логде, но денег до сих пор нет. Она меч­­тает, по­лучив эти день­ги, по­­ехать во Львов, в Гер­ма­нию…

Однажды она шла по ули­це и увидела троих ино­­стран­­цев: два парня и де­вушка. При­слушалась – а они по-не­мец­ки раз­гова­ри­ва­ют. Поз­до­ро­ва­лась с ними, по­зна­ко­ми­лась, раз­го­во­рились, по-не­мец­ки. Когда На­дежда Викто­ровна ска­зала, что жила в Гер­ма­нии пять лет, парень, лу­ка­во улы­ба­ясь, спро­­сил: «Правда у нас хо­ро­шо?» Она отве­тила: «Но... я была в войну». Тут у него улыб­ка спол­­­зла с лица, он при­­ложил одну руку к серд­цу и, покло­нив­шись, ска­зал по-не­мец­­ки: «Из­вините нас».

Еще одна встреча, напом­нившая о тех годах, про­изо­шла прош­лым летом. На­деж­да Вик­то­ровна часто стоит с весами око­ло магазина «Эле­гант» – «взве­­шивает» тех, кто хо­чет об­радоваться или уди­виться сво­ему весу. Подошли к ней два мо­ло­дых че­ловека. Один начал рас­смат­ривать без­ру­кавочки, кото­рые она шьет для детей. На­дежда Вик­торовна сразу поняла, что это ино­странцы и спросила: «Вы кто?» А тот го­ворит по-польски своему дру­гу о без­рукавке. Она: «Вы по­ляки!» Незна­ком­цы спро­сили, как она догада­лась. Они раз­го­­во­рились. На­деж­да Вик­то­ровна не говорила по-поль­ски уже очень давно, мно­гое забы­лось, а вот пес­ни пом­­­нит до сих пор. Песни поче­му-то всег­да оста­ются в па­мяти. Они по­просили ее на­петь что-нибудь. Только она за­пела, по­ляки за­кричали: «По­дож­дите, по­дож­дите!» и по­лезли в свои рюк­заки за ка­­ме­­рой. За­писали. На­дежда Вик­то­ров­на спе­ла все поль­­ские пес­ни, ко­то­рые она зна­ла. Мо­лодые люди иск­ренне пора­зились и ска­зали, что даже не слы­шали таких песен в Поль­ше.

 – Мы, говорят, будем пока­зывать в Поль­ше фильм про Туву и вас пока­жем. Вся Поль­­ша увидит. А когда про­щались, говорят, может быть, что-ни­будь ска­жете, пере­дадите кому-нибудь при­вет. Я и крикнула в каме­ру: «Эдди Габара! Вацек! Это я – Куколка! Я в Туве, в Кызыле. Найдите меня!

* * *

Молодость часто сту­чит­ся к ней польской пе­сен­кой, которую в Поль­ше помнят толь­ко те, кто был тогда ря­дом с ней в лагере:

Не имею много денег,

Но сэкономлю на водке.

И есть у меня тринад­цать кирпичиков.

Из этих кирпичиков

Я построю тебе домик,

Маленький, как сердце,

И большой, как город,

И посажу туда тринадцать цветов.

И тринадцать звезд высоко блеснут,

И вырастет там тринадцать деревьев.

И буду любить тебя тринадцать дней,

А ты подаришь мне тринадцать ночей.

Но когда придет тринадцатое число,

Тринадцатое число нас разлучит.

Не помогут ни мольбы, ни слезы,

Потому что в домике

Из тринадцати кирпичиков

Ты все равно останешься одна.

* * *

Надежда Викторовна все время говорит, что живет не прошлым, а настоящим, но очень часто вспо­минает те годы, когда она жила в Гер­мании: пусть она была в раб­стве, но это были ее самые лучшие годы в жизни – годы ее молодости.


Прошло время...


5 мая 2001 года Надежда Викторовна отметила свой юбилей. Она не любит го­во­рить о возрасте, поэтому большого шум­ного торжества не было: отметили тихо, спокойно, в кругу людей, которые ее любят.

Накануне 60 го­дов­щины начала Великой Отечественной войны по телевизору объя­ви­ли, что выдача ком­пен­саций узникам кон­­­цен­трационных и ра­бочих лагерей в Гер­мании началась.

Наша героиня не теряет надежды съез­дить в Германию.



Фото:

2. Наде 18 лет. Львов. 1939 год.

3. Жители Украины встречают германских солдат. 1941 год.

4. Германский плакат, предназначенный для оккупированных территорий.

5. На оборонном заводе в Ленинграде. Рабочие собирают пулеметы. 1943 г.

6. Валя. В немецком фотосалоне. Кременьшау. 1944 г. Фотограф заставил снять русскую форму, потому что запрещалось сниматься в форме советского солдата.

7. Надя в платье, которое она выменяла у немок на селедку и маргарин. Немецкий фотосалон. Кременьшау, 1943 г.

8. Валя в комендатуре после освобождения Кременьшау. 1945 г.

9. Валя и Надя после Победы. Германия, лето 1945 года. Скоро домой.

10. Валентин и Надежда Коваленковы. Кызыл, 1968 г.

Надежда АНТУФЬЕВА-младшая, ученица 7 «а» класса школы № 15 города Кызыл. Научный руководитель: Светлана Владимировна Монгуш, старший преподаватель Института развития педагогического образования Республики Тыва. Фото Виталия Шайфулина и из личного архива Н. В. Коваленковой

 (голосов: 4)
Опубликовано 2 марта 2001 г.
Просмотров: 4771
Версия для печати

Также в №10:

Также на эту тему:

Алфавитный указатель
пяти томов книги
«Люди Центра Азии»
Книга «Люди Центра Азии»Герои
VI тома книги
«Люди Центра Азии»
Людмила Костюкова Александр Марыспаq Татьяна Коновалова
Валентина Монгуш Мария Галацевич Хенче-Кара Монгуш
Владимир Митрохин Арыш-оол Балган Никита Филиппов
Лидия Иргит Татьяна Ондар Екатерина Кара-Донгак
Олег Намдараа Павел Стабров Айдысмаа Кошкендей
Галина Маспык-оол Александра Монгуш Николай Куулар
Галина Мунзук Зоя Докучиц Алексей Симонов
Юлия Хирбээ Демир-оол Хертек Каори Савада
Байыр Домбаанай Екатерина Дорофеева Светлана Ондар
Александр Салчак Владимир Ойдупаа Татьяна Калитко
Амина Нмадзуру Ангыр Хертек Илья Григорьев
Максим Захаров Эсфирь Медведева(Файвелис) Сергей Воробьев
Иван Родников Дарисю Данзурун Юрий Ильяшевич
Георгий Лукин Дырбак Кунзегеш Сылдыс Калынду
Георгий Абросимов Галина Бессмертных Огхенетега Бадавуси
Лазо Монгуш Василий Безъязыков Лариса Кенин-Лопсан
Надежда ГЛАЗКОВА Роза АБРАМОВА Леонид ЧАДАМБА
Лидия САРБАА  


Книга «Люди Центра Азии». Том VГерои
V тома книги
«Люди Центра Азии»
Вера Лапшакова Валентин Тока Петр Беркович
Хажитма Кашпык-оол Владимир Бузыкаев Роман Алдын-Херел
Николай Сизых Александр Шоюн Эльвира Лифанова
Дженни Чамыян Аяс Ангырбан и Ирина Чебенюк Павел Тихонов
Карл-Йохан Эрик Линден Обус Монгуш Константин Зорин
Михаил Оюн Марина Сотпа Дыдый Сотпа
Ефросинья Шошина Вячеслав Ондар Александр Инюткин
Августа Переляева Вячеслав и Шончалай Сояны Татьяна Верещагина
Арина Лопсан Надежда Байкара Софья Кара-оол
Алдар Тамдын Конгар-оол Ондар Айлана Иргит
Темир Салчак Елена Светличная Светлана Дёмкина
Валентина Ооржак Ролан Ооржак Алена Удод
Аяс Допай Зоя Донгак Севээн-оол и Рада Ооржак
Александр Куулар Пётр Самороков Маадыр Монгуш
Шолбан Куулар Аркадий Август-оол Михаил Худобец
Максим Мунзук Элизабет Гордон Адам Текеев
Сергей Сокольников Зоя Самдан Сайнхо Намчылак
Шамиль Курт-оглы Староверы Александр Мезенцев
Кара-Куске Чооду Ирина Панарина Дмитрий и Надежда Бутакова
Паю Аялга Пээмот  
 
  © 1999-2024 Copyright ООО Редакция газеты «Центр Азии».
Газета зарегистрирована в Средне-Сибирском межрегиональном территориальном управлении МПТР России.
Свидетельство о регистрации ПИ №16-0312
ООО Редакция газеты «Центр Азии».
667012 Россия, Республика Тыва, город Кызыл, ул. Красноармейская, д. 100. Дом печати, 4 этаж, офисы 17, 20
тел.: +7 (394-22) 2-10-08
http://www.centerasia.ru
Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru