Необычный вахтер появился у нас недавно в Доме печати –
крепкий, высокий, уверенный такой. На работе не спит, пьяниц-алкашей гоняет,
порядок наводит, никого не боится. Если что починить-наладить надо – и тут он
все может.
И в тельняшке всегда ходит, что меня особенно заинтересовало. Это
теперь тельник можно на любом базаре купить и форсить под флотского, моря в
глаза не видя. А ведь тельняшка – одежда особая, и те, кто носит ее по праву,
люди тоже особенные – с морской закалкой, надежные, с особым характером.
Я это хорошо знаю – сама из морского Мурманска. Поэтому и начала пытать Михаила
Васильевича Андриянова – по праву он носит тельник и якорь-татуировку на
правой руке или для форсу.
Оказалось, носит законно: и
на флоте отслужил минером, и школу морских диверсантов прошел, и к Суэцкому
каналу руку приложил. А еще он
единственный сегодня на всю Туву водолаз-взрывник первого класса: три тысячи
часов провел под водой.
Разговорились, и во время беседы, хоть Михаил и очень недоумевал,
что особенного нашла я в его судьбе, поняла: именно о нем мне и надо писать.
Потому что на тысячах таких жизненных мужиках, которых порядком испытала и
помотала, но не сломала жизнь, держалась и держится еще Россия.
– Михаил, море – это у
вас как, семейное?
– Нет. Я из шахтерской семьи. Отец всю жизнь проработал в шахте,
мать – тоже в шахте. Город Артемовск, Курагинский район Красноярского
края. А море – это мечта такая была. Хотя наш классный руководитель Петр Иванович
Бараруев все говорил мне: иди учиться на спортивную журналистику – у тебя
получится. Я спортом занимался, учился неплохо – школу со средним баллом
4,7 закончил.
– Так что вы могли стать
коллегой-журналистом?
– Не стал, не послушался учителя. Хотел быть военным моряком и
поступил в 1972 году в тихоокеанское высшее военно-морское училище имени
Степана Васильевича Макарова, который сказал: «Помни войну». Минно-торпедный
факультет. Там не удержался – на втором курсе произошел залет. Был в увольнительной
– подрался. И мне – два года дисбата.(прим.: дисциплинарный батальон). А там предложили на выбор – или в дисбате
остаешься или под Владивосток на Русский остров, в бухту Холулай – в спецподразделение
ВМФ, школу морских диверсантов. Про него говорят: «Кто на Русском не бывал,
тот и службы не видал».
– Тяжело было?
– Очень тяжело. До сих пор вспоминаю. Пять раз в неделю – приемы
рукопашного боя. В увольнение идешь только через мишень: девять раз должен
попасть на поражение в ростовую мишень – «штык-нож» и семь раз – саперной
лопаткой. Сделал это – пятнадцать раз надо подтянуться на перекладине.
Все выполнил – пустят в увольнительную, но только культпоходом: офицер, мичман,
десять человек матросов. В кино сходим, возле танцев постоим, посмотрим.
Семь месяцев нас готовили: подводное плавание, подводное
ориентирование. Спортом занимался – кандидат в мастера спорта по гребле. Чему
только не учили! Всему учили: вот у вас в кабинете чем можно человека убить?
– Убить? Ничем, наверное.
Не шариковой ручкой же.
– А вот смотри: чашка, бью о край стола – вот и заточка. Стеклом от
часов можно зарезать человека. И ручкой твоей убить можно. Спичкой – и той
можно. Так что «Зеленые береты» по сравнению с нашими ребятами – это детский
сад.
Нас такому и такие спецы учили! Если все начну рассказывать… Ну,
вот к примеру: мичман Воробьев вел у нас приемы рукопашного боя (мы его Батей
звали), четыре патруля один уложил во Владивостоке 23 февраля семьдесят
третьего года.
Я сам свидетель, как раз в патруле был. В ресторане «Зазеркальном»
дело было. Там как раз был певец Муслим Магомаев со своими эстрадниками и
наши, флотские. День Советской Армии – все офицеры в погонах, при кортиках,
при параде. А вышло все из-за девчонки: Магомаев что-то там к ней клеиться
стал, а она пожаловалась. А лейтенанты молодые, горячие: «Эстрадники против
флотских?» – и как дали им. А я что – первогодок, спрятался за фикусом: там
офицеры дерутся – матросу не положено лезть. Ну, Батя Муслима Магомаева в
окно и выбросил. И всех раскидал.
Вот такие ребята были у нас: что за честь флотскую постоять, что
жизнью каждый день рисковать. А каждый день рисковали. 28 трупов мы тогда с
подлодки вытащили. Космографическое судно ночью столкнулось с подводной
лодкой. Весь офицерский, мичманский состав собрались как раз на центральном
посту – и в него, как нож в масло, вошло
это космографическое судно.
– Об этом тогда не говорили.
– Да и сейчас не говорят – 28 трупов… А потом, в 1974 году меня – на Суэцкий канал.
Только об этом не буду говорить и писать не надо, потому что эти кэгэбэшники…
– Но ведь срок подписки
о неразглашении уже кончился, ведь 25 лет прошло. Вы сколько лет должны были
молчать?
– Десять лет. Подписка, действительно, давно закончилась. Ну
ладно, расскажу.
Нас переодели, мы стали как гражданские: пальто шляпа, костюм,
рубашка белая, трость, загранпаспорта. Читаю свое командировочное
удостоверение: токарь-револьверщик пятого разряда. Гражданские лица, едем
оказывать помощь в Южный Йемен. Ну, туда завезли, потом в город Аден. Переодели
снова – и на плавмастерские.
Тогда как раз конфликт на Суэцком канале закончился, и все стороны
пришли к соглашению (прим: с
середины 1967 года судоходство в Суэцком канале в связи с военным
конфликтом Израиля и Египта было прервано, возобновлено 5 июня 1975 года)
Мины-то в Суэцком канале ставили и японцы, и итальянцы, и французы,
и англичане, и американцы. Ну и наши, естественно. А делиться морскими
картами с минными проходами никто же не хочет. Кто все это разминировать
будет?
Мы эти мины находили, тральщики их тралят из Суэцкого канала, а
на плавмастерских мы их разряжаем, а спецы в них ковыряются, изучают.
Французские и итальянские мины сильно плохие. Они у нас
практически не описанные были. По американским-то мы худо-бедно какие-то
данные имели. Она же, может быть, и радиоуправляемая – в семидесятом
поставлена – и будет лежать, заиленная, на дне, а в девяностом по сигналу
всплывает и начинает поиски крупнотоннажного судна.
Минер и сапер один раз ошибаются. А под водой такой страшный динамический
удар – мало не покажется. 56 человек было заброшено нас. Домой нормально
только 9 вернулось. Остальные – в госпиталь или в цинковых гробах – груз 200,
груз 300.
Кессонки много хватали (прим.: кессонная болезнь возникает при быстром переходе из среды с
повышенным давлением в среду с более низким давлением, в частности, после
работы под водой). Со дна быстро поднялся – и все. Вот у меня левая
перепонка порвана. Глубина погружения ведь 20-30 метров была.
После Суэцкого канала меня снова послали во Владивосток, снова на
противолодочный корабль. Эскадра ходила на Сахалин, Камчатку, по Амуру.
Корабль весь блестит! Хавать, ой, еды – вот так! (проводит рукой по горлу). Кормили пять раз в сутки. Ужин – что
обед. На завтрак вот такой кусок рыбы, хлеб с маслом, 40 грамм. Там я был
минером и по совместительству водолазом.
А потом, в 1976 году, как раз 23 февраля выход в море. Мы стояли в бухте Ольга. И экстренное приготовление корабля к
бою. Как раз 24 февраля должен был начаться, не помню какой по счету, съезд
партии, и тут такое ЧП: экстренное прохождение американской подводной лодки.
Лодка просочилась или дали ей просочиться – хотели в клещи зажать. Ну,
тогда холодная война была: что мы американцев заставляли всплывать,
что они нас.
И мы вышли в море. Штормило, баллов 4-5 было, дождь со снегом.
Болтало. И мина пошла не по минной дорожке, а по палубе. А я стоял на юте, ну
на корме корабля – на связи с ГКП. Шлемофон такой, как у летчиков, и микрофон.
А штекер вставляется да еще и закручивается накрепко к пульту. И никак мне его
не снять и не вырвать шнур и не отскочить – она уже несется. Меня как жахнуло
этой миной. Ноги сломало и за борт выкинуло. Минут сорок в море проболтался.
Одно спасло: у мины поплавок-опознаватель с тросами, тросами
левую ногу закрутило – и не утопило меня. А еще шинель спасла – кое-как
выловили меня за шинель баграми.
Короче, очнулся на третьи сутки в госпитале. Весь забинтованный.
А сон снится, будто я дома, и мать меня заставляет телят на выпас гнать,
воробьи чирикают. Господи, откуда на корабле воробьи? Открываю глаза – потолки
белые, высокие. Слышу голос: «Что, родненький, тебе?» «Где я?» «В госпитале».
А привязан лист такой дюралевый, полулежа-полусидя. Пальцами
пошевелил на правой ноге – шевелятся, левой не могу. Все, думаю, без ноги.
Кому я нужен инвалид? Мерю по мужицким меркам: что я могу? в шахту уже не могу.
А мне месяц до демобилизации оставался. На гражданку уходишь, так ночи не
спишь, думаешь – где будешь учиться, работать, что да как. А я тем более
четыре года отслужил. А рядом парень лежит: ногу выше колена отняли:
трос лопнул и как бритвой отрезало. Плачет, горюет...
Ну, потом доктор подошел, не отняли ногу, но все мениски удалили.
28 апреля меня с госпиталя на корабль забрали, а 29-го пришли в
порт приписки – в Совгавань. А кому
охота ЧП на корабле – травма. Меня и списали – не как из госпиталя с
травмой, а с корабля как здорового, демобилизованного.
И третьего мая я на костылях сошел с корабля. Капитан-лейтенант
Коган довез меня до Хабаровска, руку пожал за все четыре года моей службы, под
козырек и: «Ну ладно, я пошел к своим водку пить, а ты, старшина, езжай
домой».
А мне по воинскому билету или в поезде ехать или доплачивать на
самолет. Ну куда я на костылях по поездам и очередям болтаться? Пошел к
военному коменданту. А там как раз один старший лейтенант в Баку летел. Ну,
мы с ним скооперировались. Вот, говорит, сопровождаю раненого матроса. И
улетели. Короче, четвертого мая я уже был в Красноярске.
Дома маленько ногу подлечил. Отец: «Иди учиться, куда ты с такой
ногой». Ничего, здоровья – на сто лошадей, в шахту пойду. Прикинул: брат
Колька на третьем курсе в мединституте учится, семья уже у него, сын
Володька, сестренка только собиралась в медицинский поступать. А где же отцу
с матерью нас всех поднять?
Сейчас-то сестра, Анна Васильевна Лавейкина – зам. ректора медицинской
академии в Красноярске. Брат Николай – главврач «Скорой помощи» в Минусинске.
Ну и пошел я в шахту, проходчиком. Женился сразу на Вале, что четыре
года меня ждала. Сегодня как раз день рождения у Васятки – звонил утром ему
уже. Пожили да разбежались – не сложилось, хоть и любил я ее, и после развода
любил. А в 79 году приехал в Туву.
Сестра Аня замуж вышла и с мужем, он местный, в Туву приехала.
Мать и говорит: «Все равно болтаешься, деньги пропиваешь – езжай к сестре».
Ну, конечно, холостячил, только разошелся, а девок столько ходит кругом – первый
парень на деревне. Правда, алименты, но где наша не пропадала, все пропьем, но
флот не опозорим! (смеется).
Приехал – понравилось. В ОСВОДе (прим: Общество спасения на воде) поработал спасателем, а потом ушел
на угольный разрез – доставщиком взрывматериалов. Поработал – подозрение на
силикоз, пыли же много на угольном разрезе. Да и взрывчатки по 200-300 тонн
зараз взрывали, чтобы добраться до угля – окна в Каа-Хеме летели только так.
Ну, встречаю ребят, разговорились: ты же водолаз, давай к нам, на
спасательскую станцию. Подумал – пошел.
Я когда пришел на водолазку (прим: Центральная спасательная станция при Государственной инспекции
маломерных судов), еще был жив дядя Коля Бурдюков. Вот про кого писать
надо было – 7 тысяч часов под водой отработал!
На пенсию государство отправляет, если 2750 часов набрал. Раньше
было – независимо от возраста, хоть тебе 45 лет хоть тебе 32 года. Сейчас в
Туве – в 45 лет водолазы на пенсию выходят, если 2700 часов набрали под
водой.
А дядя Коля до всего дошел своим умом – водолазом Божьей милостью
был. Его подпись-закорючку от Тихого океана до Балтийского и Черного морей
все водолазные спецы знали. Если устраиваешься на работу и в водолазной
книжке у тебя стоит дяди Колина закорючка, берут даже без испытательного срока
– дяди Колин ученик! Все!
Валерка Беликов, Юрка Маркин, Андрей Беляков, я – все мы дяди
Колины. А остальные ребята-водолазы – уже наши ученики, всех помню. Все
молодцы. Сейчас-то судьба раскидала всех, кто где. Вот Витька Грицюк – рожден
быть водолазом, хороший мужик, бесстрашный.
Помните, в девяносто шестом году две девочки и парень утонули на
правом берегу возле колонии? Одна побежала топиться – несчастливая любовь,
пацан побежал ее спасать, а вторая девочка их уговаривать. И все трое с
льдины упали. Как раз лед ломать стало – 14 апреля. И шаманов, и колдунов приводили,
и спасатели пытались искать – а лед трещит, страшно, боятся, техника безопасности
опять же не позволяет. И отец одной из девочек – прапорщик, бывший афганец,
с боевыми орденами – к нам. Те, кто в свое время служил – в Афгане, Сомали, на
Кубе или как я – мы же все друг друга знаем, из вида не теряем. Приходит он:
«Ты меня должен понять – дочь у меня там... Дочь!»
И мы, с такими нарушениями
техники безопасности, полезли туда. Проруби прорубили через 60 метров, Витьку Грицюка
и Вовку Залуцкого запускаю туда: в одну заходят, в другую выбираются, считай в свободном поиске. Лед ломает. А
Енисей – это могучая река, с ней шутить и бороться не надо. Ее надо знать и
уважать.
Проискали все – не нашли. Девочку уже потом рыбаки нашли на
сукпакских островах – туда льдиной унесло. Совсем раздетую нашли, в одном
белье. Ни одежды, ни сапожек, ни колечка, ни сережек золотых. Кто-то первым
увидел и обобрал – расстреливать таких крохоборов надо.
И вот мне что сейчас обидно: всю дяди Колину науку, все, что
было, все растеряли.
Наши, конечно, виноваты – с федерального бюджета взяли и
переключили водолазную службу на местный. Последний раз оборудование
водолазное спасательная станция из Москвы где-то в 84 году получала. И все.
Сейчас кто утони – некому лезть под воду, ни одного аппарата нет, ни одной рубахи.
Спасательная станция полностью развалена. Ноль. А сидят мертвые души, представления
не имеющие о водолазном деле: начальник ГИМС (Государственная инспекция маломерных
судов) Бирилей да его люди.
До того обидно за водолазку!
Прикинь: республика вся на воде – столько речек, озер! Каждый год тонут, каждый
год – трупы. А в республике нет мобильной водолазной группы. В МЧС, правда,
есть два человека, да и то не числятся штатными водолазами. Оборудование-то у
них есть, а водолазов – нет.
В республике 300 тысяч населения. 100 тысяч официально проживает в
Кызыле, а неофициально гораздо больше. Летом все сюда, из районов едут, из
Москвы, Красноярска и всех городов все студенты – домой, к мамке, откормиться за лето.
А куда у нас молодежь может идти? Ну, ночью – на дискотеку. А днем
– все на Енисее. А на Енисее что: пиво «Балтика» девятый номер да водочка-суррогат
по 20 рублей. А еще и конопелька – золотое дно. Все обкуренные, все пьяные
и все на берегу. Каждый год по Кызылу 54-57 человек тонет. А сколько
бездомных тонет, сколько с Верховьев Енисея приносит. А вытаскивать некому.
– А почему же вы, так
переживая за водолазное дело в Туве, сами сейчас не работаете?
– А меня сократили. В марте 2000 года. Два месяца до пенсии осталось
– и Бирелей издал приказ – сократить. А был начальником маневренно-поисковой
группы. Оставалось два последних водолаза – Беликов Валера и я, и обоих
одним приказом сократили. И выходное пособие не выплатили за 680 часов, отработанных
под водой.
Теперь вот судимся: уже год, как суд этот тянется.
Обидно за ребят, за специалистов. Не нужны стали… Хотя у меня в
голове столько, что тридцать человек могу обучить. Это же надо кому-то отдать.
Понимаешь, водолаз – это навсегда. Или ты есть, или тебя нету. Или ты
водолаз, или просто рядом стоял. Мы здесь в Кызыле все друг друга знаем, всех
могу по пальцам пересчитать, хоть вместе уже и не работаем.
Традиция у нас есть: 8 марта у меня день рождения, а девятого
обязательно все собираемся. Ставлю поллитра, котлеты, закусь, ну что Бог
послал, слава Богу, в своем доме живем –
есть чем накормить.
– Так вы умудрились в
женский день родиться?
– Так подарок женщинам! Шесть с половиной килограммов родился!
– А сейчас сколько?
– Вес 120. Рост 184. Гренадерский (смеется).
Водолазу мелким быть нельзя. Вот прикинь: 26 килограммов аппарат,
плюс 38 килограммов груза, чтоб течением
не выбросило на поверхность. Это уже 64 килограмма. А ко мне приходит парень
весом 50 килограммов: «Хочу работать водолазом». Да он груз этот и поднять
не сможет. А по дну ведь не ходишь ногами, а ползаешь с этим грузом на
карачках.
– Михаил, а что же сейчас
– так и будете сидеть без серьезной работы?
– Нет, я без работы не могу. У нас такое поколение, что мы
работали всегда. Вот меня возьми: на флот попал – дисциплина, в шахте тоже, как
на корабле, – спайка, коллектив. Опять же семью мужик кормить должен, и
деньги в семью мужик должен приносить, а не баба.
Я после того, как меня уволили, дома год просидел, так за этот год
на пять лет постарел. Чувствую: становлюсь стариком. Ворчливым стал. Печку
натопить, щи сварить, дочку в школу заплести, отвести – и все дела. Ну,
огород весной-летом. А зимой? Телевизор да книжка. Так месяц можно отдохнуть,
но не год же!
Ну что вот я сейчас вратарем работаю на вахте? Такой жлоб, подковы
могу гнуть, рубль ломаю, а людей смешу: бабулек караулю, чтобы не в ту дверь
не постучали.
Мне же только 46 лет – еще работать и работать. Так что своим
мужицким умом пораскинул: юрист, экономист, бухгалтер – это хорошо, но
когда-то вся эта хренотень закончится, люди возьмутся за ум, начнут строить,
жить. Так что я сейчас учусь в автотехникуме – промышленно-гражданское строительство.
Строитель – это вечная профессия.
Сейчас-то Кызыл на грани вымирания. Еще маленько – и ТЭЦ
захлебнется, буржуйки будем ставить дома. Сейчас уже – труб нет,
специалистов нет, кто мог – уехал. Остались пенсионеры да кому ехать не на что
и некуда. ПТУ кого выпускают? Никого. Каменщиков нет, строителей нет. Шофера
одни. Да еще менты – армия ментов в Кызыле.
– Что-то вы на милицию
обижены.
– А кто на них не обижен? Ну давай правде в глаза смотреть: 80
процентов мужского населения сидело в тюрьмах. Так? Так оно и есть. Вот я 27
лет под землей и под водой проработал, радикулит, артрит заработал и прочее,
прочее, а пенсия у меня меньше, чем у него, который всю жизнь на УАЗике проездил
и трехлитровые банки браги у бабок отбирал. Так за что мне его любить?
Ну, я еще согласен – СОБР, контрактники – они жизнью рискуют, в
Чечне. Но они же за деньги. Я контрактников нисколько не оправдываю: пошел
убивать за бабки, так жизнь свою отдай, раз за деньги убивать пошел. Я с этой
политикой не согласен: убивать за деньги, и этих ребят не приветсвую. А тех,
кто срочную служит, мне жалко: зачем их в эту мясорубку запихивать? Афганцев
– тех было жалко. Они просто служили. Так и мы – просто служили. Родина приказала,
мы ответили: «Есть!»
Армию почему не люблю вспоминать. Как я служил – не пожелаю никому –
досталось, хлебанул. Как из училища турнули в дисбат, так старики сразу: «А,
хотел золотые погоны, а сам к нам попал». И мордобой был, и сдачи давал.
Молотился. Кулаками пробивал.
Да и как это, если мужик не умеет драться? Как это так, твою
женщину обидели, а ты не заступишься? Да пусть мне ребра сломают, пусть нос
расшибут, но чтоб я перед бабой слюнтяем оказался? Да ни за что в жизни! Пусть
я ее даже три минуты знаю. На любые побои пойду, а всегда заступлюсь. Не люблю,
когда слабых обижают.
Раньше в городе идешь хоть ночью – никто не обидит, не охамит. А в
80-90-х годах что стало? В наше время с ножами не ходили, а сейчас он в пятом
классе, а уже с ножом, с заточкой ходит.
Сколько горя, злобы кругом. Такую державу развалили! Такую
державу. Горбачев, Ельцин – все сдали!
– А Путин?
– Что-то есть, какие-то
изменения. Но… слишком осторожничает. В России надо покруче. Покруче…
(Михаил достает из кармана пачку
«Астры», закуривает). Курю – не могу никак бросить. Водку бросить – для
меня не проблема. Два года уже не пью, даже пива. Водку-то я уже знаю – до
конца жизни пить не буду. Напился вдосталь. Сейчас водку только дурак пьет.
Или у кого денег немерено, или у кого их вообще нет. А кто если посередке,
как я, тот еще ниже скатится.
Вот бы государство монополию на водку ввело. Сколько людей гибнет,
спивается! Вот сегодня дежурю – прямо на ступенях Дома печати уселись четверо:
мужику лет тридцать, две соплячки по пятнадцать лет и пацан лет десяти. Сидят,
пиво из горла по кругу гоняют. «Вы бы еще в Дом правительства пришли и сели»,
– говорю. Слюнявые, грязные, а такое здание – Дом журналистов, лицо города.
Туркнул их. Ну куда мы еще идем? Где хваленая милиция нравственности? Где
школа? А где учителя сами? Получают-то какую зарплату, как они еще, бедные,
работают? Дети-то тоже злые в школе. Это хорошо – у меня сытые ходят, а
некоторые ходят голодные, тетрадку не на что купить. По телевизору одну порнуху
показывают. Внеклассной работы – никакой, дети сами себе предоставлены.
Какое мы будущее светлое ждем, если школу сейчас не подымем? Даже
форму в школе отменили, а ведь она дисциплинирует. Я своей Катьке сказал: «Дома
сережки носи, а в школу снимай – почему ты должна выделяться? Не должна. Будешь
сама зарабатывать, хоть изумруды в уши вставляй. А сейчас живи по моим правилам».
Катерина у меня – молодец, учится хорошо, без натуги. В третьем
классе она. Мы ее с Любой поздно родили. Долго не было детей у нас (вздыхает).
Где только не была она: и в Цхалтубе, и на море в санаториях. А
потом два года подряд на нашем Чедере побыла и… Я из тайги возвращаюсь, а
мне – радость!
Она еще беременная была, я живот ей и поглаживаю и говорю: «Будет
девочка Катерина – с моим умом и твоим терпением». И как по заказу! Мне с
Любой сильно повезло – очень она терпеливая, очень умеет ждать. За мою
жизнь Любу мне судьба послала, как награду. Не знаю только, за что.
Я же как – жил как цветок в проруби болтался. С первой пожил –
нахлебался семейной жизни, и со второй не сложилось. Посуди: пришел в
семью мужик примаком, ничего в этой квартире не заработал. И начинаются
попреки: этот хрусталь мой, эти шторы мои, утюг мой. А я ведь, как разошелся
– всю жизнь по баракам, по общагам. На танцы пошел – дай водолазку, дай
джинсы. Все же общее у мужиков. Ну, я не выдержал и ушел.
А к семье все равно тянет – человек устроен, чтоб в кооперации
жить, чтоб семья, дети были. Их вот трое
у меня. Три разные бабы, а у всех ребятишек, что у сына, что у дочек – на
одном и том же месте родинка одинаковая – на затылке красный треугольник. У
всех троих! Я уже говорю: «Во, мне можно клеймо свое смотреть!»
– Детям-то помогаешь, не
забываешь?
– Как это – детей забыть? Дети – они все дороги, все любимые, все
твои, как пальцы на руке: любой режь – любой больно. Вот Васятке 23 года уже и
наконец-то он бабушке письмо написал: «Надо идти учиться». Наконец-то
надумал. А то сколько его звал: «Приезжай, учись здесь на моих глазах – и
квартира есть и дом». Мы ведь спокойны за детей когда они рядом, а далеко –
сердце болит. Сейчас же больше думаешь не о себе, а о детях. Я и Катьке сказал:
«Ты учишься для себя, мы тебя поздно родили, уже старенькие будем, на нас
очень-то не надейся. Учись на врача».
Вот какое дело: столько прожил, а только сейчас для себя открыл –
гораздо приятней дарить, чем самому получать. Когда у дочки в глазах вижу этот
блеск, у меня душа поет!
У меня же как – отец Василий и сын Василий, мать Катерина и дочка
Катерина. А зачем я буду другие имена искать? Я всю жизнь с отца пример брал.
Не с Юры Гагарина, не с Павки Корчагина. У меня свой прекрасный пример в
жизни. Отец – работяга, всю жизнь в шахте. Твердых убеждений искренний,
принципиальный: в партию вступил сам – не за льготы какие-то, какие шахтеру
льготы – и до сих пор из партии не вышел. Не поменял убеждений. Взносы до сих
пор партийные платит, мать молчит, не спорит поперек.
И семьянин отец отличный – во всех смыслах. Я же рос бедовым
парнишкой. Школа напротив дома, так по два-три раза в неделю родителей в школу
вызывали: то нос кому начищу, то коней угоню в ночное, то карету пожарную
уведем, именно у пожарников надо было машину увести и еще тридцать саней к
ней привязать и по всем улицам прокатиться – удаль показать. Шум, звон,
собаки со всех дворов за нами, лают!
А отец ждет дома с дрючком: «Ты что еще натворил?»
– Бил?
– Ну а как! Конечно, бил. Правильно говорят старики: бей, пока
поперек лавки дитя помещается. А когда повдоль – поздно уже будет. Отец мне уже
в 4 классе ключи от мотоцикла дал, и с 4 класса я с ним пахал, он – на
заработки после шахты, и я с ним. Да еще и норовлю что потяжелее сам ухватить,
пока он не видит – жалко отца, он со смены же.
Так что мне других примеров не надо. Мне хотя бы на 50 процентов
стать таким, как отец, и я буду считать, что жизнь не зря прожил.
Фото:
2. Михаил в военно-морском училище имени Макарова. 1973 г.
3. «Кто на Русском не бывал, тот и службы не видал!».
Русский остров. Полигон уничтожения просроченного боезапаса. 1974 г.
4. Возвращение на корабль из госпиталя. Михаил на руках
земляков. 28 апреля 1976 г.
5. Фотография сыну и брату на флот. Семья Андриановых. Отец
и мать с внуком Володей. Слева направо: жена брата Евгения, брат Николай,
сестра Анна. Июль 1975 г.
6. Михаил с женой Любой на отдыхе. Крым. Феодосия. 1989 год.