Живут в Туране две бабуси. Старенькие. Обеим уже почти по 80
лет. Есть у них и дети, и внуки, они заботятся о них, приезжают, приходят, но
бабуси предпочитают жить самостоятельно, объединившись в маленькую коммуну. Им
есть о чем говорить, что вспомнить, хотя почти за три совместно прожитых года,
наверное, переговорили уже обо всем. Одна из них и на улицу-то выйти не может,
потому что совсем не видит. Бабусю эту зовут Евдокией Доровских, или просто
бабой Дусей. А вторая еще немного видит, ходит в магазин, управляется по дому,
а потому в этом маленьком обществе является главной. И зовут ее баба Шура,
Александра Бусарова.
Когда я
зашла в их маленький, но чисто прибранный домик, а точнее сказать, избушку, в
которой было холодновато, они сидели за обеденным столом друг против друга и о
чем-то мирно, как всегда, разговаривали.
– О чем беседа, если не секрет?
Баба
Шура:
Дак о чем еще? Вот мерекаем, как жить дальше. Оно, конечно, может, и не
пропадем совсем. Картошку, Бог даст, выкопаем, капуста выросла, насолим, лук
тоже маленько есть.
– А как лето-то жили? Пенсию еще и за июнь не
получали.
– Тут
спасибо Валере Петухову, Дусиному внуку, все под карандаш нам пока дает, уж
пенсии на две, наверное, забрали. Да еще мимо этого сколько: то мяса возьму,
тоже в долг, вчера вот на 67 рублей опять набрала.
– А если бы не было Валеры, тогда как?
– Ну,
не знаю тогда. Спасибо ему, большое спасибо, он нам не отказывает – что просим,
он нам все доставит, привезет.
– А вы слышали, что туранские пенсионеры
собрались перекрыть трассу Абакан-Кызыл и требовать пенсии?
– Ну, а
что мы этим добьемся? Да и на что мы годны, две слепые старухи? Нам туда еще и
не дойти. Ничего нам не добиться. Мы вот две коряги тут сидим и думаем: «А о
чем Москва думает?» Это я везде и всюду скажу, что нечестные люди там сидят,
растащили всю Россию, а рабочему человеку – вот, фига! А они карманы набивают,
банки пополняют.
– Вы вот сколько проработали?
–
Сколько? У меня общего стажу годов сорок пять наберется. Я всю войну в колхозе
проработала, не смотря на молодость. По сколько нам лет-то было?
Баба
Дуся:
Война-то началась? По двадцать одному году.
Баба
Шура:
По двадцать одному году… У меня уже двое детей было. Косили пшеничку.
Первый-то год урожай был хороший, а потом нечем было обрабатывать поля. Так вот
такие комки земли и вот такусенькая пшеничка вырастет – мы ее косили на крабки.
Баба
Дуся:
Ты хоть знаешь, что за крабки такие?
– Нет, понятия не имею.
Баба
Шура:
Погоди, кума, я сама расскажу. На литовку вот такие вот, как грабли, четыре
зубца повесят тебе. Раньше, когда единолично жили, их легонькие делили, а в
войну-то из всего леса сделают. И вот целый день держишь эту литовку на весу,
дак потом и ночью руки не знаешь куда девать. Вот так и работали.
Баба
Дуся:
Вот так, мимленькая моя. И я тоже в войну в колхозе работала – на тракторе.
– У вас у самой было желание работать на
тракторе?
Баба
Дуся:
Было, не было – послали, и все. Война. С одного трактора выбрасывают, в другой
суют – запчастей нет, радиаторы текут. Ой-ей-ей, мученье было! Почти двадцать
лет еще на дороге проработала, сколько асфальту своими руками перегрузила – теперь
пальцы вон стянуло.
– А в ДРСУ вас вспоминают? Организация-то,
вроде, не бедная по сравнению с другими.
Баба
Дуся:
Кто будет вспоминать? Начальство-то все новое, я еще при Мишкине работала,
при Кулакове, Исаеве. А сейчас кому мы нужны?
Баба
Шура: О
какой помощи сейчас может идти разговор? Кому это надо?
– Скоро зима. Дрова-то у вас есть?
Баба
Дуся:
Вот именно, что дров-то нет. Из-за дров и сидим, горюем.
Баба
Шура:
Деньги бы давали, мы бы нужды не знали. В прошлом годе, позапрошлом, мы дров
купим, наймем – расколят, сложат, все сделают. А сейчас что? Вот сегодня приехал,
гудит: «Дров надо?» Надо, сыночек, надо, да денег нет.
Баба
Дуся:
Денег нет, брать не на что, на лекарство и то нет. Кончились таблетки, второй
день мучаюсь с головой, не знаю, куда ее девать.
Баба
Шура (смеется): Повесь ее вон на рукомойник
– легче будет.
Баба
Дуся:
Лучше на чурку, да топором…
Баба
Шура: Я
вот писать сейчас ничё не вижу. У меня муж был, он все писал, либо Иннокентий
Иванович был бы жив, мы бы с ним сообразили, чё написать – пусть увозят всех
пенсионеров на кладбище, братскую могилу выкопают и дадут очереди две-три. К
этому ведут! Какое может быть выживание, если рабочие работают, шахтеры
работают – почему им нет денег? А про нас и говорить нечего…
Баба
Дуся:
Ну, хорошо, мы уже прожили свое. А вот дети, с детями-то как? У нее вот внучка
в первый класс пошла, так ее собирали с миру по нитке – сколько уж слез пролили,
пока собирали.
– А как получилось, что вы вместе живете,
ведь вы не родственницы даже?
Баба
Шура:
Мы, когда овдовели она в семьдесят четвертом, а я в семьдесят пятом – мы как-то
быстро познакомились. А сын увез ее в Кызыл, обобрал и выбросил. Потом она
оказалась здесь, в больнице, мы все собирались ее проведывать, думали, что
умрет – сильно плохая была. Ну, а потом одыбалась: мы, старой закалки, живучие!
А потом я сына похоронила. Три месяца, не переставая, ревела – день и ночь. Вот
сюда встану, в двери, и реву… ой, не знаю, как я тогда выдюжила… в родительский
день я сходила на кладбище и пошла к Анне Доровских, вот ее золовке. Там уже
было застолье, а Анна говорит: посмотри, кто у нас сидит. Я глядела, глядела, а
мы чё-то взялись кумами зваться. Кума, говорю, хошь у меня недельку пожить?
Заревела. Обнялись, поплакали: «Ну, пойдем». Ну, пожили недельку вместе, я и
говорю: «Кума, а, поди, нам вместе и жить?» Она: «Ну, чё, кума, давай, я
согласна».
И вот
уж третий год живем. И все бы ладно, если б у нас хоть дрова были. Мне вот в
голову одна дума впала: уехать бы в дом для престарелых, делать-то ведь мы все
равно ничего не можем. Ну, готовить, я сготовлю, все соберу, уберу, вчера еще
перестирала. Все Таня, дочка, ходила стирать, а вчера вечером выпила таблетку,
утром еще, и у меня руки зашевелились, я скорей давай стирать. А если таблетку не
выпью, я газ не могу зажечь, вот как болят руки. А таблеток совсем мало
осталось, и денег нет…
– Телевизор-то у вас есть?
– Есть,
да тоже сломался. Ни радио теперь, ни телевизора.
– А радио почему нет?
Баба
Шура: Дак
отключили, весь Туран отключили. Люди не платят, вот и отключили. Раньше и
газеты я выписывала, и журналы, и численник у меня был, теперь ничего нет.
– А как вы новости узнаета?
Баба
Дуся:
Когда радио работало – радио слушали. Кума-то хоть в магазин, туда-сюда
сходит, а я сижу, ничего не знаю. Сейчас вот сидим и не знаем, правильно у нас
часы идут или нет.
Баба
Шура: Я
вот думаю: ну кто из руководителей бы мог сейчас поднять все заново? Сталина
бы нам на один год, на один только год поднять. Вот он бы навел порядок, он бы
все восстановил.
Баба
Дуся:
Первый Горбачев виноват. Теперь сидит там и самолеты имеет, купил там, на
острове чё-то…
Баба
Шура:
Это кому-то я говорила? Виллу, говорю, Рая его купила. А она и спрашивает: «А
зачем Рае Горбачевой вилы?» (Смеется).
Я объясняю: «Вилла – это такая шикарная дача, роскошная» (Обе смеются).
Баба
Дуся:
Вот так, миленькая моя, и живем: где поплачем, где посмеемся. То все смерти
просили, а вчера вот решили: ну-ка ее, смерть, поживем еще, назло всем врагам.
Кума духом воспрянула, все перестирала да еще в баньке помылись.
Баба
Шура:
Только баня-то неинтересная была, сухая баня.
– Это как понять – неинтересная?
Баба
Дуся:
Ну, как «как»? По стопочке-то не было (смеются).
Маленько разобьет нас, нам и полегче. А
вот теперь нету.
– Ну, надо Валере сказать…
Баба
Шура:
Нет, насчет этого он скуповат, он нас этим не балует. Тут недавно у кумы день
рождения был. Глядим – они подъезжают – Валера с Таней. Привезли ей два халата,
торт шоколадный, стряпню какую-то свою, на стол бутылку водки поставили и пиво
еще. Валера говорит: «Баба Шура, я приехал песни послушать». А я и говорю:
«Валера, ты хочешь, чтобы я с одной бутылки запела?» А он говорит: «Баба
Шура, еще съездим!» Ну, если еще, то можно! (смеются) Посидели, попели песни и уехали. И мы довольны – не забывают
стариков.
– Значит, все не так уж плохо?
Баба
Дуся:
Да, вот дров бы нам только, тогда бы уж спрянули духом.
– Да стопочку после бани?
Баба
Шура:
Ну, изредка. Мы больно сильно-то не увлекаемся. Ну, изредка маленько надо.
Иначе все – хамба будет. Хамба. Даже врач сказал: «Баба Шура, не забывайте это
дело». Я говорю: «Да не знаю, как здоровье будет». (Обе смеются).
Вот
такие они, наши старики: и плачут и смеются. То смерти просят, а то песни
поют…
Прошло время...
Писать
о стариках всегда, с одной стороны, интересно: ведь прожита целая жизнь, и какая
жизнь! А с другой – грустно. Грустно, потому что они умирают. Вот и одной из
моих героинь, бабы Дуси, уже нет. А баба Шура живет с дочерью и ее семьей,
приехавшей из теперь чужестранного Казахстана. Грустит Баба Шура о своей
подружке, часто вспоминает, иногда поругивает, что не сдержала подружка
слово: обещали они друг другу, что та, кто вперед уйдет, позаботится о другой,
чтобы долго не задерживалась на земле. Но вот прошло уже сколько месяцев, как
не стало бабы Дуси, а баба Шура все здесь и занимается земными делами – по
хозяйству, хоть видит едва-едва. Задумала даже новые зубы вставлять: «Что ж я
уродиной-то на тот свет явлюсь?»
А в 2000 году попала в онкологию, хотели ее облучать, а она
сбежала. «После этого облучения на солнце нельзя, к земле прикоснуться нельзя,
водочки тоже нельзя. Да разве это жизнь! Тьфу! Лучше я так помру». Решила
лечиться сама, своими средствами. И здесь шутить не перестает: «Раком-то
умирать не хочу, надо выпрямится. Раком как-то непристойно». Но вылечиться
своими средствами не удалось: 3 июня 2001 года не стало и бабы Шуры. Даже
умирая, она продолжала шутить...