Айлана Чадамба: У меня все держится на любви

Как только я пе­ре­сту­пила порог этой квар­тиры, поняла: в этом доме мне будет хорошо и иск­ренне – очень уж по-доб­рому смо­т­рели на меня яр­кие, вися­щие на стенах куклы, разные живописные коряги. И еще – большущее от пола до потолка дерево, вместо листьев на котором – китайские фонарики. В этом доме нет стан­дарта, в нем есть душа, инди­видуальность. Инди­виду­альность и душа его хозяйки – Айланы Чадамба, ре­жиссера Театра юного зрителя.

«Вы дали мне крылья. Я ощу­тила себя пти­­цей», – так сказала Айлана Леонидовна, по­лучая 18 марта 2000 года на Балу газеты «Центр Азии» диплом «Человек года» в но­ми­­нации «Культура», которого была удосто­ена по пись­мам зрителей-читателей за ска­зоч­но яркие пред­ставления на главной пло­ща­ди Кызыла, утон­ченно-свет­лую «Страну Гоцианию», по­ка­занную на ма­ленькой сцене маленькими актерами ютя­ще­гося в ма­лень­ком зале Цент­ра народного твор­чества дет­ско­го театра, живущего и не умира­ющего только благодаря своему режиссеру.

– Айлана Леонидовна, когда вы, как Человек года, под­нявшись на по­диум, гово­рили свою «нобе­лев­скую речь», вы вспомнили своего от­ца – пер­­вого ту­винского дет­ского пи­са­теля, од­ного из авторов первых ту­­винских учеб­ников, первого дирек­то­ра Тувин­ского научно-иссле­дова­тель­­­ского ин­ститу­та языка, лите­ра­­ту­ры и ис­то­­рии, минист­ра куль­туры Ту­вы Леонида Бораан­даевича Ча­дамба. Ока­залось, что день ва­шего три­ум­фа совпал с днем его рожде­ния: 18 мар­та Леониду Бо­раан­да­евичу ис­пол­­ни­лось бы 82 года. Удиви­тельное совпаде­ние. И вы так тепло гово­ри­ли о нем… Кем был для вас отец?

– Папа был для меня всем. Бла­годаря ему мое детство, хотя моя родная мама умерла, когда мне было пять лет, было счаст­ливым и безоблачным. Знаете, как он будил нас, детей, по утрам? «Вста­вайте, солнышко вас уже ждет-поджидает, птички чири­ка­ют: когда же вы проснетесь? Вот и малень­кие лесные зве­рюш­ки к вашему окну прихо­дили будить вас, следы оставили». Правда, потом выяс­нялось, что это со­бачьи следы, но все равно было сказочно. Уже взрослым брат Алик говорил мне: «Айлана, в детстве я так любил утро, пото­му что просыпаешься на радость всем: все бегут ко мне, целуют, обнимают. Розовое утро!»

Мы, дети, так любили папу! Приходит он с работы – мы на­перегонки бежим: каж­дый хо­чет быть первым, чтобы ему тапочки подать. Папа у нас был какой-то особенный. Он даже внеш­ностью очень отличался от всех. Он был какой-то необычный тувинец: светло­волосый, зелено­глазый. В 1974 году в Ту­ву приезжали чеш­ские врачи, они изуча­ли тувин­цев как нацию, и повы­шен­ный ин­терес проявили к отцу из-за его не­о­бычной внешности и груп­пы крови. Чаще всего у тувинцев вторая, третья, четвертая группа крови. А у отца – первая. Так что и по крови – загадка.

– Интересно. Может быть, при­чиной послужила какая-то ухо­дящая в прошлое ро­ман­ти­ческая семейная история?

– Может быть… Много зага­доч­ного в нашем роду. На Тод­же, откуда папа родом, в девят­над­цатом веке жил дворянин, со­слан­ный декабрист Моз­га­лев­ский. А у него было, ка­жется, десять сыновей. И у них были про­­­бле­мы с невестами, они даже специально сплавлялись вниз по Енисею, чтобы найти себе жен.

Па­пин отец – мой дедушка Бо­ра­андай, был простым охо­тни­ком, который после смер­­ти своей пер­вой жены (матери моего отца) вторично же­нился на женщине тоже с детьми, муж кото­рой был вынужден оставить ее в те годы, поскольку она была дочерью послед­него репрес­сиро­ван­ного ной­о­на (пра­ви­теля) Тоджинского кожууна. Совсем как в краси­вой тувинской сказке «Ко­дур-оол и Биче-кыс»: «И женился кра­са­­­вец-охотник на до­че­ри нойона». И вот старшие дети – папа и его сестра, тетя Галя (Шыппылдай), похо­жи: оба светловолосые, свет­­логлазые. А млад­шие дети совсем другие – темно­во­ло­сые, тем­­но­­глазые, уж точно чисто ту­винских кро­вей. Вообще, папина биография – сплош­ные мифы и легенды…

– Выходит, есть ве­роятность то­­­го, что в вас сли­лись кро­ви Вос­то­ка и Запада: тувинская и русская?

– (Загадочно улыбается) В па­пи­ной биогра­фии еще много ин­те­рес­ного. Он в дет­стве учился в Ху­рээ и имя его чисто буд­ди­стское – Ча­дамба, так называется по-ти­бет­ски сутра, состоящая из восьми ты­сяч сти­хо­творных ст­рок.

А па­пино отчество, по имени деда Бо­раандая, означает “первый сн­ег”. И я роди­лась в белый, снеж­ный день, в праздник вос­точного Но­­­вого года – Шагаа. Так что мы от пер­вого снега. Совсем не­дав­но, составляя родо­словную, я с ужа­сом узнала, что черная смерть на­­стигла, оказывается, моего деда Бо­раандая еще молодого, во время охо­ты: всад­ника, без­ды­ханного, до­ставила на седле в аал умная ло­шадь – верный друг.

У папы с тех лет обучения у лам осталось интуитивное уме­ние предсказывать и опре­делять лю­дей. Он сразу мог сказать: этот че­ло­век хороший, а этот – плохой. Моему племяннику, сыну сестры Лены, он при рож­дении пред­сказал: “Демирчик увидит весь свет, он будет бо­роз­дить океаны и моря”. И он бороз­дит: став артистом цирка, объехал пол­мира.

Так что во мне соседствуют два верова­ния: буддизм – по папи­ной линии и шама­низм – по ма­миной. Моя мама, Монгуш Тыр­­лаа, ро­дом из Сут-Холя. Ее мама – шаманка в три­надцатом по­колении, из рода силь­ней­ших сут-хольских шаманов. А ее отец, мой дед – китаец. Так что у меня в крови и Ки­тай тоже.

Мама была одним из первых тувинских медицинских ра­бот­ников. Фельдшер-акушер, она вместе с известными врачами Федоро­вич и Любимовой отк­рывала первый кы­зыль­­­­ский род­дом. И я в этом роддоме ро­ди­лась.

В Тоджинском кожууне она на лошадях и оленях ездила в да­лекие таежные сумоны и ока­зывала помощь роженицам и боль­ным. Затем она долго рабо­тала в аптеке на улице Кочетова, сейчас эта маленькая дере­вян­­ная избушка – жилое помещение.

Мама была до своей болезни удивительно кра­сивой женщиной, первой красавицей, об этом все вспоминают – и мужчины, и жен­щины. Но жизнь ее оказалась очень корот­кой: всего 34 года. Кра­соту унас­ле­до­вал брат По­бед‑оол. Жаль, не я…

Мне было пять лет, когда мамы не стало. В памяти оста­лись толь­ко два сму­т­­­ных во­спо­ми­­­­на­ния. Пом­ню, на даче ме­ня ляг­нула ко­ро­­ва, все ах­ну­­ли – и мама бе­жит ко мне. И еще, последнее – маму на ма­шине увозят в аэро­порт, в мос­ковскую больницу…

Она лежала в Кремлевской больнице, но помочь ей уже ничем не смогли. Когда она ушла в 1953 году из жизни, там, в Москве, ее и похоро­нили – на Ваганьковском клад­бище, не­далеко от Сергея Есенина, где-то не доходя четыре могилы до его. И когда ту­винцы при­ходят на Вагань­ковское клад­­­би­ще, то они цветы до Есе­ни­на не доносят – все цветы ло­жат­ся на мамину могилу…

Пер­вое вре­мя наше постпредство очень хо­рошо уха­живало за мо­гилами наших зем­ля­ков, брало на себя эту за­боту. А сейчас они у нас за­бро­шены… Когда я училась в Моск­ве, я ухажи­вала за маминой мо­гилой, потом мой сын, когда в Москве учился. А сейчас никого из нашей большой семьи в Москве нет, и у меня болит душа – могила мамы может оказаться забытой…

Мама ушла, и мы остались с папой одни: старшая сестра Лю­ба, ставшая затем пере­плет­­­чицей в типографии, братья – Калим, он преподает русский язык и лите­ратуру в селе Торгалыг, и Побед-оол, выбравший про­фессию вра­ча. И самая младшая – я.

А потом у нас появилась наша вторая мама Мария Сюрюновна Маный. Она тоже была та­лан­тлива – работала в театре, в редакции газеты “Шын”, очень хорошо пела. Ее муж, Серен Сал­чак, прожил тоже очень ко­роткую жизнь. Он первый перевел на тувинский язык «Мать» Горького и посвя­тил перевод своему сыну Алеше. А песня «Авай» (мама), которую все любят петь, на­писана на его слова.

Когда папа и наша вторая мама овдо­вели, они соединили свои судь­бы. У нас сно­­ва по­я­ви­лась ма­ма, а у на­ших новых брата и сест­ры – отец. И нас в семье ста­ло десять чело­век: папа, мама, нас четверо, двое детей мамы – Нина и Алеша Серен, а по­том ро­дились Лена и Алик.

Как дружно, кра­сиво и ра­до­ст­­но мы жи­ли! Эти детс­кие и юно­шес­кие го­­ды – са­­мые луч­­шие в моей жиз­­­ни! Мама играла на ба­лалайке, папа – на мандолине, Люба – на ги­­таре, балалайке, Калим – на баяне. В папи­­ной рабочей комнате, как мы на­зывали его кабинет, у нас по­стоянно собирался се­мей­­ный ор­кестр. Побед-оол был солистом, я – ди­рижером. Мы всегда были заня­ты. Под ру­ководством папы рисовали, причем у папы все его зверюшки, рыбки получались круг­ленькими и добрыми, как он сам. Мальчики выпиливали, а девочкам папа по­ку­пал все для вышивания, и мы вышива­ли.

А какой папа был живой рас­сказчик! Его речь – вся в россыпи афоризмов, эпи­гра­фов, посло­виц, всевоз­мож­ных прибауток. Писа­тель Алек­­сандр Даржай как-то ска­зал: “Сей­час таких нет…”

Мы жили каждое лето на пра­витель­ствен­ных да­чах. Салчак Тока всегда говорил про нас: какая-то очень доб­рая семья. При такой боль­шой семье, мне, на­пример, всегда устраивали дни рож­дения, на которые при­ходил весь класс. У каждого из бра­тьев и сес­тер был свой круг дру­зей, и у нас всегда был полный дом детей.

– А тлетворное вли­­­­­­яние улицы не ска­зы­ва­лось на детях?

– Нет, наоборот, дво­ро­вые встречи сыг­рали толь­ко по­ло­жительную роль в нашем во­с­питании. У нас был очень хо­роший двор. К нам в гости при­ходили ребята с других улиц, у нас были танцы под баян, под па­те­фон, потом под радиолу. Иг­рали в настольный теннис, биль­ярд, сажали деревья, цветы…Кто-нибудь обязательно играл на гитаре, пел.

А как пела наша вторая мама! Когда мама, ее сестры: Светлана Салчаковна, она сейчас руково­дит мюзик-холлом “Ураанхай”, и Севиль Сюрю­новна Юмбуу пели на три го­лоса грузинскую песню “Сулико”, я подхо­дила и, замерев под две­рью, слушала. Все дети затихали. Такого наслаж­дения я никог­да не испытывала. Это было необык­новенное пение! Голоса им были даны от Бога, на­учиться этому просто невозможно…

– При такой творческой се­мейной атмо­сфере невозможно не почувст­вовать тягу к искусству. Когда вы ощу­тили в себе тягу к сцене, к ре­жис­суре?

– Я уже, наверное, в пеленках режисси­ровала. Дома, на подо­коннике, у меня была сцена. А актеры – коробочки, каран­да­шики, фла­кончики из-под духов. У меня до сих пор любовь ко всяким сосудам – любую коро­бочку жалею выбросить, а вдруг приго­дится? И, действительно, пригож­дается.

А в младших кла­ссах у доски режис­си­ровала: сказки, рассказы Носова – в ли­цах.

А первая серьезная роль – роль жука, кото­рую исполняла в на­чальных классах шко­лы №7. Благодаря нашему за­меча­тель­но­му директору Лидии Сергеевне Но­вико­вой в школе самым на­сто­ящим режиссером была по­ста­влена насто­ящая детская опе­ра.

А до этого тоже были роли, но неведущие (смеется). Напри­мер, роль фиолетовой сне­жин­ки в детском саду.

– Почему вы выбрали делом сво­ей жизни именно детский те­атр?

– Я сама себе задаю этот воп­рос: почему имен­но детский? Учи­лась, вроде бы, на серьез­ного ре­жиссера (смеется). Закончила Мос­ков­ский институт культуры, режис­сер­­ско-постано­воч­ную гру­­­­­п­­­­­­­­­пу драматических кол­лек­ти­вов. Это была единственная груп­па, соз­данная преподава­телями-ре­­жис­се­ра­ми Ма­­ло­го театра, так что я ра­бо­таю по их школе – по си­с­теме Станиславского.

А потом еще закончила ГИ­ТИС, высшие театральные курсы. Когда вернулась в Кы­зыл, в 1972 году, мне предложили препо­давать в училище искусств. А я хотела ставить спек­такли. И мне предложили самой организовать народный театр – на выбор: в Туране или Сарыг-Сепе. Я по­ехала в Сарыг-Сеп, где уже ра­ботал врачом мой брат Побед-оол. Там поставила “Дом Бер­нарды Альбы”.

– “Дом Бернарды Альбы”? По­тря­­сающе. Когда я в свои юные го­ды в Мурманске увлека­лась теат­ром, то тоже играла в этом спек­так­ле – одну из дочерей де­с­по­тич­ной Бернар­ды. Наш ре­жис­сер выби­рал именно эту тра­ги­ческую пьесу вынуж­денно: к нему при­шли толь­ко девушки. А это един­ственная, по-мо­ему, в мире пьеса, где нет ни одного мужского пер­сонажа.

– Вот и в Сарыг-Сепе тоже са­мое – ко мне в театр пришли одни женщины.

– Но ведь это очень сложная, пьеса.

– Очень сложная. Мы тогда сразу полу­чили первое место на республиканском кон­курсе. После этого Сергей Баир написал в газете о том, как я живу – ему очень понра­вил­ся мой дом в Сарыг-Сепе, потому что я ор­га­ни­зо­вала у себя в квартире вы­ставку мест­ных молодых худож­ников.Кстати, рань­ше к молодым спе­циалистам в районах было осо­бен­ное отношение. Не знаю, как сейчас. Отдел куль­туры воз­гла­вляла Лидия Петров­на Ряб­цева – это и по характеру, и по обра­зованию была вто­рая Фур­цева (прим.: един­ст­венная жен­щина-министр СССР, с 1960 по 1974 год возглав­лявшая Минис­терство культуры СССР).

Отец Лидии Петровны был большой лю­би­тель театра. При­дет ко мне на репе­ти­цию, смот­рит-смотрит, а потом говорит: “Да, девка, навчить бы петь да танчить, а робить жизнь на­у­чит…” Я сначала не пони­мала, что он такое говорит по-ук­ра­ински, а потом со­образила: “На­учиться бы петь да танце­вать, а работать жизнь научит”.

– Ну и как, научила жизнь ра­ботать?

– И еще как! (Смеется). В Са­рыг-Сепе что только я ни делала: и КВНы, и “А ну-ка, пар­ни”, и но­во­годние представления, и встре­чи.

– Культурная жизнь в се­ми­деся­тые годы в Сарыг-Сепе прос­то била ключом?

– Да, действительно, била ключом. В то время, я считаю, Сарыг-Сеп был настоящим куль­­турным центром. Приехала боль­шая груп­­па молодых учителей, врачей. Был ка­кой-то культурный подъем. Все участвовали в са­модеятельности. А активных участников художественной са­моде­ятель­ности всячески по­ощряли: путевками в Дома от­дыха, квар­тиры давали.

В Сарыг-Сепе я поработала сов­сем не­много – полтора года. Та­мара Чаш-ооловна Нор­бу, тог­да работавшая председателем обл­совпрофа, меня пригласила ра­ботать в Кы­зыл. Вы знаете, Та­мара Чаш-ооловна была нашей Ека­териной Второй – во-первых, ли­дер, во-вторых, у нее был дар чувствовать кадры: кто есть кто и на что способен. И вот, с лег­­кой руки Тамары Чаш-оолов­ны, я с 1974 года и работаю режис­се­ром Кы­зыль­ского Теат­ра юного зри­­те­ля – по реко­мен­дации его пер­­вого режиссера Зои Федо­ров­ны Саая, у которой я еще школь­ницей играла в “Снежной ко­ролеве”.

– 26 лет. Такая верность дет­ско­му театру. А не возникало ли чувст­ва разочарования? Не хо­телось ли уйти из затянувшегося детства во взрослый театр?

– Понимаю… Я за­думы­ва­лась… Но чувст­ва разочарования не было. Вот предло­жили мне пора­ботать в русской труппе театра – я порабо­тала, но ТЮЗ не бросила.

– Айлана Леонидовна, я где-то чи­­та­ла, что интеллигентом мож­но стать только в третьем поко­лении. Но ваш пример, получа­ется, опро­вергает это утверждение: ведь ваше поколение – второе поко­ление ис­тин­ных ту­винских интел­лигентов. Кого, на ваш взгляд, можно считать истин­но ин­­тел­лигентным чело­ве­ком?

– Мне кажется, настоящая интелли­гент­ность – как бы в крови: она или есть или нет. И не нужно судить по социальному поло­­же­­нию. Среди простых лю­дей я встречала немало внутренне ин­теллигентных людей. И в то же время, сколько угодно людей с ди­пло­мом, которым образование не прибавило ин­тел­лигентности.

– Кто из встреченных на ва­шем пути людей оказал наи­боль­шее вли­яние на ваше фор­ми­ро­вание как лич­нос­ти?

– Меня формировало очень много людей. Мои родители – это точно образцы того, как надо воспитывать детей. Они нас ни­когда не ругали. Меня ни разу не шлепнули, не оскорбили. У нас не принято было оскор­блять. Это в быту. А в смысле широты взгля­дов, образованности, культуры, – это, конечно, Москва.

Я ведь во время учебы жила в Доме вете­ранов сцены. Там жили корифеи рос­сий­ских театров. Там жили любов­ницы Ша­ля­пина. Там жили звезды сцены Ниж­не­го Новго­рода, Саратова, Куйбышева. Это были об­ра­зо­ваннейшие люди. Всем было уже за семь­десят.

В том числе Владимир Вла­дими­рович Горде­нин. Ему было уже 90 лет. Он хоронил Баумана, он знал Станиславского, сна­ря­див­шего его в Сибирь – отк­рывать Бар­­на­ульский театр. Я часто приходила в его ком­нату в Доме ветеранов сцены. У него была большая библиотека. Со стен смот­рели фо­тографии акте­ров, режиссеров, писате­лей: Чехо­ва, Комис­саржевской, Станислав­ского и Немировича-Данченко, Андреевой, жены Че­хо­ва. Беседы с Владимиром Влади­мировичем Горде­ниным очень много дали мне – он был истинным русским интел­лигентом.

– Айлана Леонидовна, а как сложи­лась ваша личная жизнь?

– У меня один сын – Саша. Он за­­кон­чил Московскую Тими­ря­зевскую академию, факуль­тет “Экономика. Управление агро­про­мышлен­ностью”. Женился. Танюша Шага­рова тоже эко­номист. Сейчас они живут в Нижнем Суэтуке Красноярского края. Внуку скоро четыре года, и я очень грущу, что ред­ко могу его видеть. Его назвали в честь мужа Сережей.

И муж у меня тоже один… (Задумы­вается). У меня был, можно сказать, супер-муж. Сер­гей Забоев. Мы с ним в одной школе учились. Он – в седьмом “А”, а я – в “Б”. А в восьмом нас объеди­нили в один класс. Я его тогда хорошо помню – он был спортсмен, мастер спорта по гимнастике. Лидер. А он, как потом выяснилось, меня не пом­нил. Я тогда много болела, про­пускала школу, болезни бук­вально атаковали меня. А после восьмого его завлекло море. Он закончил Одесское мореходное училище, ходил в море: Ат­лан­тика, Куба.

А в 1972 году Сергей приехал домой в отпуск и решил навестить друга в Сарыг-Сепе. Друг ему и говорит: “Пошли вечером в клуб, там у нас интересно, молодая заправ­ляет – из Москвы при­ехала”. Сережа был отча­янный, смелый, у него была широкая натура: любил дарить, любил угощать, как и мой папа, ко­торый цветы покупал ведрами. В Сергее было много романтики, что меня и привлекло. Так снова и познакомились, узнали друг друга, полюбили, поженились.

– И муж ради вас бросил море? Я ведь сама из морского города – Мур­ман­ска и знаю, как тяжело для мо­ря­ка оставить море и на­чать сухо­путную жизнь.

– Да, Сережа бросил море. И не знал, где работать. Ему пре­длагали идти в наше реч­ное паро­ходство, но это его даже ос­кор­било: река – это не океан. По‑нас­тоящему он без моря так и не смог найти себя…

Его папа, Леонид Алексеевич Забоев, ра­ботал председателем народного контроля – очень су­ровая тогда должность, его все боя­лись. Мама его, Лидия Алек­сеевна Забоева, заведовала дет­садиком №1 на улице Ленина, где сейчас респуб­ликанский лицей.

А Сергей был романтиком, ему нравилось все красивое. У него были художест­вен­ные наклон­ности: он отлично резал по дереву. Вот эти рабо­ты на стенах – это все Сергей ре­­зал, и это дере­во в комнате тоже его идея, он его при­вез. Все в доме делалось его ру­ками, на нем держалось. Я не знала, сколь­ко сто­ил хлеб, молоко. Сережа смеялся: “Мне не надо дочери, у меня уже есть сын и дочь – Айлана”.

И вот уже десять лет одна…

– И за это время так и не нашли своей второй половинки?

– Вы знаете, еще в молодости на меня произ­вела впечатление “Де­вушка с разбитым кув­ши­ном”. И я всегда старалась жить по библейскому завету: мужчин по молодости ни у кого не отби­ва­ла, женатых отвергала. В на­шем роду женщи­ны как выби­рали од­ного, так и оста­навли­вались. А вообще, ху­дожник всегда одинок. И я тоже – вну­трен­не одинока. Романы никак не получа­ются.

Я не очень приспособ­лена к жизни. С Сережей я жила, как у Христа за пазу­хой и только после его смер­ти стала вхо­дить в хозяй­ство. Но хозяйка я никакая.

– По-моему, вы зря себя кри­ти­ку­ете. Я, например, сразу за­ме­ти­ла, как вы сегодня накрыли стол для кофе: какие-то осо­бенные вазочки, салфеточки, ка­кой-то по-особому рецепту кофе, все так утонченно…

– Ну, декор-то я навести умею. А вот осталь­ное… (Раз­во­дит руками и достает пас­сатижи. И я замечаю, что особо мо­ло­тый ко­фе по особо­му та­ллинскому ре­цепту в специ­альной кофе­вар­ке ста­вится на пли­ту, которая вклю­ча­­ется с помощью пас­сатижей – руч­ки у плиты от­ва­лились. Ай­ла­на Леонидовна заме­чает мой взгляд).

Да, мужской руки в доме нет… Умирают мужчины нашей се­­мьи. Как Скарлетт в “Уне­сенных вет­ром”, я теряю и теряю… С 1986 го­да пошла такая мрачная полоса: умирает мама, че­рез год и два месяца – папа, еще через год и семь месяцев – Сережа. Потом уми­рают братья Побед-оол, Але­ша Серен. А два года назад – наш самый младший, Алик... самый добрый и светлый из нас.

Алик умирал от туберкулеза в тридцать один год, в Великий Пост, перед христи­ан­ской Пас­хой. И он знал, что умирает… И он по­­­про­­сил привести к нему православного ба­тюшку, потому что хотел исповедаться. Ба­тюш­ка пришел к нему в больни­цу, Алик ска­зал, что хочет креститься, но не знал, можно ли это совместить с тем, что он из буддист­ской семьи. Батюшка, отец Алексий долго го­во­рил с ним, успокоил. А потом перед кро­ва­тью, на которой ле­жал Алик, встал на ко­­ле­­ни и ска­зал: “Мы теперь с тобой бра­тья”.

Я очень благодарна отцу Але­к­сию за такой духовный шаг. С тех пор я сама, хоть и некреще­ная, всегда соблюдаю Великий Пост перед Пасхой.

Вот сейчас надо обязательно находить деньги – ставить па­мятник Алику. Двум братьям мы с сестрами уже памятники по­ставили, Алику пока нет. И меня очень тя­готит, что я никак не могу накопить денег, что­бы выполнить свой долг перед братом…

– Грустная тема… Проблема денег – очень больная проблема для нашей культуры?

– Очень. Вот мы в нашем ТЮЗе три года жили на грант Сороса. Только благо­даря поддерж­ке Сороса смогли поста­вить но­вый спектакль “Страна Гоциания” по пьесе тувинского драматур­га Эдуарда Ми­жита, по мотивам сказок Гоцци, сшить к нему кос­тю­мы, оформить сцену.

Есть и новые идеи, ведь со мной работают интересные ху­дожники – Валерий Шульга, Юрий Минаев, но все время одна про­б­­­лема: не хватает денег на по­ста­новку, на костюмы.

– Мне кажется, костюм в ва­ших спек­­так­лях – нечто осо­бен­ное. Если ва­­­ша самая пер­вая ра­бота “Дом Бер­­­нарды Альбы” – спек­такль в чер­ных тонах, там по сюжету все хо­дят в трауре, то последние, кото­рые я уже видела, настолько яркие и кра­­сочные! Какие-то необык­но­вен­ные, вос­точ­ного типа костю­мы, ка­кие-то яркие пти­цы, ки­тайские фо­­на­рики, вьет­намс­кие шапочки, дра­­коны и феи. И обяза­тель­но – пти­­цы. С большими кры­­льями.

– Да, птицы. Птицы и цветы. Люблю, зна­ете, птиц. Вы знаете, я ведь по буддий­ско­му знаку в прежнем рождении была красной птицей север­ных стран. Ока­зы­вается, и имя моей родной мате­ри также связано с назва­нием птицы со значением “певчий сверчок”.

Одно из самых ярких моих детских воспоми­наний связано именно с птицами. Правда, не с волшебными, а с обыкно­венными цыплятами. Нам в школе выдали на лето цыплят, чтобы мы их вырастили и отдали потом в народное хозяйство. Мне до­сталось четыре цыпленка. И я так к ним при­вязалась, кормила, пасла на даче. А од­наж­ды на них напал ястреб. Я от ястреба цы­плят от­била, но одному он распорол жи­вотик. Что де­лать? Плачу, пальчиком в жи­вотик цып­ленку вы­павшие кишочки засо­вы­ваю, потом перевя­зы­ваю, как умею. Соседка говорит: “Что ты с ним возишься? От­кру­тить ему го­­­ло­ву – и в суп, пока не сдох”. Как мож­но в суп? Я же его рас­тила. И зна­е­­те, выжил цыпленок. Всех вы­рас­тила и в шко­лу сдала. Мне за них благодар­ность объя­вили и да­же грамоту дали (улы­ба­ет­ся). И вот от этого желтого цыпленка из дет­ства – к спек­так­лю “Желтый аист” по китай­ской сказ­ке. В пла­не вьетнамская сказка “Рыба тяй” (инсце­нировка Кондратия Емель­­я­нова). И опять – вьетнам­ская, тоже не просто так.

Когда я в Москве училась, мы дру­жили с вьетнамским сту­ден­том. Он даже моему па­пе письмо на­писал: “Какая хорошая де­воч­ка ва­ша дочка!” Его Ву Динь Зям зва­ли. Во Вьет­наме шла война, и все вьетнамские юноши были для нас героями. Потом он уехал во Вьет­­нам, а я – домой. И вот, пом­ню, в Сарыг-Сепе лежу зимой 1973 года с тем­пературой в 39 гра­­дусов, а по радио пере­дают: “Вой­на во Вьетнаме кончилась!” Я так обрадовалась, забыла про темпе­ра­туру, побежала на почту, дала телеграмму: “Поз­дравляю с побе­дой! Сарыг-Сеп. Айлана”.

В годы уче­бы в Москве у меня были друзья из разных стран: из Чехии – Яро­слав Херел, Янош из Венг­рии. Знаете, меня принимают за свою люди многих нацио­наль­ностей. В Москве меня счи­тали японкой, татары при­зна­вали та­тар­кой. А мне кажется, что я дав­ным-давно жила на ос­т­рове в Тихом океане, там, где бывал Ми­клу­­хо-Маклай. Где огром­ные цветы, яркие пти­­цы… Все эти огромные бабочки, сказоч­ные пти­­цы, все мои спек­так­ли и постановки при­­ходят ко мне во сне. Сначала они мне снят­­ся, потом рож­даются наяву – в спектак­лях.

– Айлана Леонидовна, я смот­рю, как тянутся к вам и театру дети. Эти необык­новенные маль­чики – Стас Ооржак, Женя Ко­четков, го­то­­вые бе­жать в театр по первому зо­ву, ре­пе­тировать ча­сами и в вол­шеб­ных костюмах выступать на пло­щади и в дождь, и в ветер, и в мо­роз. И по­чему-то и радуюсь за них, и очень тре­­во­жусь: вы заманили их в ил­лю­зорный вол­шебный мир, за­ста­­вили пове­рить в сказку добра и люб­­ви, но жить-то им пред­стоит не на кра­сивой сцене, а в далеко не ска­зочном мире. Не ста­нет ли для них тра­ге­ди­ей, когда они поймут это?

– Да, понимаю. Меня саму тоже трево­жил этот во­прос. На­вер­ное, если так случится, это будет большим моим грехом пе­ред Богом. В разговоре с теми, кто вы­рос, став взрослым, оста­вил ТЮЗ, как-то прозвучал упрек: жизнь сурова, а мы жили у вас в мире иллюзий, и нам было труд­но, когда мы оказались в жизни. А другие, наоборот, благода­ри­ли за этот светлый мир, к которому прикос­нулись в детстве в ТЮЗе.

Наверное, я – Лука (прим.: герой пьесы Горь­ко­го “На дне”): тоже живу в мире иллю­зий и других зову за собой. Я из таких лю­дей: ес­ли раз­ру­шить иллюзию, я умру. Я даже врачей прошу: горь­кую правду лучше мне не го­ворите. Мне нравится жить в своем при­думанном мире. Я при­думала себе этот свой мир, пред­лагаемые обстоятельства и иду, улыбаюсь.

Я заметила, сейчас в Кызыле на улицах люди мало улыбаются, лица все озабоченные. Хотя для тувинцев, например, свойственно улыбаться. Очень мало стали смеяться, и юмор какой-то мрач­ный, а не светлый и за­ра­­зи­тель­ный…

А я – улыбаюсь и иду… А если обидят, меня легко обидеть, то поплачусь одна – дома.

У меня все держится на любви. Я должна жить и работать там, где меня любят, среди тех, кого люблю я. И такой остров любви – мой театр.

В моей жизни ведь нет ничего выдаю­щегося, каких-то по­ступ­ков неординарных, необычных событий. Я даже за границей, кроме Монголии и Болгарии, нигде не была, хотя очень хотела увидеть мир. Просто Бог меня чуть-чуть одарил и дал судьбу – слу­жить театру. И я служу.

Фото:

2. Маленькая Айлана играла не в куклы, а в театр.

3. Отец и родная мама. 1952 год.

4. День свадьбы Айланы Чадамба и Сергея Забоева.Рядом с невестой – отец Леонид Чадамба, рядом с женихом – вторая мама Мария Маный. 18 марта 1974 год.

5. 6.7. Герои тюзовской сказки и веселый паровоз на центральной площади Кызыла в День защиты детей – 1 июня 2000 года.

8. Ожившая волшебная птица Айланы Чадамба.

9. Тюзовцы поздравляют своего режиссера с присвоением звания «Человек года» на Балу газеты «Центр Азии». 18 марта 2000 года.