Пять дней в Монгун-Тайге с тувинскими шаманами

Предложение Ролланды Николаевны Конгар, старшего научного сотрудника Научного Центра по изучению тувинского шаманства, поехать с шаманами в Монгун-Тайгу было очень заманчивым, и я, недолго думая, собралась – с шаманами-то еще не приходилось ездить.

(Отрывки из путевых заметок)

День первый.

Рано утром подъехал серый микроавтобус и повез меня в шаманский центр «Тос Дээр» (прим.: «Девять Небес»), который распола­гается на берегу Енисея у обелиска «Центр Азии». Никогда прежде я здесь не бывала – мно­го маленьких комнатушек, однако не создающих чувства скованного пространства. Напротив, все здесь как будто на своих мес­тах, и никому не тесно. Приятно пахнет ар­тышем (прим.: можжевельником), в одной из комнат шаман кому-то предсказывает судь­бу – его магические камешки все рас­ска­жут и подскажут.

Вот подошли Ролланда Николаевна и че­тыре шамана. Подаю им руки по тувин­скому обычаю ладонями кверху и слегка на­клоняю голову вперед. Так же почтительно шаманы касаются своими ладонями моих. Поприветствовав друг друга, мы садимся в машину и едем за некоей иностранкой Мар­гит Нидермайер – она приехала из Швей­царии, говорят, серьез­но интересуется шама­низмом.

Из подъезда дома резво выбежала жен­щина лет 45-50-ти, приветливо улыбаясь, и представилась: «Маргит». Наконец, все в сборе – можно ехать. Купив минеральной воды, мы дви­нулись в путь.

Дадар-оол Максимович Поппуу, старший из шаманов, сел около водителя, чтобы ука­зывать путь, напоминать, где нужно оста­новиться. И вот первая остановка – на пе­ревале Боом. Максимыч, как он нам раз­ре­шил называть себя, объяснил, что от слова «боо» – ружье. Нужно обязательно остано­виться, покормить духов этого места, повесить чала­ма (прим.: тонкие разноцветные ленты на шаманской одежде или свя­щенных пред­метах), чтобы дорога была белой, как моло­ко – так тувин­цы желают доброго пути. Мы стоим у края высокой крутой горы, под нами Енисей, вернее, его хвостик, а далеко на золотистой поверх­ности воды скользит стая диких уток.

Максимыч говорит, неплохо бы брызнуть беленького, чтоб дорога была мягкой, но мы как-то пропустили это мимо ушей – скорей, скорей в путь.

***

Едем, поем песни, кто какие любит, знает. Молодой шаман по имени Слава – Вячеслав Бадынович Арапчор – поет песню о родной реке, которую пел во время службы в Аф­ганистане – «Манчурегим».

В 9.15. как будто слова Максимыча сбы­лись: машина остановилась – заглох мотор. Причем безнадежно, несмотря на то, что шофер Толя делает все возможное. Мы все посмотрели на Максимыча: «Я же вам го­ворил». Согласились, но не унываем: решили ловить машину в Кызыл, чтобы найти дру­гую машину. Шаманка Нина Васильевна Довуу объясняет нам, что не стоит волно­ваться, ничего страшного и плохого в этом нет, просто много людей едет в те края в первый раз, а таких оказалось целых три человека: Ролланда Николаевна, Маргит и я. А конец пути будет хорошим. Будем ве­рить.

...Остановилась только седьмая – маги­ческое число. Ролланда (мы называем друг друга по имени), Слава и шофер уехали, а мы остались ждать. Теперь-то мы спокой­но можем записать народные песни в ис­полнении шаманки Зои Хомушкуевны Акаа­жык.

Зоя поет песню о матери. Ее сильный голос, песня, ветер, птицы, стрекот кузнечиков – все умиротворяет, и хочется раствориться в этой степи, уснуть.

Записали немало. Чтобы как-то занять друг друга, Маргит предлагает заняться йогой. Упражнения, надо сказать, не из лег­ких, но ей это дается совсем легко. Ока­зы­вается, она делает их каждое утро. «Бу­дешь вечно молодым и бодрым», – улы­баясь, говорит наша гостья и садится на шпагат. Проезжающие с любопытством смо­трят на женщин, которые делают странные движения прямо на асфальте, что больше подза­дори­вало и развлекало нас.

Но прошел уже час, а машины все нет. Подкрепились, посмотрели фотографии о путешествиях Маргит, поспали, но желания ехать дальше никто пока не потерял. Ино­странная гостья, видимо, не хотела терять зря время, начала рассказывать Максимычу свои сны и спрашивать: что бы это значило, что бы – то. Сон – само по себе очень стран­ное явление, а тут еще и странный сюжет, что я, в конце концов, устала пере­водить и предложила поиграть на хомусе. Отличился опять же Максимыч. Наша гостья тут же и записала.

И вот в 15.00, всего лишь через пять часиков, приехала долгожданная машина такой же марки, такого же цвета. Надеюсь, что мотор другой. Двинулись.

***

Когда подъезжали к горе Хайыракан (прим: пер. с тув. медведь), не могли сдержать восхищенных возгласов. Вели­чественная гора казалась издали огромным синим великаном, стоящим на страже.

16.25 – попрощались с Хайыраканом.

***

19.00 приехали к Адар-Тош, пе­ре­валу на пути к Чадану. Огромное дерево рас­кинуло свои ветви в стороны, словно при­­глашая путника присесть в тени и по­го­­во­рить с предками, духами этих мест. Та­кое дерево называют шаман-деревом. Нина говорит, что его можно сразу различить сре­ди других деревьев: как будто два из одного ствола, ветви его начинают расти в разные стороны, затем уходят прямо вверх. Издалека такое дерево, обвешенное чалама, напоминает фигуру громадного шамана, вскинувшего руки к небу.

Шаманы говорят, что здесь спят старцы. Мы раскладываем пищу, специально при­готовленную для таких церемоний, си­гареты, кладем под дерево на аккуратно сложен­ные камни. Маргит несет яблоко и что-то еще из магазинного, но Зоя мягко говорит: «Они очень старые, поэтому им нужна мягкая еда – тувинская: далган, сме­тана, сыр, мягкое мясо». Когда мы все расселись вокруг дерева, Зоя сказала, что дух этого места рассердился, потому что здесь не было дагылга (прим: освящение). Нужно освятить, чтобы он успо­коился. Но к этому нужно серьезно под­готовиться и приехать специально. «Мы это сделаем на обратном пути, – говорит она, – тогда будет и мясо, и далган».

Слава колдует под де­ревом, а Нина между тем разбрыз­ги­вает молоко в стороны света, что-то на­шептывая, потом дает при­губить его каждому. Са­мой по­след­ней – мне, по обычаю как самой млад­шей среди нас. Ос­тат­ки мо­лока Слава брыз­нул в небо: «Оршээ хайы­ра­кан!» (прим: о, Боже, хра­ни! Медведь для ту­вин­цев – священное жи­вот­ное, хозяин тайги, поэ­тому они почти­тель­но его называли божес­твом, «оршээ» – помилуй, спаси, храни), и мы все опус­тились на ко­лени и при­пали к земле. «Почувствуйте си­лу зем­ли и возьми­те себе», – сказала Зоя. Мы вдох­­нули, и что-то действительно легкое и одно­вре­менно сильное словно наполнило нас – мы пере­глянулись и снова припали к земле. И тут вдруг прокричали птицы, ко­торых до сих пор не было ни видно, ни слышно. «При­ня­ли наши дары», – сказали ша­маны и за­­­­­торопились в путь.

Теперь можно и нам подкрепиться го­ря­чим – открываем термос и с удо­воль­ствием пьем горячий соленый молочный чай. Ока­зывается, мы сильно проголодались. Или это от того, что на природе, особенно в доро­ге, всякая пища приобретает не­обык­новен­ный вкус.

***

20.05 – Подъезжаем к Чадаану. Заку­паем продукты и едем дальше.

21.00 – Уш-Тей (три макушки). Зоя го­ворит: «Поэтому нужно проез­жать, молясь». Здесь путнику обяза­тельно нужно оста­новиться, если даже нечего по­ло­жить, то хотя бы присесть, от­дохнуть.

Недалеко от дороги рас­по­ло­жено не­­­большое сооружение в сти­ле буд­дий­ских храмов, с острой макушкой – очур баштыг байзалыг (по-простому шаманы называют это байза). «Это та­кой священный знак, – ска­зала Зоя. –Давно здесь байза. Там хра­нится древ­няя мо­литва. Из Тибета ламы принесли. Между Овюром и Хондергейским пере­ва­лом на большом собрании лам поста­вили. 13 мая 2001 года толь­ко закончили строить. А от­кры­­вали на юбилей Даа ко­жууна». По­­том она сказала, что между Мон­голией и Тувой обязательно нужно по­ставить байза, чтобы скот не крали: увидев байза, никакой вор не посмеет перейти за черту байза. Да, было бы здорово, если бы по всем границам Тувы и России расставить таких вот байза и не только от воров.

00.20 – приехали на стоянку Михаила Хертековича Догбала. Мы настолько устали, что сразу же пожелали лечь спать. Но хо­зяин все-таки приготовил нам чай – а как же, у тувинцев принято встречать гостя, лю­бого, чаем с молоком: приветствую, рад тебя видеть, желаю, чтоб все у тебя было хорошо, то есть белое, как мой молочный чай.

У него трое детей: две девочки и маль­чик. Учителя сказали ему, что Чодураа за­кончит школу с серебряной медалью. Они учатся в Солчурской школе, и мама рядом с ними. Все время при­езжают помогать отцу. «Корову доят прямо как я», – весело го­ворит.

Михаил очень скромный, забот­ливый и трудолюбивый, не всякая женщина так про­ворна и умела. Он постоянно извинялся то за отсутствие электричества, то за то, что не угостил, как подобает. Нам уже са­мим было неудобно, что вот так вдруг ночью нагрянули.

Спать нас уложили в низенькой кро­хотной избенке без крыши. Мы рассовались по спальным мешкам и мгновенно заснули.

День второй.

Проснулись мы в 6.30. Не успели мы продрать глаза, как нам уже подавали теп­лую араку (как это они успели за ночь). Целую пиалу. Дядя Михаила говорит, нужно вы­пить до конца в знак призна­тель­ности и уважения к хозяину – та­ков обычай. На го­лодный желудок! Что ж, обычай, так обычай: закрываю глаза и, приготовившись сильно по­мор­щиться, начинаю пить – ни­какого горь­кого вкуса, только еле уловимо молоком отдает. Михаил говорит, что когда ночью готовили это для нас, он думал только об од­ном: как я буду чабанить целый день – ведь он го­товит крепкий напиток.

Нас пригласили в рядом стоящую юрту. Там уже раз­делывали ба­ра­на, как раз раз­резали брюхо. И все де­лается на тер­ри­то­рии толь­ко шкурки ба­ра­на: быстро и ак­куратно. Хо­зяин го­во­рит, что жалеть, за­бивая ба­рана, нельзя: «Каж­дый ба­ран – для тебя, он зна­ет, что должен умереть для тебя, бог его так создал. И нужно благодарить его (ба­рана) за это».

Шаманы тоже подклю­чились помогать, хотя, ока­зы­вается, они не должны, не принято. Но Нина и Зоя ловко колдуют над кишками, мелкими ор­ганами, весело при­го­варивая, что для ско­тины Михаила это даже хо­рошо – еще богаче будет. «Может, и хо­зяйками оста­немся», – шутит Нина.

Внутренности в каждом кожууне чистят по-разному. Например, мои дедушка и ба­буш­ка варили все в от­дель­ности, затем дед двумя боль­шими охотничьими но­жа­ми (а он был знатным охот­ником) в боль­шом дес­пи (прим.: деревянное ко­рыто для пищи) раз­ре­зал на мел­кие-мелкие ку­соч­ки, почти как фарш. Все это хорошо сдаб­ри­валось ди­ким луком и чесноком и слегка обли­ва­лось горя­чим бульоном. Здесь же все в от­дель­­ности и по­дается: почки, сердце, пе­чень.

Михаил помогает, успе­вает то подставить кас­трю­лю, то подать нож, то по­держать хан аскы (прим.: киш­­ка, в которую наливают кровь, по­лу­чается кровяная колбаса). Когда я спросила, сколько же ему лет, он весело ответил: «Как тебе нравится, так и считай». Нина позвала Ролланду подержать чумур (прим.: сычуг – часть желудка жвачных животных), чтобы разрезали аккуратно, не сильно боль­шим должно быть отверстие, «Ина­че дети будут некрасивыми». Тут кто-то нечаянно напугал Зою и она ойкнула: «Ам боль­шевиктер кел­ген!» (прим.: Сейчас боль­ше­вики пришли), но объяснять, почему она именно так сказала, не стала, промолчала.

Между разго­во­ра­ми да шутками до­шли и до загадок. Ми­­ха­ил загадал очень слож­ную, говорит, один писатель из Кы­зы­ла (как выяснилось, это был Шоомаадыр Дойлуевич Куулар, директор кызыльского книжного издательства), не смог отгадать, а мы, мол, и подавно.

Хан дээрнин арты дег кадыр,

Арты-ишти ийи-бажы

Кадын кыстын эмиги дег,

Хартыганын ийи чалгыны дег,

Кастын буду дег.

(Как перевал небесного хана крутой,

Сзади-спереди две головы,

Как две груди у девицы,

Как два крыла у сокола,

Как лапки у гуся).

Очень образно. Но отгадка в совершенно непоэтическом – животном, попробуйте от­гадать. Эту загадку загадал ста­­­рик из Сут-Холя. Миха­ил оторопел от моего во­проса: «А что дадите тому, кто отгадает?»

Нина: Да, да, правильно, раньше коня давали.

Михаил: (шутливо) О-ох, черт меня дернул за язык! Ну, ладно, что по­про­сишь, то и будет!

Максимыч: Иш, моло­дой-то все захотел отдать.

Михаил вытащил еще трепещущую от сырости пе­чень и поднес мне со сло­вами: «Сиген кокте, баар шыкта эки» (прим.: по­го­ворка: трава когда зеленая, печень когда сырая хороши). О-о-очень вкусно! Вообще наш хозяин знает столько пословиц и пого­ворок, да таких красивых, интересных, что не успеваешь и записывать, потому что пока восхищаешься, пока обдумываешь, он уже следующую выдает. Вот кладезь для фольк­ло­ристов!

– Теперь пойду за отарой.

– А куда поведете?

– Не знаю. Куда отара, туда и я.

Колхоз-оол Кара-Монгуш, который приехал с нами ночью (мы его подобрали поздно в дороге – он шел домой пешком) рассказывает, что Михаил был когда-то луч­шим табунщиком совхоза. Ловил на вер­толете воров, из племени дорбетов, говорит он (прим.: дорбет, калга – так называют в Туве монгольские племена). Сам Михаил скромно слушает и улыбается, вспомнив что-то. А сейчас он чабан. У них с родствен­никами общее хозяйство: коровы, овцы, бараны, телята. Все по очереди работают, по­могают друг другу.

– В наше время без этого никак, – Ми­ха­ил подает мне почки. – Мне сказали, что ты любишь почки, возьми все, можешь съесть – это не мясо от лопатки, с которым нужно со всеми поделиться.

Но я, конечно, поделилась с ближними. С тех пор мои друзья все время подтрунивали надо мной и Михаилом, дескать, все Свет­лана, жить тебе здесь и пасти с ним бараш­ков. А Михаил еще вдобавок пригласил на глухариную охоту весной, я ведь выяснила, что он еще и заядлый охотник. «Приедешь?» – спросил он серьезно. И когда я тряхнула головой «да», он, улыбаясь, погрозил пальцем: «Смотри, буду ждать».

А шаманы тем временем, подкрепившись, неторопливо (они вообще все делают не­торопливо) начали приготовления к риту­алу: очищать стойбище Михаила. Максимыч надевает свой тон с множеством разно­цвет­ных висячих косичек, на голову – шапку с длинными совьими перьями, берет бубен, орба (ко­лотушку) – великолепен! На моих глазах совершалось превращение из старого болез­ненного вида человека в неновой ко­жаной куртке и кепочке цвета хаки в гроз­ного, силь­­ного шамана, незнакомого и не­прис­тупного. Но я узнала прежнего озор­ного Максимыча как только он грозно отве­тил: «Я и сам такой» на мое нескры­ваемое вос­хищение его видом: «Как красиво!» У всех шаманов одеяние разного цвета. Рол­ланда помогает шаманам в их приготов­лениях – это дело для нее привычное.

Слава ставит сан (прим.: небольшой кос­тер для обряда окуривания, кстати, по виду оно напоминает купол юрты, только четырехугольной). Сан ставит только муж­чина, но если получится так, что рядом нет мужчин и даже шаман – женщина, это мо­жет сделать шаманка. Затем хозяева стой­бища принесли самое лучшее из еды, самый верх, как говорят тувинцы, то есть еще нетронутое никем, и положили на сан. Зоя посыпала еще незажженный сан крупой из мешочка – 9 счастий (прим.: в маленьком мешочке пять видов зерен), три раза. Все расселись вокруг. Слава обошел всех, разок огрев каждого из хозяев юрты кнутом, и при­говаривал: «Если не успеете уверовать – кнут дойдет до вас. Нельзя не уверовать».

Зоя, сидя на возвышенности недалеко от нас, начала насвистывать, словно ветер за­вывает, тихонько постукивая по бубну. Слава охохокая, как конь, зажигает костер. Огонь начал пожирать дары. Слава подходит к хо­зяевам и спрашивает полное имя. Зоя на­чала петь. Зазвенели колокольчики на одеж­де шаманов, свистит ветер, кричат птицы – началось. Бубны с нарастающим гулом, все сильнее и сильнее. Слава поет какую-то мелодию, именно не песню. В Зоиной песне слов не разобрать, ее красивый сильный голос улетает высоко в небо и как будто растекается вширь, долетая до самых вершин гор, которые окружают кольцом это место. Она поет сразу разным голосом, иногда ка­жется, что поет одновременно несколько человек. А поет всего два человека: Зоя и Слава, то как птица, то как медведь, то нежно, тихо, то громко, грубо.

Слава завертелся волчком. Запела и Нина, ее голос мягкий, пронзительный. Хозяин тем временем разбрызгивает молоко в разные стороны света. Слава медленно обходит всех, продолжая бить в дунгур. Нина, отложив свой дунгур, разбрызгивает веткой артыша молоко вокруг. Слава захохотал, заржал, как конь, подошел к хозяевам и запел. Как по ко­манде, все закрыли глаза и, сложив молитвенно руки перед собой, наклонили головы.

Максимыч, продолжая камлать, начал обходить нас с видом суровым и спокойным – он похож на вождя индейского племени. Удивительно, но собаки, как только начался ритуал, легли и так лежали молча до конца камлания, словно совершенно не обращали внимания на то, что творится вокруг, думая о чем-то своем, собачьем.

Михаил вдруг вскочил и побежал к стой­лу – пришло время выпускать пастись ко­ров, которые спокойно, зная, куда и зачем идут, двинулись в поле.

Далеко на горах лежал снег, еще с зимы. А огонь горел ярким пламенем, и было тепло от него.

Шаманы тихим шагом начали окружать сан и стали в четырех концах света. Мы сидели и внимательно наблюдали за ними. Думать ни о чем не хочется, только слушать, внимать и растворяться в первозданной природе. Алгыш звучит как песня.

Все затихает постепенно под свист Зои. Вдруг я ощутила нечто холодное и мокрое на затылке – это Нина под конец камлания обходила нас, заговаривала, веточкой артыша, смоченной в молоке. Только я успокоилась, как меня кто-то «легонько» огрел кнутом – Слава делал свой обход.

Все закончилось, но никто не вставал – ждали, что скажут шаманы.

Максимыч (грозно): «Пить нельзя, иначе пропьете весь скот. Я вижу, что вы кайгалы (прим. букв. шустрец, ловкач, удалец, так в Туве раньше обычно говорили про ското­крадов, сейчас к этому добавилось еще несколько значений слова, которые раз­ли­чают в контексте)». После этих слов хо­зяева сжались, как будто шаман увидел спря­танное, и наклонили головы.

Зоя (спокойно): «Ссориться и ругаться не нужно. Вы же не пропойцы, не лентяи – нужно вместе с нами зазывать счастье и благополучие, с чистым сердцем. Тогда и вы сможете увидеть то, что мы видим, услышать то, что мы слышим». Хозяева понимали все, что говорили шаманы, мы же слушали и не все понимали.

Хозяин разлил араку в пиалу и начал разносить нам – мы пригубили. Затем все вернулись в юрту, чтобы снова подкрепиться перед дорогой. Мне, честно говоря, уже под­креплять больше нечего и некуда, разве что наоборот пояс ослабить. Но я в знак со­ли­дарности со всеми тоже подсела к очагу, о чем сильно жалела потом всю дорогу. А ша­манам-то ой как надо поесть после кам­лания, энергии набраться. Нина говорит, что после более длинных обрядов настолько прого­лодаешься, что готов целого барана съесть.

9.50 – двинулись дальше. Было приятно, что наши новые водители – молодые ребята Слава и Витя, очень хорошо знают не только название местности, но и историю вон той речушки или хол­ми­ка. Они расска­зывают, что недалеко от сто­янки Михаила есть не­большой омут – хоран суг (прим.: яд-вода). Если ско­тина попьет из него, тотчас же по­гибает, а о чело­веке и гово­рить не­чего. Осо­бен­но стра­шен яд весной – ни­чем не выве­дешь. А исчезает эта опасная лужица при­мерно в июне, сама, говорят: обратно в землю ухо­дит, чтобы весной по­явиться снова. Поэ­тому чабаны огра­дили забором – за­прет­ная зона.

Заехали в юрту Колхоз-оола Шуурук­овича Кара-Монгуша. Нас встретила молодая пара – невестка Колхоз-оола Амина, к ко­торой тесть обращается на «вы», и млад­ший брат Хулер-оол. Поженились они три года на­зад. В юрте все очень чисто, уютно, везде порядок, все в коврах – защита от холодов. В центре – буржуйка, потрескивает огонь, пах­нет чистыми дровами. На печке – боль­шой казан – паш, в котором что-то вкус­но варится. Маленькая девочка лет пяти за­бе­жа­ла, поставила перед нами тарелку с ма­ка­ро­нами, потом с удивлением начала нас раз­­гля­дывать. когда я посмотрела на нее так же, она улыбнулась и выбежала. Я про­дол­жила осматривать жилище наших госте­при­имных хозяев.

Крыша юрты кре­пит­ся на множестве длин­ных ровных жер­дях – ынаа, стропило для юрты. Кто-то мне говорил, что их должно быть 99, посчи­таем – 86. Мне объяс­нили, почему столько – просто не хва­тило жер­дей, потому что их найти очень труд­но: не толь­ко из специ­аль­ного де­рева, но такие пря­мые, ров­ные, аккуратные, не короче нужной длины. А ищут в тайге. Жена Кол­хоз-оола Свет­лана пода­ла гос­тям душистый чай, далган (прим.: мука из жа­реного ячменя или пшеницы), топле­ное мас­ло и сливки. Забыв про недав­нишнюю свою вынужденную остановку, я с удоволь­ствием уплетала вместе со всеми.

10.45 – На прощание мы сфото­графи­ровались с большой семьей Колхоз-оола и поехали дальше. Ролланда в дороге посто­янно ухаживает за своими шаманами как ма­ма, трогательно и непринужденно.

12.00 – подъехали к оваа (прим.: жерт­венный курган – груда камней на возвы­шенном месте, где совершался религиозный обряд в честь какого-либо духа, обычно духа горы). За горизонтом – граница с Монголией. Мы положили дары на камни и, не сго­ва­риваясь, разбрелись – на таком просторе невозможно стоять тесной кучкой. Тишина и покой. Вдруг непонятно откуда прилетела сорока, подлетела к пище, схватила что-то и полетела прочь. «Хозяин места принял нас», – объяснили шаманы. «А можно ли его уви­деть? Вы ведь видите» – по-детски наивно спросила я. «Вот он», – Максимыч показал на большого черного ворона, сидящего на макушке столба недалеко от нас – откуда он взялся, минуту назад на столбе никого не было, а вокруг – ни кустика, с которого могла бы прилететь птица.

***

В 14.10 мы были у крохотной избушки у дороги, вагончик – контрольно-пропуск­ной пункт, где обя­зательно проверяют пас­пор­та. Про­верив документы, пограничники поже­лали счастливого пути. Едем в Мугур-Аксы.

Работая в ИРПО (Институте повы­ше­ния квалификации учи­телей респуб­ли­ки) стар­шим препо­давателем кафедры русского язы­ка и ли­тературы, я всегда ду­ма­ла о том, как же тя­жело сельским учи­телям приезжать к нам на курсы, и мы, со­трудники ка­фед­ры, всегда старались снабдить нужной ин­фор­­мацией и лите­ратурой каждого из учи­телей. Но я не представляла, до какой степени это далеко, долго и утомительно – для первого раза это незаметно, напротив, красиво. Но несколько раз в году, не ради отдыха…! Спасибо вам, сельские учителя, еще раз, за ваше действительно мужество.

Очнувшись от своих грустных мыслей по поводу образования в республике, на селе, я посмотрела налево – холод пробежал по спине: мы ехали по краю обрывистого гор­ного серпантина. Страшно и красиво! – дух захватывает.

Не успела я подумать, а как же быть, если попадется встречная машина, да немаленькая, впереди появился …военный грузовик. С деть­ми на открытом кузове: от 3 до 14 лет – на каникулы, в основном из начальных классов, и несколько взрослых. Из кабины вышел молодой человек невысокого роста и представился – это директор совхоза «То­о­лай­лыг», куда мы и направляемся, Шолбан Сергеевич Салчак. Оказывается, нас ждали. Наша группа пере­бралась на гру­зо­вик, и мы все по­ехали, уже в обрат­ную сторону, в Тоо­лайлыг – родину Хо­­­­муш­куевны.

Пока ехали, де­ти спели нам свои лю­би­­­мые песни – «Тоо­лай­лыг», пес­ня мон­голь­ского маль­чика о маме, про шагаа. А один маль­­чик лет шести, серь­езно назвав­ший свое полное имя – Аяс Борисо­вич Тулуш, ис­пол­­нил кар­гыраа и сы­­гыт. Потря­саю­ще кра­сиво. Когда Маргит спро­сила, кто научил его так петь и можно ли на­учиться этому, Аяс Борисович как-то просто ответил: «Бурган ча­яп­ каан» (Бог одарил).

Тем временем дорога начинает нас тре­вожить. Когда я собиралась в дорогу, мама сказала мне: «Тебе придется перейти семь перевалов, семь рек переплыть и семь снеж­ных вершин одолеть». Но, как и все дети, ду­мала: все мамы такие, все пре­уве­личивают – и не взяла ни теплых носочков, ни вя­заной кофточки. Вот когда я вспомнила ее слова.

Когда машина с визгом выезжала из воды на толстый лед, задняя часть кузова почти задевала реку. Дети кричат и ревут от стра­ха, даже взрослые не могли сдержаться. Я схватила самую маленькую девочку, которая громче всех кричала и тем самым раз­дра­жала и без того напуганных мальчиков, за­крыла ее голову руками и прижалась к бор­ту. Машина забуксовала в таком положении. Задняя якобы защитная решетка на кузове болталась, как мотылек на ветру. И слезть нельзя – стремнина такая, что унесет и креп­кого мужчину, и оставаться страшно. Я по­пыталась успокоить детей и сказать, что все будет нормально, так всегда бывает (хотя не знаю, всегда ли), но это мало подей­ствовало. Но, видя мое смеющееся лицо, некоторые мальчики тоже начали улы­бать­ся, под­шу­чи­вая над испуганными дев­чон­ками.

После пятой попытки, машина выехала на ледяной берег, и все вздохнули. Так мы переезжали реки четыре раза, после чего машина за­стряла вконец, пря­мо посередине ре­ки: заглох мотор. Слава Богу, вы­са­диться в этот раз мы смогли – через ка­бину на нос ма­шины.

Сидим на ска­листых камнях, ды­шим широко и об­легченно. Пахнет от­цве­та­ю­щим ба­гуль­ником. Муж­чи­ны колдуют над гру­зовиком, дети разбрелись по камням, как козочки, начали «щипать» цветочки. Один мальчик подбежал ко мне, ткнул неук­люже букетик багульника и, улыб­нувшись, убежал.

Шаманы, тихо посовещавшись, вытащили бутылку белого, и начали разбрызгивать в стороны, задабривать духов рек и гор, чтобы приняли нас и не сердились за непрошеное втор­­жение. Тут ко мне прибежала целая орава с цветами, и мне пришлось вспомнить, что я препод, и сказать, что цветы рвать нельзя, а то духи рассердятся и не пропустят нас. Действие моментальное – дети.

Вот в 16.30 загудел мотор. Машина на­чала выезжать. О! Возгласы, апло­дис­менты – и машина …не выехала. Ждем снова. Хорошо, хоть солнце появилось – может быть, духи уже приняли шаманские под­ношения и немного подобрели – по­нятно, что в местах с суровым климатом суровые духи. Вокруг одни горы: близко, далеко, за горами – вершины, вершины, вер­шины. Скалы, шум реки и мотора. Красота не­обык­новенная!!!

Дети начали помогать взрослым под­кла­дывать камни под передние колеса гру­зовика, дружно, не договариваясь – не впер­вой. И через десять минут – ура!!! Шолбан Сергеевич сказал: «Вот видите, каждый ре­бенок на моей шее (стукнул ладонью по затылку)». Пьем за мягкую дорогу и тро­гаемся дальше.

А я снова начала думать о том, как дети добираются до школы каждый раз, а на зим­ние каникулы?! и среди них есть совсем ма­хонькие. А ведь это так далеко. Неужели нельзя было ничего придумать за столько лет для детей, которые едут УЧИТЬСЯ? На­ивный вопрос? Но самые наивные вопросы подчас бывают верными.

***

Остальные реки после той были для нас шуткой шофера. На крутых спусках мы, спе­шившись, шли за машиной. По дороге некоторые дети высаживались где-то в сте­пи – там живут родители, там их стоянка. Убегали – только пяточки сверкали.

В 18.00 мы прибыли в Тоолайлыг. В кузове остались только мы – нас повезут (сказали, что это уже не страшно) в дом к Зоиным детям. Там и заночуем.

19.00 – мы в низенькой избушке дочери Зои Долбанмы.

Молча потягиваем горячий чай, едим мяг­кое мясо, отдыхаем. «Неужели?!» – звучало в глазах каждого из нас, даже шаманов. Толь­ко потом начинаем, сначала тихо, говорить о том, о чем все молчали: страшно подумать, что могло случиться. Тут все наперебой на­чали вспоминать каждую деталь путе­шес­твия, смеяться, испуганно цокать – в общем, страс­тям волю дали только сейчас.

Шаманы, до сих пор хранившие бес­страст­­ное мол­чание, сидели и озабоченно качали головой. На кузове-то они сидели в четырех углах и как бы охраняли всех нас. Они были са­мы­ми спокойными среди нас, орущих и пла­чущих, и только глаза выда­вали их вол­нение.

Пришел директор с во­ди­телем, и мы все поблагодарили шаманов за помощь в труд­ном положении. Когда страсти улеглись, Мак­симыч заиграл на хо­му­се, и стало тепло и спокойно.

Было уже 20.30, когда мы вышли на ули­цу. Присели на бревна и вдыхаем всей гру­дью чистейший воздух. Местечко это как в колыбели: вокруг горы, а в середине ровная поляна, на которой расположился аал Зои­ных детей. И в этой тишине голос Зои, рассказывающей о своей судьбе, звучит как тихая река.

***

Родилась она в 52-ом году в местечке Адыры. В 69-ом окончила 10 классов и по­ступила в музыкальное училище – очень любила петь и танцевать. Танцкружок учи­лища закончить она не смогла.

– Почему?

– Потому что, видимо, пришло время понять, что я – шаманка. Время от времени у меня уже были приступы, могла упасть в обморок даже во время танцев. Потом я силь­но заболела. Никто не мог понять, от чего.

– Вы так и не поработали по спе­циальности?

– В 80-ом году я приехала на практику сюда. Стала сакманщицей. Однажды во время очередного приступа упала и сломала руку, видишь – до сих пор вот такая (рука у Зои не разгибается полностью). А человеку, тан­цующему тувинские танцы, нельзя без рук.

– Вы это воспринимаете как знак свыше?

– Да. Это был знак, что я должна зани­маться другим делом. И все – маме начала помогать чабанить.

– А сколько вас было у мамы?

– Трое. А если считать детей отца от первой жены, то десять, я восьмая.

– А как вы узнали, что у вас есть шаманские способности?

– Я хорошо чабанила, коммунистом была и депутатом. О шаманстве и не знала. Заме­тила это только в последние годы жизни мо­ей матери, потому что она могла «видеть» и лечить руками (прим.: мы разговариваем по-тувински: оттур коор, тудар – букв. «насквозь видит, держит», «правит»).

– Среди предков есть шаманы?

– С отцовой стороны, шаманы из Тос Аржаана. Мне мама рассказала, в последние свои годы.

– Что вы сделали, когда узнали об этом?

– Мать перед смертью сказала, а я сме­ялась над ее словами.

Когда я спросила, не ходила ли она к вра­чу и какой диагноз ей поставили, Зоя сказала, что шаманские приступы от присту­пов просто больного человека отличаются:

– Когда у меня это начиналось, голова трещала и из глаз вылетали искры. Я долж­на была схватиться за кого-нибудь, иначе я могла потерять сознание, стать как мертвая, и три дня быть в таком состоянии.

– Как же вы обходились здесь без врача?

– Это было прекрасное время. Вот в это место приезжали машины сразу, вертолеты летали. На вертолете меня и увезли в Кызыл, в больницу, потому что партийная. Через три дня я отходила и возвращалась – все как рукой снимало.

– А муж когда появился?

– У мужа тоже большая история. Я была одной из близняшек. Сестра умерла от алко­голя. Я поздно вышла замуж, в 78-м году, потому что нужно было воспитывать троих детей сестры. Сейчас у меня вместе со своими их шестеро. Муж мой был непростым чело­веком. Он умер в 99-ом. Сложный был, трудный.

А сказал о ее способностях Монгуш Бора­хо­вич, Ак-Баштыг (Белоголовый), как все шама­ны его называют. Еще в июле 93-го, когда Зоя пришла к нему из-за своей болезни, Кенин-Лопсан сказал, что она из рода ша­манов. Зоя только захохотала ему в лицо. Потом он рассказал ей о ее проблемах и до­бавил, что и муж-то стал меньше уделять ей вни­мание как женщине, остыл он. Потом он взял ее за руку, пощупал пульс, посмотрел вверх, по­смотрел вниз и выдал: «Ты должна ша­манить».

– Я снова расхохоталась – не сдер­жа­лась, но потом мне стало стыдно – перед та­ким человеком, и я быстро прикрыла ру­кой рот. Но он не рассердился. И после этого болезни как не бывало. Так я стала лечиться и учиться шаманить.

Дома муж сначала отреагировал нор­мально, но потом сильно изменился, стал без причины злиться на нее – все, как пред­сказал Башкы.

– Наверно, не мог смириться с тем, что рядом такая сильная жен­щина? – редкий мужчина сдюжит.

– (Улыбается) Нет, я же болела, сла­бая была.

После смерти мужа дети уехали учиться в Кызыл, а Зоя осталась шаманить в родных местах. Здесь, с 1998-го года, начинается ее славная шаманская работа. Приглашают ее по всяким поводам: болезни, сглаз, ребенок куксится, не может спокойно заснуть, плохие сны посещают. Но больше – из-за главной жизненной ниточки – скот. «Постоянно здесь крадут, – возмущается Зоя. – Прямо напасть». Да, воры не ленятся – даже в такие дали добираются, и в зной, и в стужу, а у нашей бедной милиции ни снаряжений, ни быстрых коней, ни проворных парней.

Когда мы сидели, разговаривали, подошел зять Зои и сказал, что пошел искать коней. Оказывается, за несколько дней до нашего приезда у них украли двух коней. Воры проходят даже сюда, потому что здесь самые лучшие бараны и овцы в Туве, да и граница с Монголией близко. У Зои был целый та­бун: вороной, каурый, рыжий – она пе­ре­числяла долго. Когда я спросила, как же так она всех помнит, она даже возмутилась: «Ко­нечно, я помню каждого своего ко­ня». А когда ее муж уходил, кони пропали. «Думаю, что это он увел – мне в от­местку».

День третий.

8.00. Мы только встали, спалось хорошо – спокойно, а хозяева уже на ногах.

В 8.30 начались приго­товления к пред­стоящему ри­туалу, собственно, к тому, за­чем мы все сюда приехали.

На белоснежный кусок ма­терии высы­пали крупу – пше­­ницу, примерно три ки­лограмма. Теперь нужен рис, артыш, кадак (прим.: тон­кий мягкий шелк в фор­ме ши­рокой ленты, примерно 15-25 сан­ти­метров, ко­то­рый пре­под­носят почетным гос­тям). Нина достала мно­­жество ни­ток раз­но­го цве­та и со­бралась шить ме­шочек для пяти счастий Мак­си­мычу. Нуж­­но точно попасть по раз­меру: сколь­­­ко крупы – та­кой величины и ме­шо­чек. Сла­­­ва смешивает в боль­шом деспи пше­ницу, рис, просо, ячмень, добавляет туда же измель­ченного артыша, овес, дикое просо – это беш кежик, беш буян (пять счастий, пять милостей). Полный деспи! Затем ша­маны начинают набирать пять счас­тий в ме­шочки. В одном из мешочков зачерп­нулось больше, но обрат­но в деспи невоз­можно – «то, что зашло, выносить нельзя». Потом вмес­те с благо­пожеланиями выбро­сится, говорят шаманы. Среди мешочков был тонкий, узкий, но очень вместительный: в него поместилось больше, чем в два квад­ратных мешка.

Во дворе мужчины разделывают козу, женщины чистят внутренности. А вот уже и зовут кушать.

За едой Слава рассказал свою историю. Он молод, но иногда кажется столетним стариком, осо­бенно когда объясняет или рас­сказывает. «На родине моего деда Суглуг-Ой (Чаа-Хольский кожуун), когда мне было три года, прямо на дороге Небо молнией упало на меня», – рассказывает он.

С тех пор у Славы на­чались приступы, и он си­нел от судороги. Слава Богу, это было только дома. Но никто не догадывался. В шестнадцать лет отец м мать лишь сказали осторожно, что ночью ему нельзя вы­ходить. Приехав откуда-нибудь, он обязательно рас­сказывал какие-то небы­ли­цы, как каза­лось другим, о том, чего никто больше не мог видеть. Иногда самому становилось страш­но от «уви­­денного».

Родители по­ни­мали, что их сын уже мо­жет «видеть» – так го­ворят, когда человек обла­дает даром видеть неви­димое, даром «тре­тьего глаза». Они сказали: «Не бойся, ты будешь ша­ма­ном. Жди своего часа». Это было в 92-ом году.

Сей­час Слава уже два года как работает в «Тос Дээр».

– Слава, как толь­ко вам сказали, что вы шаман, вы сразу почув­ствовали это?

– Человек сначала не верит себе. А я поверил, когда первый раз толге (прим.: гадание, ворожба – на бараньей лопатке, камушках, картах) разложил. Все было точно. Потом люди приходят и говорят: ты правду мне сказал. Вот тогда веришь.

Народ примет – и вера в себя появляется. И с каж­дым разом она крепнет.

– Вы никогда до того ни разу ни на чем не гадали?

– Сколько себя помню, все время хуваа­нак раскладывал (прим.: камешки для га­дания). В 92-ом первый раз сан ставил. На поле за аэропортом. Тогда сразу пришло... (задумался).

– Сейчас эта бо­­лезнь вас больше не мучает?

– Перестало это у ме­ня в 11 лет, когда я в пер­вый раз «увидел». Не знаю, что ро­ди­тели сде­лали: кого по­мочь по­просили. При­остановили. Чтоб в свое вре­мя про­явилось, на­верно.

– Страшно бы­ло?

– (Усмехнулся).

– У ша­ма­нов ведь есть нас­тав­ники, кто ваш, так сказать, первый учитель?

– Когда я пошел к шаманам, все меня прогоняли, говорили: тебя не мы выведем, (прим.: то есть путь шамана не мы откроем). А вывел меня Бачыылай Мунзук, 30 апре­ля 98-го года. 18 июня я начал ра­ботать в «Тос Дээр».

– Как вас там встретили?

– Только я зашел в шестую комнату, Зоя Хомушкуевна крикнула: «А, это мой парт­нер!»

– Она вас до этого видела?

– Нет, конечно.

– Семья у вас большая?

– Трое детей, жена. Была врачом.

– Как они относятся к вашей нынешней работе?

– Они все знают, все понимают.

До шаманской работы Слава был чабаном, и аратское хозяйство пытался завести, слу­жил, как все парни, в армии, попал в Аф­га­нистан. Об этой части своей биографии Сла­ва пожелал не рассказывать. Одна песня ос­талась, которую он пел там – «Ман­чу­ре­гим». Ну и не будем больше приставать к чело­веку.

А приготовления потихоньку идут своим чередом, и именно в такие моменты рас­сказываются самые интересные истории на свете. Одна из них – Максимыча. А был простым шофером, работал на машине стома­то­логического отделения, сам он из села Бажын-Алаак.

– Как получилось, что вы пришли в «Тос Дээр»?

– Кенин-Лопсан позвал меня, он ведь мой дядя. Он сказал, что я умею лечить людей. Работай здесь, ты нужен, сказал он.

– Вам было лестно?

– Я застеснялся. Но он уговорил. (Если бы не уговорил, отругал бы, – довольно посмеивается Слава).

– И вы тут же перешли к нему?

– Я пропал на месяц. А Монгуш Бора­хович все зовет. А когда приехал, он дал бумагу с печатью. Это, видимо, документ. Так начали работать.

– У вас очень тесные комнатки. Сколько человек работает, напри­мер, в вашей комнате?

– Сначала нас было шестеро. Сейчас у меня отдельная – хорошо.

Оказывается, Дадар-оол Максимович из рода шаманов. Как сказал ему Монгуш Бо­рахович, происхождения нечистой силы. Его дед по отцу Бошкажык был известным в округе шаманом, мог «держать» (лечить руками), зашептывать, заговаривать, пред­сказывать. В монгольском хурээ сидел. Когда за ним пришли, чтобы арестовать, он показал на свой дунгур и сказал: «Если сможете поднять, заберите его». Милиционеры, по­дойдя к бубну, все попадали – такой силой обладал даже бубен деда. Его бабушка, Дам­быжаа, тоже была шаманкой. Ее назы­вали Самдар хам (прим.: самдар – рваный, обор­ванный, ветхий). Максимыч вырос у них дома. «Видения» начались у него с че­твер­того класса, он мог «слышать», «видеть».

– Стоило мне посмотреть на человека – и я все о нем уже знал: его болезни, про­блемы, судьбу.

– Как рентген.

– Да (смеется). Бывает, что и не раз­глядишь. Это когда его сила и моя равны. Такие и гипнозу почти не поддаются. Этот самый гипноз у каждого есть.

– И у меня?

– (Внимательно посмотрел на меня, изучающе, с видом биолога, разглядывающе­­го выведенный им новый вид букашки, потом покачал головой: мол, о!, какая сила). (Смеемся).

У Максимыча двое детей. Первая жена умерла, оставив двоих детей. Сына убили ху­лиганы. Максимыч до сих пор сильно пе­реживает. Дочь работает рядом в «Тос Дээр», подарила уже четырех внуков. Со второй женой живут ладно, дружно. Она фельдшер, акушерка. У нее четверо детей. В «Дунгуре» (прим.: «Бубен» – шаманское общество в Кызыле) он начал работать с 96-го года.

– А как человек узнает про свои шаманские способности, или неко­торые так и не узнают этого?

– У кого есть дар, тот сам приходит.

– Но ведь вас, получается, за уши притянули.

– (Смеется) Все равно бы пришел, рано или поздно.

О жизни Максимыча можно говорить дол­го – целая книга, и в одну газетную полосу не поместится. Нелегкая была у него судьба, но он постоянно шутит, иначе, говорит, неинтересно жить.

А чалама тем временем уже сделаны. Во­обще их должно быть 99. Тут, то ли от го­рячей печки, от горячего чая ли, то ли от рас­сказов или все-таки от вчерашних при­ключений на холодной реке, у меня под­нялась температура, голова закружилась, и мне предложили лечь на кровать.

Проспала я около двух часов. Проснулась я от тихого разговора, даже сквозь сон я по­чувствовала в голосе озабоченность. При­открыв глаза, кроме своих друзей, я увидела незнакомого мужчину, которого под руки дер­жали дети, видимо, внуки. Он пытался сесть на предложенный стул у две­рей. Этого человека за несколько дней до нашего при­ез­да чуть не парализовало – дав­ление. И те­перь он еле-еле приковылял в надежде на волшебную исцеляющую силу шаманов.

Слу­шая разговоры, я снова за­дремала. Ког­да снова проснулась, обна­ружила, что ос­талась одна. Только я хотела подняться, как услышала нечто похожее на шорох: больной человек все это время оставался рядом, сидел курил. Я осталась на месте и начала на­блю­дать. Мужчина бросил доку­ренный оку­рок в таз под умывальником, но не рассчитал – окурок упал на пол. Тогда он медленно, пре­возмогая боль, встал и попытался сделать один шаг в сторону окур­ка. А до него был толь­ко один шаг ребенка. Не знаю, сколько это продолжалось, но мне все время хотелось вскочить и помочь ему, но я не стала мешать – а вдруг бы я напугала его своим внезапным пробуждением, да и побороть трудности че­ло­­век сначала пытатется сам. На­конец он добился своей цели. Дети пришли и увели его на улицу, а я снова погрузилась в сон.

***

Было уже 14.30, когда все засо­би­рались. Меня даже хотели оставить – на са­­мом-то интересном месте?! Ни за что! – и я быстро вскочила. Тщетно пытаясь мыс­лен­но отогнать хотя бы на четыре часика свою головную боль, я попросила найти аналь­­гин. Директор Шолбан Сергеевич еле нашел спасительную таблетку. Этот «шаман» ока­зал­ся пока сильнее всех, или, скорее всего, я испор­ченный цивилизацией и меди­ка­мен­тами человек современности.

Через час мы все были уже на месте. Шаманы сразу начали расчищать место граб­­­­лями и лопатами. Вообще-то все это должны были приготовить жители, но они все сейчас заняты стрижкой баранов – очень ответственная работа. Но почистить место для камлания недолго. Прибежали парни и девушки, начали таскать хворост для кос­тра. Все палки ровно разрезаются.

Поднесли четыре ровных длинных толс­тых шеста, поставили на старый засохший пень и начали заострять один конец и очи­щать их от коры. Палки такие прямые и ровные, будто специально выросли для се­годняшнего дня. Тупой конец бережно обо­рачивают белой материей. Получившиеся че­тыре стояка с острым наконечником несут к устью реки Тоолайлыг, здесь же на поляне, и начали вбивать квадратом вокруг – кам­ла­ние будет на очищение устья реки.

Столбы закрепляются камнями. Из хвос­тов сарлыков вьют веревку, которой и пере­вя­зывают эти четыре столбика – получается ровный квад­рат. Эту веревку – чээп, плели все женщины Тоолайлыг: сегодня утром каж­­дая, от самой ста­рой до самой молодой, спле­ла по полметра – одна, затем другая и так далее. Полу­чилось около четырнадцати ме­тров, а нужна длина устья реки.

Несут шаманские атрибуты для пред­стоящего действа. И все дела­ется без суеты, спокойно, серь­ез­но и одновременно ве­­се­ло. По­могают все жители, каж­дый делает то, что может и что ему по душе, никто не сидит без дела. Собак отгоняют, говорят, гадить будут, а осквернять такое место нельзя.

Тут не хватило веревки об­вязать четыре столбца – срочно нужно до­плетать, но эта работа небыстрая, потому что нужно плес­ти красиво и, главное, креп­ко. Ма­ленький мальчик принес что-то и подает Зое. «Ты мне отдаешь свой аркан?! Заберу ведь», – улы­бается Зоя. А аркан для муж­чины в хо­зяйстве – вещь незаме­нимая. «Ни­чего, я дру­гой сделаю», – скромно сказал маленький человек, и спас положение. Сму­тившись от громких воз­гла­сов «Мо­лодец!», он убежал.

Теперь можно нести самое лучшее из еды, нетронутое никем. Слава говорит, что и кушать потом все будем здесь же: освящение здесь, праздник здесь – значит, и стол здесь.

Было 18.25, когда мы с удивлением уви­дели того самого больного человека, который днем был у Долбан дома. Он гулял с внучком, пусть небыстро, но без особых усилий. Ока­зывается, пока я спала, Зоя лечила его во дворе. Нина говорит, что после камлания он поднимется, и тоже стала готовиться: рас­пустила волосы, начала расчесывать. Зоя надела ярко-красные бусы – ортемчей назы­вает она их (прим.: вселенная). Эти бусы сделаны из орехов с Амазонки. Вообще на шаманах много всяких браслетов, бус, аму­летов, и когда они проходят в своем оде­янии мимо, раздается тихое бренчание.

Мы пошли повязать приготовленные ут­ром чалама и загадать самое заветное же­лание. Почему-то когда говорят, что нужно загадать самое-самое, сразу и забываешь: какое оно, самое-то. Но у каждого все рав­но нашлось желание, которое мы нашептывали, пока повязывали цветные ленточки.

Максимыч и Слава раз­бра­сывают вокруг пять счастий, мы повторили тоже самое. Все на самом деле очень красиво и таинственно. Теперь это место шаманы называют дагылга бай­зазы – байза освящения.

Шаманы в одежде, люди не­сут и несут еду, принесли парное молоко, пельмени, в общем, опять все самое вкусное и свежее. Прощай, фигура! Предназначен­ное для ду­хов лежит в отдельном большом блю­де.

Собралось всего 62 человека. Директор сов­хоза еще молод, такое при нем проис­ходит здесь впервые, поэтому Максимыч подсказывает заранее, что сказать людям, что делать. Слава говорит, что желательно, чтобы все сели семьями: «А то расселись кто как и не поймешь. Или вы все холостые?» По кругу прошел добродушный смех. Максимыч подхватил: «Незамужним женщинам сове­тую сесть поближе ко мне». Шутки Славы и Максимыча сняли некое напряжение и страх – всем стало весело. Но серьезного отношения, тем не менее, никто не терял.

После того, как директор представил всех, объяснил, что тут будет происходить, Мак­симыч преподнес белый кадак директору. Вообще, его подают старейшинам местности, но поскольку Шолбан Сергеевич и есть гла­ва этого маленького селения, подаем ему, объяснил Максимыч. Самому старому муж­чине и женщине тоже преподнесли. Затем представили Ролланду Николаевну. «Самый лучший переводчик в Туве», – как-то просто, констатируя факт, сказали шаманы, и это действительно так. Я знала, что Ролланда – вы­сококлассный специалист, но что непрев­зойденный переводчик с английского и на­о­бо­рот, убедилась только в эту поездку: она передавала не только суть слов, но и то, что чувствовали и переживали шаманы, го­воря те или иные слова или проводя какие-то ритуальные действия, и что чувствовали мы. Маргит, наверно, должна быть благодарна такой удаче.

Шаманы раздали каждому присут­ству­ющему чалама, которые мы все утром делали, и все пошли подвязывать к байза. У порога Слава стоял как страж и бил кнутом каж­дого проходящего: чтобы скверна от че­ло­века не проникла к священному месту. Затем все возвращаются на свои места. Нам раз­дали палочки-благовонья и зажгли. Раз­дает­ся «уе!» (прим.: междометие, выра­жающее чувство боли – ох!): это шаманы обходят всех снова. И меня стеганули – очень боль­но.

В 19.00 началось! Огонь зажжен, языки пламени прожорливо съедали подношения. Бубны загрохотали, голос шаманских дун­гуров долетал до самых вершин Монгун-Тайги. Зоя запела. Ее алгыш звучал то как народная песня, то как плачь-причитание, то как звон стремян резвого скакуна. Максимыч грозным стражем стоит у костра, затем об­ходит всех за спиной. Нина и Слава по­дошли к костру, не переставая бить в бубен и издавая непонятные звуки: то зверем за­воют, то птицей прокричат, то запоют. Сложно сказать, что чувствуют шаманы во время камлания, но по тому, как сидят люди видно, что они ве­рят в чудо и ждут его.

Сколько времени прошло с момента на­чала неизвестно, только стало уже теплее и свободнее, и хочется взлететь над этими высокими горами, хочется вырваться на ши­рокие просторы Улуг-Хема, где дышится легко, и парить над землей.

Шаманы, не пе­ре­ставая бить в дун­гур, окружили устье реки, сели вокруг и запели другой алгыш. Са­мая старая жен­щина се­ления, взяв тос-карак, начала разбрызгивать мо­ло­ко вокруг, в сто­рону реки и на сан. Тут подошел (Боже мой!) тот са­мый больной че­ловек с буты­лочкой молока, брызнул в кос­тер и ушел на свое место ровной и спо­койной походкой здорового че­ловека, едва заметно при­хра­мы­вая. Чудо? Чудо!

А шаманы тем временем под­нимаются, окружают догорающий костер и про­дол­жают камлать. В их голосах слышится кар­гыраа, песня далеких степей, как из глу­бины пещер холодных скал до не­бес, высоко-высоко, до самого солн­ца. Только я подумала об этом, выглянуло солнце, которого не было целый день, показалось из-за туч над светлой вершиной горы, словно благословляя то, что происходит здесь. Ни птиц, ни зверей, даже собаки при­тих­ли и лежали за спиной своих хозяев.

Все сидят, молитвенно сложив руки перед собой, затем разбрыз­гивают молоко вокруг себя, раду­ясь очищению. Затем все поднялись и по­шли к байза бросить пять счастий, которые шаманы им раздали заранее. Никто ни о чем не договаривается, ощущение, что такое совершается здесь нередко.

Симпатичная девушка лет восемнадцати упала в обморок. Та самая, которая ехала с на­ми в машине, самая веселая, озорная и рез­вая. Ее повели в дом. Говорят, что она будет шаманкой.

Я нашла глазами в толпе утреннего боль­ного: он сидел в окружении своих детей, радостных, что-то ще­бе­чущих ему. Его глаза горели, он был полон жизни. И я, расчув­ствовавшись от всего проис­ходящего, тоже брыз­нула кру­пинки счастий вверх и поже­лала что-то всему человечеству, тувин­скому народу и своей семье.

А у порога к байза нас ждут шаманские кнуты. Зоя говорит, что именно с этого места пусть нач­нутся ваши добрые начинания, и огрела подошедшего по спине. Кнут свистнул в воздухе. В такую очередь становиться не очень-то хочется, но что поделать: очи­щаться так до конца. Нинин кнут бьет, словно гладит, но тоже больно.

Привели девушку, Максимыч приложил ладони к ее голове, по­том начал осторожно мять спину и надавливать. Нина тем вре­менем «поглаживает» своим кнутом. Девуш­ке тут же стало лучше. Затем Слава осто­рожно провел ладонями вдоль спины, почти не задевая. Девушка уже улыбается. Нинин кнут снова гладит ее.

Все закончилось. Прошло всего полтора часа с момента, когда начали бить бубны, а казалось, прошла вечность. Директор спра­шивает, как им быть дальше. Максимыч го­ворит, что старшие должны следить за этим местом, что все это нужно укрепить, покра­сить красным цветом, вбить покрепче столбы, сделать очаг из трех камней, чтобы на празд­ники старейшины могли бы бла­го­дарить духов и кормить их. «Через год в это же время пригласите нас», – закончил он. И так еще три года, тогда только окончательно очистится устье реки.

Затем шаманы сказали, что это был ак сан (белый сан), поэтому каждый может взять себе немного золы от этого священного костра и отнести домой: можно в свой очаг положить, можно добавлять в пищу, можно и хранить в мешочке. Если, например, ребенок не может заснуть или спит не­спо­койно, плачет во сне, можно приложить ко лбу мешочек с этой золой или помазать ею вдоль лба и по носу – и все пройдет. Фото­графируя, я совсем забыла взять немного чудодейственного пепла. Жаль, можно было бы попробовать.

Слава: Здесь много пьющих. Это к добру не приведет. Вы должны прекратить.

Максимыч: В этом месте все хорошо, все зависит от живущих здесь. А пить нельзя. Это вас убивает потихоньку. Радоваться можно и без водки. А горе нужно молча нести. Я тоже потерял и жену, и сына, мне тоже бывает тяжело. Но человек должен быть сильным и думать о своих близких.

Зоя: Если оскверните – все здесь пре­вратится в страну нечистой силы. Что ж, все пьют, и не пить совсем кому-то невозможно. Понимаем. Но не четыре-пять дней подряд пьют. Это неправильно. Это нечисть вас так путает. Пить ведь уметь надо, и в горе, и в радости. Берите со старших пример. У того старца (она показала на старика справа от нас) тоже горе, но он достойно несет свою печаль, не упивается.

Все слушали молча, кто-то опустив низко голову, кто-то кивал, кто-то тихо плакал. В словах шаманов не было назидательного тона, злобы, насмешки, они говорили спо­койно и твердо.

Теперь началась «концертная часть». Де­ти спели все песни, которые знали, парни выходили и исполняли горловое пение, час­тушки. Скромный и тихий Артыш спел про зазнобу в больших очках и рыжими воло­сами, и по поляне прокатился хохот – я, как раз рыжая, в очках, сидела рядом и запи­сыва­ла на дик­тофон его песни. Люди угощали друг друга приготовленными вкусностями, и ни­кто не притрагивался к спиртному.

После импровизированного концерта лю­ди все еще продолжали подходить к дого­ревшему костру за золой, кланялись и ухо­дили радостные. К Славе подошел парень с бельмом на глазу. Тот набрал в рот молока, ко­торое принес парень, и брызнул ему в лицо. Па­рень, не вытираясь, по­клонился и отошел. А лю­ди подходили и под­­ходили, и шаманы ни­кому не отказывали, хо­тя было видно по ли­цу каж­дого, что они очень уста­ли...

Обратно пошли пеш­ком. По дороге Слава, переносивший всех че­рез реку, все же упал в воду и так, мокрый, до­то­пал до дома. Только в 22 часа мы пришли на место ноч­лега. Завтра предстоит другая работа.

***

Немного отдохнув и освежившись, мы с Ролландой пошли к реке. Удивительно: вроде знаешь человека давным-давно, а все равно попадется случай что-нибудь новое узнать о нем (желательно, конечно, хорошее). Оказывается, она была в этих местах совсем маленькой, в четыре года, но помнит этот чистый воздух, запах гор, реки. Ролланда рассказывала, а я смотрела на нее и любо­валась ее строгим профилем на фоне темной горы, ее стройному стану на берегу, движению ее рук, гибких, как ветви тальника под окном у Долбан. Вокруг тишина, только река шумит, голос Ролланды да ветерок обвивает тебя вокруг, словно играя. На темном небе звезды, как тарелки. Благодать!

Нас позвали: пришел директор совхоза лично поблагодарить шаманов. Маргит по­дарила от своего имени 3 тысячи рублей для начальной школы, чтобы директор купил необходимые при­надлежности.

Мы сидим и го­ворим о том, что нельзя, чтобы дети пос­тоянно рисковали жизнью, что нужна на­чальная школа прямо здесь и что это воз­мож­но – было бы жела­ние да руки. Мы вспом­нили испуганные, пол­ные ужаса глаза детей, их крики, плач, и снова заговорили о том, что нужно ускорить стро­ительство школы в Тоо­лайлыг – сле­дующий учебный год дети долж­ны начать в своем селе. Мак­симыч предлагает начать проводить за­ня­тия в одном из до­мов: «Ведь учились же мы раньше под откры­тым небом, к зна­ниям стре­­мились».

У дирек­то­ра боль­шие планы, он го­во­рит, что в бюджете стро­­­­ительство школы уже заложено, но нач­­нется оно только пос­ле проверки сан­эпид­эко­ло­ги­чес­кой службы. Я по своему незна­нию пока еще не вы­яс­нила, что это за служба, но зву­­чит со­лидно.

Дирек­тор го­­во­рит, что все почти го­то­во для нача­ла рабо­ты – ждут только на­чаль­­ни­ков. Даль­ше по­шли слож­ные объ­­яс­нения де­неж­ных проб­лем, честно при­знаюсь, меня всегда вводило в заме­ша­тельство боль­шое коли­чес­тво бумаг, кви­­танций и объяс­ни­тель­ных бу­маг. Посмотрим, как молодой ди­ректор осу­щес­твит свои планы – пока все очень кра­сочно. Пони­маю только, что у не­го бу­дет проблема с кад­рами: кто сюда поедет ра­бо­тать за учитель­скую зарплату и нулевые го­су­дарственные учи­тельские льго­ты. Шол­бан Сергеевич говорит, что неплохо бы им сюда электри­чество, а то один транс­фор­матор работает. Вопрос Рол­ланды, почему бы самим не пост­ро­ить маленькую избушку для детей, ввел дирек­тора в замешательство. Он ответил, что и работников-то тоже не хватает, вернее, их нет. Да и горюче-сма­зочных материалов нет.

– А шерсть?

– Мало дают: 8.50 – самая большая цена в Туве. Мы все делаем, что можем. У меня уже там есть трактор, нужно только колеса обно­вить и кое-какие запчасти достать – и все.

– У вас здесь много молодых. Чем они занимаются в свободное время, здесь ведь нет даже клуба?

– Его тоже можно построить, остается опять же проблема с кадрами: кто к нам поедет?

– А как вы связываетесь с «боль­шой землей»?

– Через радиосвязь.

Вечерами здесь собираются в одном доме, нечто вроде клуба, и смотрят видеофильмы, которые директор привозит из Кызыла. О стро­ительстве школы начальствующие знают, даже объявлен конкурс: кто лучший проект предоставит и все необходимое для оного: материал, машины и т. д. Вот только сколько этот конкурс будет продолжаться – сен­тябрь-то уж близко?

День четвертый.

С утра идет дождь. Шаманы говорят, что так всегда бывает, когда камлание связано с водой. Туман. Дождь со снегом. Ждем. Чего? Наверно, дороги домой. Сегодня шаманы должны были камлать на оваа – недалеко от вчерашнего места, потом мы должны были уехать...

Нина и Слава нашли старую книжку «Ырлажыылы» (прим.: давай споем) и по­ют песни. Я вышла на улицу. Дождь не­много прекратился. Овечки отдыхали в сво­ем закутке. Вокруг ни души. Я подняла лицо к небу и, вздохнув, закрыла глаза. Вдруг я почувствовала на щеках что-то холодное и мягкое: не может быть! Снег падал круп­ными хлопьями и мгновенно закрыл всю землю. Я почему-то дико закричала, и все выбежали. Мы бегали под снегом, как сума­сшедшие и вопили. Вчера только была жара, ярко светило солнце, и мы ходили в одних футболках и майках, а сегодня – зима! Да, да, через несколько минут началась самая настоящая зима, то есть не только со снегом, но и с морозом. Нина раздает всем нам крупинки из мешочка счастий, и мы бросаем их в небо.

Вернувшись в дом и немного успо­ко­ившись, мы начали делать плетеные ниточки на руку: заговоренные ниточки, которыми перевязывают руки, как браслет. «Тебе на что заговорить, на мужа?» – спрашивает Нина. «А на родных нельзя?» «Только для себя». «Тогда на работу»,– решительно говорю я, как всякая российская женщина, на которой держится если не все, то почти все. Нина улыбается и говорит, что нор­мальная женщина просит хорошего мужа. Значит, я – наоборот.

Снимать, ни тем более перерезать или рвать этот ниточный браслет нельзя – он сам должен развязаться. Развязался – про­блемы вместе с ним пропали. Мой, видимо, не скоро развяжется.

В 14.15 пришел мужчина, который утром приглашал шаманов очистить свой дом. Зоя отказалась, потому что он ее родственник. Шаманы работают для других, но только не для себя и не для родных – таково уж предназначение шаманское: служить людям бескорыстно, с открытой душой. Радует, что не по родству да кумовству. Пошел Слава.

А мы остались у потрескивающего огня слушать бесконечные шаманские истории: о том, как они живут, кто как встречает и благодарит шамана, какие люди и духи встречаются. Оказывается, некоторые началь­ствующие особы мало знают традиций и не очень-то уважительны по отношению к шаманам: раз ты шаман, должен сделать все, вплоть до мелочей (а мелочи-то хозяин го­товит, должен прежде сходить в «Тос Дээр» и спросить, что нужно, что принести, какого цвета материал и т. д.), сделал – получи свою бутылку да и иди. А это сильно ос­корбляет шамана – он не пить пришел, а работать, очищать тебя же от злых духов, может быть, твоих же злых дел. А хорошо встречают те, у кого и деньги-то не водятся, стараются, чем могут, уважают. «Если от души, и копейка дорога, – говорит Мак­симыч. – Мы же видим, кто какой».

Не только люди, и шаманы бывают раз­ные. Кто нарушит законы, того сразу из­гоняют на общем собрании шаманов – все очень строго.

– А за что могут выгнать ша­мана?

– За пьянство, за вы­мо­га­тельство, за жадность, за пре­любо­деяние, за не­уважение к това­рищам, при­хо­дя­щим. Много за что.

– А каковы отношения шаманов и лам в хурээ?

– Это просто ученые люди. Они делают лекарства, тоже помогают. Но без книги – ни­куда. Лама чи­та­ет по книге, там написано, что надо делать, но не все есть в книге ламы. Пока лама открывает свою кни­гу, шаман три раза может обе­жать вокруг земли.

Шаман лечит, шепчет, за­го­варивает. Если кто умрет, кого зовут? Ша­мана. Шамана при­гла­шают туда, куда никого не при­гла­шают. (Он бережно пере­ложил бубен, что­бы никто нечаянно не на­ткнулся).

– Что значит для вас дунгур?

– Дунгур для шамана как паспорт. Его нельзя давать никому.

– А у вас-то сейчас не ваш.

– (Улыбнулся) Только очень близ­кому. Тот, попользовавшись, воз­вращает с по­дарком или деньгами. Нельзя пустой воз­вращать.

– А если сломается?

– Если дунгур разорвется, лоп­нет, сломается, хозяину худо – он может сильно заболеть, а то и умереть может.

– Шаманы – ревнивый народ?

– О! – восклицают они и дружно хо­хочут.

– А быват так, что ваши пред­сказания не сбываются и люди при­ходят недо­воль­ство выражать?

Максимыч: Бывает. Только все пред­ска­зания сбываются. Как-то пришли лю­ди, поте­рявшие очень крупные деньги. Я им говорю: вор среди вас. Какой они подня­ли шум, скан­далили, обманщик! – кричали. А потом оказалось правдой – сами пришли, расска­зали, прощения просили. Вот так бывает.

Ролланда, уставшая, крепко спит. Тихо потрескивают сухие прутья в печке. Хозяин дома просит Максимыча погадать, найдутся ли его кони. Максимыч спра­ши­вает: на чем? Тот пожимает плечами. Тогда Максимыч вытаскивает карты, та­кие не про­дают в киосках, и на­чи­нает тасовать, рас­спра­шивая полное имя, дату и место рож­де­ния, когда украли, откуда. Даже если ша­ман знает, человек, которому гадают, должен вслух сказать все это.

Максимыч раскладывает. Сразу выпадает три десятки, значение остальных для меня – темный лес. «Увели двое, – начал Мак­симыч, – свои же, чтобы попользоваться – ехать не на чем было. Через четыре дня весть об одном из коней принесет тебе женщина, и ты найдешь его, если будешь искать. А второго не найдешь». Потрясающе!

Тут Нина начала раскладывать хуваанак на женщину, которая обещала приехать в Кызыл на днях. «Приедет. 22-го. С нами вместе приедет», – спокойно сказала Нина. «Но как же! Мы ведь должны 21-го уже быть в Кызыле», – постаралась я скрыть свое отчаяние – меня очень ждут 22-го ут­ром. Нина только улыбнулась и сказала, что, видимо, мы приедем позже задуманного – так камушки говорят. Да. Придется ждать.

История Нины не совсем похожа на остальные. Она училась на режиссерском отделении Сибирского института искусств (сейчас он иначе называется – академией). Закончив, работала в родном Берт-Даге (Тес-Хемский кожуун), ставила спектакли, полу­чала первые места. Потом преподавала в шко­ле народное искусство, традиции и обычаи. Ей хотелось учиться дальше, хотелось чего-то необыкновенного – но чего? Стала сту­денткой пединститута – бросила. «Ви­димо, я так постепенно приближалась туда, где мне надо было быть», – говорит она. – А об­щество шаманов «Дунгур» было через доро­гу. Так я туда все время бегала. Наверно, меня влекло туда». Дар шаманский ей явился в пути, огромным человеком, ростом с высокую скалу. Она, конечно, сначала испугалась. Но зов предков был сильнее, и она стала шаман­кой. На вопрос помогает ли профессия ре­жис­сера в работе шамана, Нина ответила, улыбнвшись: «Да. Шаману, как и режиссеру, попадаются разные люди... Разные актеры, разные люди...» И каждый человек – целый мир. Как Нина.

***

Только к шести часам начало прояс­нять­ся, но тут же пошел мелкий и частый снег. Прямо как ранней зимой. Пасмурно. Так вот ты какая, Монгун-Тайга, непредсказуемая, сво­енравная. Словно услышав мои слова, ветер стукнул резким рывком в окошко и свирепо свистнул.

А дома тихо и тепло. От журчащего разговора клонит ко сну. Так, наверно, здесь проходят бесконечные зимние ночи. Погода разыгралась не на шутку. Ветер усилился. Шаманы говорят, что это Слава до сих пор бьет в дунгур. И мы снова пьем чай.

В 19.30, наконец-то, за нами приехал тот самый грузовик, и мы поехали на тот берег. Местный бухгалтер приглашает нас зайти в дом и благодарит за приезд, за работу шаманов, что приехали в праздник: за семь дней закончили стрижку баранов. В 20.00 мы выехали. На улице снег, кажется, минус двадцать градусов. Сильный ветер, горные дороги, и мы на грузовике. Романтика!

Я уже сотый раз вспомнила маму и то, как я отказывалась брать вязаные носки, кофту, шапку. Ролланда вытащила шарф, который маме удалось-таки тайком по­ло­жить в ее сумку. Этот шарф меня и спас от страшного мороза.

Обратно через реки мы переправились без больших проблем. Но было страшно не меньше. Мы с Маргит распевали песни на всех языках, которые знаем, что и придавало бодрости и смелости. Когда мы выбрались на большую дорогу в Мугур-Аксы, мы все вскрикнули от сильнейшего порыва ветра. Да, это не люлька Тоолайлыг, защищенная от ветров высокими горами. Вдобавок к жут­кому холоду горный серпантин, не­сколько дней назад казавшийся прекрасным, внушал страх и ужас. Снег, вьюга, обрыв, открытый кузов, ветер до 30 метров в се­кунду – острых ощущений, полученных за эти четыре с по­ловиной часа, мне хватит на весь год.

***

К гостинице мы подъехали уже после полуночи. Мне казалось, что у меня все кости внутри дрожат, как осиновый лист в позд­нюю осень. Но у меня хоть кроссовки с носками, а Зоя же была в летних сандалиях без носков. «Кровь горячая», – смеется она.

В гостинице женщины, видимо, работники, сказали, что ждали нас давно. Но комнаты, в которые они нас пустили, говорили об обратном: полы мылись, по всей видимости, месяц назад, а одеяла и матрацы постелены еще во времена Белоцарска, и их никто не штопал и не хлопал. Но нам после не­сколь­ких часов ужасающего холода и тряски во всех смыслах в горах Монгун-Тайги эти комнаты казались раем. А деньги с нас взяли, да немалые. Бедный Максимыч, все-таки за шестьдесят, все не мог лечь на такую кровать. Пришлось поменять комнату для него.

Через некоторое время, после горячего чая и легкого ужина, нас сморил сон.

День пятый.

Несмотря на усталость, мы встали в во­семь часов, и собрались. Но автобуса все не было. Чувствуем себя неважно, после вче­­рашнего холода и пения на морозе болела голова. Народ уже собрался около гостиницы и терпеливо ждет, когда выйдут шаманы. При виде длинной очереди мне становилось грустно: в Кызыл я попаду нескоро. Но Зоя говорит, что они сегодня работать не будут – приедут позже. Я решила прогуляться по поселку, но Ролланда сказала, что нам надо сходить к другу Монгуша Бораховича и отнести пись­мо ему и главе администрации.

***

Нас очень тепло и тро­гательно принял старый человек: понюхал нам го­ло­ву (так мне делали ба­бушка и дедушка). «Я пе­редаю вам свой возраст», – сказал он. Бегзи Балганович Адыг-Тулуш ро­дом из Хайы­ра­кана Улуг-Хем­ского, ра­­бо­тал коррес­пон­дентом в га­зете «Шын», друг юности Ке­ни­на-Лоп­сана, ему 72 го­да. Когда он узнал, что я тоже выпуск­ница МГУ, он по­вернул лицо в мою сторону, про­тянул руки и крепко пожал мои. В его рукопожатии чув­ствовалась си­ла и одновременно мяг­кость и теп­лота.

Не­счаст­ный слу­­­чай осле­пил его, но он не сдается. Не курит, но обязательно подер­жит сигарету в руках в случаях, когда этого требует обычай, потому что по тибе­тологии, которой он увлекается, если не ку­ришь, хоть по­держать должен – в знак глу­бокого ува­жения к человеку. Что мы с Рол­ландой постоянно и делали в пути.

История семьи Бегзи Балгановича, его жизни очень интересна – требуется спе­ци­ально время и не одна газетная полоса, чтобы ее поведать. А сколько он знает все­воз­мож­ных легенд и историй! Интересную легенду о горе Хайыракан в Улуг-Хеме, о горе Ак-Баш­тыг в Монгун-Тайге и о многом другом мы узнали за короткий свой визит. Первое, о чем дума­ешь, слушая этого че­ло­века: непре­менно нужно приехать и за­пи­сать все, что он знает. «Передайте большое спасибо Ке­нин-Лоп­сану, – сказал он на прощание. – Всем, что у меня есть, я обязан ему». Еще по­просил пе­редать сердечный привет на­шему редак­тору Надежде Мухар­бековне и сво­ему това­рищу Влади­миру Чадамба, ра­ботающему в редакции газеты «Тыва рес­публика», что я с удовольствием и делаю.

Потом мы нанесли ви­зит главе адми­нистрации Алек­сею Донгаку, который очень радушно нас встре­тил. Но машины, к сожа­лению, он пре­доставить не смог – поздно узнал о на­шем приезде – и очень со­кру­шался по поводу то­го, что мы приехали в очень слож­ное для него время. Понажимав на кнопки и об­звонив своих подчиненных, он извинился за то, что не смог помочь, и мы откланялись.

***

Много машин мы находили, но никто не ехал в Кызыл. Причины были са­мые разные: от мотора до похорон. Кто-то час назад вернулся из Кызыла и обратно без суточного отдыха не может. А один мужи­чок мог поехать, но заломил двойную цену. Шолбан Сергеевич пробовал воззвать к со­вес­ти, но тщетно. Тем временем опять пошел мелкий снег, а машины все нет.

Мы с директором наняли за шесть литров бензина «уазик» и поехали по поселку. Ни­чего не найдя, решили вернуться в гостиницу. Вдруг возле гостиницы я увидела синий «уазик». Мо­лодая пара раз­гружала то­вары в мага­зин­чик рядом с гостиницей. Они толь­ко что приехали из Абакана. Чем черт не шутит, а вдруг согласится.

Ура! Олег и его милая жена сразу со­гла­­сились, узнав, что везем ша­манов. Но им нужно не­много подкрепиться и пере­дохнуть. 15.30. Обедали мы с пре­ве­ликим удоволь­ствием. По­езд­ка всем понравилась, но и домой после такого инте­ресного путешествия хотелось. Вот уже 18.30. Лежим, ждем. Уже пошли разговоры о том, что придется переночевать и выехать завтра утром, потому что дорога дальняя, трудная. Но, к всеобщей радости в 19.00 Олег подъехал, и мы в два счета погрузились в машину. Через двадцать минут мы уже выезжали из Мугур-Аксы.

***

Едем по Чолдак-Арт (короткий перевал). Ничего себе корот­кий, наверно, кто-то по­шутил, так на­звав этот перевал – он казался бес­ко­нечным, полтора часа объезжаем.

На улице вьюга, мороз не меньше сорока градусов, ветер – 20-30 мет­ров в секунду. Се­верный полюс. А на этом перевале обя­зательно нужно выйти. Шаманы бес­­страшно вы­шли и сделали все нужные для ритуала дела.

Уже в одиннадцатом часу мы при­ехали в Саглы, домой к шоферу. Сестра же­ны, встретив нас по всем правилам тувин­ского гостеприимства, сообщила, что в Кы­зыле наводнение – сообщили по ОРТ. Что вода в центре города по пояс, что из какой-то школы эвакуируют детей. Господи! Как же там мои! Сидим и только молимся каж­дый про себя. Ролланда успокаивает нас и го­ворит, что у нас должны знать об этом заранее и дамбы у нас крепкие. Специально ждем программу новостей. Но в ночных новостях о Туве уже не говорят, только о Якутии – там тоже силь­ное наводнение. Кар­тины впечатляют, и мы заводимся еще силь­нее. В 00.15 мы мол­ча двинулись в путь.

День шестой.

До Шагонара едем почти молча. Бли­же к Хайы­ра­кану снова на­чи­наем волноваться. Максимыч пере­живает, что «Тос Дээр» снес­ло, по­тому что он находится прямо на берегу. Но вокруг пока все нормально.

Подъехали к совхозу Улуг Хурал – все залито. Тревога усиливается. Вот уже про­езжаем Ийи-Тал – люди на берегу в па­латках. Вся дорога мокрая, как после ливня, на обочинах огромные лужи. Навстречу нет ни одной машины. Наконец, подъезжаем к Кызылу. Дома на Кожзаводе залиты водой, но в городе сухо. И в центре. Нет и следа страшного наводнения. «У нас всегда любят паниковать», – успо­каиваемся мы.

В 9.00 – мы приехали в «Тос Дээр». Шаманы радостно кричат: все нормально! К нам навстречу выходит молодая ино­странка. Поразительно, но это та самая жен­щина, о которой говорила Нина – камешки предсказали все точно.

Мы все распрощались, но сразу рас­ходиться что-то не хотелось – за эти дни мы так подружились и привыкли друг к другу. Маргит очень признательна шаманам, благодарит их. Договариваемся вечером встре­­титься у Маргит, сентиментально про­ща­емся и разъезжаемся по домам.

Так закончилось наше маленькое путе­шествие к большим горам Монгун-Тайги.

До свидания, Серебряная Гора!

Фото:

2. Байза под горой Хайыракан.

Установлено 20 сентября 1992 года в честь приезда Его Святейшества Далай-Ламы XIV.

3. Под шаман-деревом. Слава подносит дары духам этого места.

4. Гостеприимный Михаил Догбал.

5. Маргит у байза на Уш-Тее.

6. Шаманы освящают стоянку Михаила.

7. Ролланда помогает Дадар-оолу Максимовичу надеть шаманский тон.

8. Грозный шаман Максимыч.

9. Большая и дружная семья Колхоз-оола

10. Оваа.

11. Слава во время камлания в Монгун-Тайге.

12. Обед на колесах. Ролланда и Максимыч.

13. Зоя лечит больного, который два дня лежал без движения. Во дворе дома Долбан.

14. В ожидании.

15. Слава зажигает сан.

16. Нина во время камлания в Тоолайлыг.

17. Зоя раздает жителям Тоолайлыг чалама.

18. Благословение шамана. Зоя и Маргит.

19. Дадар-оол Максимович повязывает чалама. Адар-Тош.