Предложение Ролланды Николаевны Конгар, старшего научного
сотрудника Научного Центра по изучению тувинского шаманства, поехать с шаманами
в Монгун-Тайгу было очень заманчивым, и я, недолго думая, собралась – с
шаманами-то еще не приходилось ездить.
(Отрывки из путевых заметок)
День
первый.
Рано утром подъехал серый микроавтобус и повез меня в шаманский
центр «Тос Дээр» (прим.: «Девять
Небес»), который располагается на берегу Енисея у обелиска «Центр
Азии». Никогда прежде я здесь не бывала – много маленьких комнатушек, однако
не создающих чувства скованного пространства. Напротив, все здесь как будто на
своих местах, и никому не тесно. Приятно пахнет артышем (прим.: можжевельником), в одной из комнат
шаман кому-то предсказывает судьбу – его магические камешки все расскажут и
подскажут.
Вот подошли Ролланда Николаевна и четыре шамана. Подаю им руки по
тувинскому обычаю ладонями кверху и слегка наклоняю голову вперед. Так же
почтительно шаманы касаются своими ладонями моих. Поприветствовав друг друга,
мы садимся в машину и едем за некоей иностранкой Маргит Нидермайер – она
приехала из Швейцарии, говорят, серьезно интересуется шаманизмом.
Из подъезда дома резво выбежала женщина лет 45-50-ти, приветливо
улыбаясь, и представилась: «Маргит». Наконец, все в сборе – можно ехать. Купив
минеральной воды, мы двинулись в путь.
Дадар-оол Максимович Поппуу, старший из шаманов, сел около водителя,
чтобы указывать путь, напоминать, где нужно остановиться. И вот первая
остановка – на перевале Боом. Максимыч, как он нам разрешил называть себя,
объяснил, что от слова «боо» – ружье. Нужно обязательно остановиться,
покормить духов этого места, повесить чалама (прим.: тонкие разноцветные ленты на шаманской одежде
или священных предметах), чтобы дорога была белой, как молоко – так
тувинцы желают доброго пути. Мы стоим у края высокой крутой горы, под нами
Енисей, вернее, его хвостик, а далеко на золотистой поверхности воды скользит
стая диких уток.
Максимыч говорит, неплохо бы брызнуть беленького, чтоб дорога была
мягкой, но мы как-то пропустили это мимо ушей
– скорей, скорей в путь.
***
Едем, поем песни, кто какие любит, знает. Молодой шаман по имени
Слава – Вячеслав Бадынович Арапчор – поет песню о родной реке, которую пел во
время службы в Афганистане – «Манчурегим».
В 9.15. как будто слова Максимыча сбылись: машина остановилась –
заглох мотор. Причем безнадежно, несмотря на то, что шофер Толя делает все
возможное. Мы все посмотрели на Максимыча: «Я же вам говорил». Согласились, но
не унываем: решили ловить машину в Кызыл, чтобы найти другую машину. Шаманка
Нина Васильевна Довуу объясняет нам, что не стоит волноваться, ничего
страшного и плохого в этом нет, просто много людей едет в те края в первый раз,
а таких оказалось целых три человека: Ролланда Николаевна, Маргит и я. А конец
пути будет хорошим. Будем верить.
...Остановилась только седьмая – магическое число. Ролланда (мы
называем друг друга по имени), Слава и шофер уехали, а мы остались ждать. Теперь-то
мы спокойно можем записать
народные песни в исполнении шаманки Зои Хомушкуевны Акаажык.
Зоя поет песню о матери. Ее сильный голос, песня, ветер, птицы,
стрекот кузнечиков – все умиротворяет, и хочется раствориться в этой степи,
уснуть.
Записали немало. Чтобы как-то занять друг друга, Маргит предлагает
заняться йогой. Упражнения, надо сказать, не из легких, но ей это дается
совсем легко. Оказывается, она делает их каждое утро. «Будешь вечно молодым
и бодрым», – улыбаясь, говорит наша гостья и садится на шпагат. Проезжающие с
любопытством смотрят на женщин, которые делают странные движения прямо на
асфальте, что больше подзадоривало и развлекало нас.
Но прошел уже час, а машины все нет. Подкрепились, посмотрели
фотографии о путешествиях Маргит, поспали, но желания ехать дальше никто пока
не потерял. Иностранная гостья, видимо, не хотела терять зря время, начала
рассказывать Максимычу свои сны и спрашивать: что бы это значило, что бы – то.
Сон – само по себе очень странное явление, а тут еще и странный сюжет, что я,
в конце концов, устала переводить и предложила поиграть на хомусе. Отличился
опять же Максимыч. Наша гостья тут же и записала.
И вот в 15.00, всего лишь через пять часиков, приехала долгожданная
машина такой же марки, такого же цвета. Надеюсь, что мотор другой. Двинулись.
***
Когда подъезжали к горе Хайыракан (прим: пер. с тув. медведь), не могли
сдержать восхищенных возгласов. Величественная гора казалась издали огромным
синим великаном, стоящим на страже.
16.25 – попрощались с Хайыраканом.
***
19.00 приехали к Адар-Тош, перевалу на пути к Чадану.
Огромное дерево раскинуло свои ветви в стороны, словно приглашая путника
присесть в тени и поговорить с предками, духами этих мест. Такое дерево
называют шаман-деревом. Нина говорит, что его можно сразу различить среди
других деревьев: как будто два из одного ствола, ветви его начинают расти в
разные стороны, затем уходят прямо вверх. Издалека такое дерево, обвешенное
чалама, напоминает фигуру громадного шамана, вскинувшего руки к небу.
Шаманы говорят, что здесь спят старцы. Мы раскладываем пищу,
специально приготовленную для таких церемоний, сигареты, кладем под дерево на
аккуратно сложенные камни. Маргит несет яблоко и что-то еще из магазинного, но
Зоя мягко говорит: «Они очень старые, поэтому им нужна мягкая еда – тувинская:
далган, сметана, сыр, мягкое мясо». Когда мы все расселись вокруг дерева, Зоя
сказала, что дух этого места рассердился, потому что здесь не было дагылга (прим:
освящение). Нужно освятить,
чтобы он успокоился. Но к этому нужно серьезно подготовиться и приехать
специально. «Мы это сделаем на обратном пути, – говорит она, – тогда будет и
мясо, и далган».
Слава колдует под деревом, а Нина между тем разбрызгивает молоко
в стороны света, что-то нашептывая, потом дает пригубить его каждому. Самой
последней – мне, по обычаю как самой младшей среди нас. Остатки молока
Слава брызнул в небо: «Оршээ хайыракан!» (прим: о, Боже, храни! Медведь для тувинцев –
священное животное, хозяин тайги, поэтому они почтительно его называли
божеством, «оршээ» – помилуй,
спаси, храни), и мы все опустились на колени и припали к земле.
«Почувствуйте силу земли и возьмите себе», – сказала Зоя. Мы вдохнули, и
что-то действительно легкое и одновременно сильное словно наполнило нас – мы
переглянулись и снова припали к земле. И тут вдруг прокричали птицы, которых
до сих пор не было ни видно, ни слышно. «Приняли наши дары», – сказали шаманы
и заторопились в путь.
Теперь можно и нам подкрепиться горячим – открываем термос и с удовольствием
пьем горячий соленый молочный чай. Оказывается, мы сильно проголодались. Или
это от того, что на природе, особенно в дороге, всякая пища приобретает необыкновенный
вкус.
***
20.05 – Подъезжаем к Чадаану. Закупаем продукты и едем дальше.
21.00 – Уш-Тей (три макушки).
Зоя говорит: «Поэтому нужно проезжать, молясь». Здесь путнику обязательно
нужно остановиться, если даже нечего положить, то хотя бы присесть, отдохнуть.
Недалеко от дороги расположено небольшое сооружение в стиле
буддийских храмов, с острой макушкой – очур баштыг байзалыг (по-простому
шаманы называют это байза). «Это такой священный знак, – сказала Зоя. –Давно
здесь байза. Там хранится древняя молитва. Из Тибета ламы принесли. Между
Овюром и Хондергейским перевалом на большом собрании лам поставили. 13 мая
2001 года только закончили строить. А открывали на юбилей Даа кожууна». Потом
она сказала, что между Монголией и Тувой обязательно нужно поставить байза,
чтобы скот не крали: увидев байза, никакой вор не посмеет перейти за черту
байза. Да, было бы здорово, если бы по всем границам Тувы и России расставить
таких вот байза и не только от воров.
00.20 – приехали на стоянку Михаила Хертековича Догбала. Мы
настолько устали, что сразу же пожелали лечь спать. Но хозяин все-таки
приготовил нам чай – а как же, у тувинцев принято встречать гостя, любого,
чаем с молоком: приветствую, рад тебя видеть, желаю, чтоб все у тебя было
хорошо, то есть белое, как мой молочный чай.
У него трое детей: две девочки и мальчик. Учителя сказали ему, что
Чодураа закончит школу с серебряной медалью. Они учатся в Солчурской школе, и
мама рядом с ними. Все время приезжают помогать отцу. «Корову доят прямо как
я», – весело говорит.
Михаил очень скромный, заботливый и трудолюбивый, не всякая женщина
так проворна и умела. Он постоянно извинялся то за отсутствие электричества,
то за то, что не угостил, как подобает. Нам уже самим было неудобно, что вот
так вдруг ночью нагрянули.
Спать нас уложили в низенькой крохотной избенке без крыши. Мы
рассовались по спальным мешкам и мгновенно заснули.
День второй.
Проснулись мы в 6.30. Не успели мы продрать глаза, как нам уже
подавали теплую араку (как это они успели за ночь). Целую пиалу. Дядя Михаила
говорит, нужно выпить до конца в знак признательности и уважения к хозяину –
таков обычай. На голодный желудок! Что ж, обычай, так обычай: закрываю глаза
и, приготовившись сильно поморщиться, начинаю пить – никакого горького вкуса,
только еле уловимо молоком отдает. Михаил говорит, что когда ночью готовили это
для нас, он думал только об одном: как я буду чабанить целый день – ведь он готовит
крепкий напиток.
Нас пригласили в рядом стоящую юрту. Там уже разделывали барана,
как раз разрезали брюхо. И все делается на территории только шкурки барана:
быстро и аккуратно. Хозяин говорит, что жалеть, забивая барана, нельзя:
«Каждый баран – для тебя, он знает, что должен умереть для тебя, бог его так
создал. И нужно благодарить его (барана) за это».
Шаманы тоже подключились помогать, хотя, оказывается, они не
должны, не принято. Но Нина и Зоя ловко колдуют над кишками, мелкими органами,
весело приговаривая, что для скотины Михаила это даже хорошо – еще богаче
будет. «Может, и хозяйками останемся», – шутит Нина.
Внутренности в каждом кожууне чистят по-разному. Например, мои
дедушка и бабушка варили все в отдельности, затем дед двумя большими
охотничьими ножами (а он был знатным охотником) в большом деспи (прим.:
деревянное корыто для пищи)
разрезал на мелкие-мелкие кусочки, почти как фарш. Все это хорошо сдабривалось
диким луком и чесноком и слегка обливалось
горячим бульоном. Здесь же все в отдельности и подается: почки, сердце, печень.
Михаил помогает, успевает то подставить кастрюлю, то подать нож,
то подержать хан аскы (прим.: кишка,
в которую наливают кровь, получается кровяная колбаса). Когда я
спросила, сколько же ему лет, он весело
ответил: «Как тебе нравится, так и считай». Нина позвала Ролланду подержать
чумур (прим.: сычуг – часть
желудка жвачных животных), чтобы разрезали аккуратно, не сильно большим
должно быть отверстие, «Иначе дети будут некрасивыми». Тут кто-то нечаянно
напугал Зою и она ойкнула: «Ам большевиктер келген!» (прим.: Сейчас большевики пришли), но
объяснять, почему она именно так сказала, не стала, промолчала.
Между разговорами да шутками дошли и до загадок. Михаил
загадал очень сложную, говорит, один писатель из Кызыла (как выяснилось, это
был Шоомаадыр Дойлуевич Куулар, директор кызыльского книжного издательства), не
смог отгадать, а мы, мол, и подавно.
Хан дээрнин арты дег кадыр,
Арты-ишти ийи-бажы
Кадын кыстын эмиги дег,
Хартыганын ийи чалгыны дег,
Кастын буду дег.
(Как перевал небесного хана
крутой,
Сзади-спереди две головы,
Как две груди у девицы,
Как два крыла у сокола,
Как лапки у гуся).
Очень образно. Но отгадка в совершенно непоэтическом – животном,
попробуйте отгадать. Эту загадку загадал старик из Сут-Холя. Михаил оторопел
от моего вопроса: «А что дадите тому, кто отгадает?»
Нина: Да, да, правильно, раньше коня давали.
Михаил: (шутливо)
О-ох, черт меня дернул за язык! Ну, ладно, что попросишь, то и будет!
Максимыч: Иш, молодой-то все захотел отдать.
Михаил вытащил еще трепещущую от сырости печень и поднес мне со словами:
«Сиген кокте, баар шыкта эки» (прим.: поговорка: трава когда зеленая, печень когда сырая хороши).
О-о-очень вкусно! Вообще наш хозяин знает столько пословиц и поговорок, да
таких красивых, интересных, что не успеваешь и записывать, потому что пока
восхищаешься, пока обдумываешь, он уже следующую выдает. Вот кладезь для фольклористов!
– Теперь пойду за отарой.
– А куда поведете?
– Не знаю. Куда отара, туда и я.
Колхоз-оол Кара-Монгуш,
который приехал с нами ночью (мы его подобрали поздно в дороге – он шел домой
пешком) рассказывает, что Михаил был когда-то лучшим табунщиком совхоза. Ловил
на вертолете воров, из племени дорбетов, говорит он (прим.: дорбет, калга – так называют в Туве монгольские
племена). Сам Михаил скромно слушает и улыбается, вспомнив что-то. А
сейчас он чабан. У них с родственниками общее хозяйство: коровы, овцы, бараны,
телята. Все по очереди работают, помогают друг другу.
– В наше время без этого никак, – Михаил подает мне почки. – Мне
сказали, что ты любишь почки, возьми все, можешь съесть – это не мясо от
лопатки, с которым нужно со всеми поделиться.
Но я, конечно, поделилась с ближними. С тех пор мои друзья все время
подтрунивали надо мной и Михаилом, дескать, все Светлана, жить тебе здесь и
пасти с ним барашков. А Михаил еще вдобавок пригласил на глухариную охоту
весной, я ведь выяснила, что он еще и заядлый охотник. «Приедешь?» – спросил он
серьезно. И когда я тряхнула головой «да», он, улыбаясь, погрозил пальцем:
«Смотри, буду ждать».
А шаманы тем временем, подкрепившись, неторопливо (они вообще все
делают неторопливо) начали приготовления к ритуалу: очищать стойбище Михаила.
Максимыч надевает свой тон с множеством разноцветных висячих косичек, на
голову – шапку с длинными совьими перьями, берет бубен, орба (колотушку) –
великолепен! На моих глазах совершалось превращение из старого болезненного
вида человека в неновой кожаной куртке и кепочке цвета хаки в грозного, сильного
шамана, незнакомого и неприступного. Но я узнала прежнего озорного Максимыча
как только он грозно ответил: «Я и сам такой» на мое нескрываемое восхищение
его видом: «Как красиво!» У всех шаманов одеяние разного цвета. Ролланда
помогает шаманам в их приготовлениях – это дело для нее привычное.
Слава ставит сан (прим.: небольшой костер для обряда окуривания, кстати, по виду оно напоминает
купол юрты, только четырехугольной). Сан ставит только мужчина, но если
получится так, что рядом нет мужчин и даже шаман – женщина, это может сделать
шаманка. Затем хозяева стойбища принесли самое лучшее из еды, самый верх, как
говорят тувинцы, то есть еще нетронутое никем, и положили на сан. Зоя посыпала
еще незажженный сан крупой из мешочка – 9 счастий (прим.: в маленьком мешочке пять видов зерен),
три раза. Все расселись вокруг. Слава обошел всех, разок огрев каждого из
хозяев юрты кнутом, и приговаривал: «Если не успеете уверовать – кнут дойдет
до вас. Нельзя не уверовать».
Зоя, сидя на возвышенности недалеко от нас, начала насвистывать,
словно ветер завывает, тихонько постукивая по бубну. Слава охохокая, как конь,
зажигает костер. Огонь начал пожирать дары. Слава подходит к хозяевам и
спрашивает полное имя. Зоя начала петь. Зазвенели колокольчики на одежде
шаманов, свистит ветер, кричат птицы – началось. Бубны с нарастающим гулом, все
сильнее и сильнее. Слава поет какую-то мелодию, именно не песню. В Зоиной песне
слов не разобрать, ее красивый сильный голос улетает высоко в небо и как будто
растекается вширь, долетая до самых вершин гор, которые окружают кольцом это
место. Она поет сразу разным голосом, иногда кажется, что поет одновременно
несколько человек. А поет всего два человека: Зоя и Слава, то как птица, то как
медведь, то нежно, тихо, то громко, грубо.
Слава завертелся волчком. Запела и Нина, ее голос мягкий,
пронзительный. Хозяин тем временем разбрызгивает молоко в разные стороны света.
Слава медленно обходит всех, продолжая бить в дунгур. Нина, отложив свой
дунгур, разбрызгивает веткой артыша молоко вокруг. Слава захохотал, заржал, как
конь, подошел к хозяевам и запел. Как по команде, все закрыли глаза и, сложив
молитвенно руки перед собой, наклонили головы.
Максимыч, продолжая камлать, начал обходить нас с видом суровым и
спокойным – он похож на вождя индейского племени. Удивительно, но собаки, как
только начался ритуал, легли и так лежали молча до конца камлания, словно
совершенно не обращали внимания на то, что творится вокруг, думая о чем-то
своем, собачьем.
Михаил вдруг вскочил и побежал к стойлу – пришло время выпускать
пастись коров, которые спокойно, зная, куда и зачем идут, двинулись в поле.
Далеко на горах лежал снег, еще с зимы. А огонь горел ярким
пламенем, и было тепло от него.
Шаманы тихим шагом начали окружать сан и стали в четырех концах
света. Мы сидели и внимательно наблюдали за ними. Думать ни о чем не хочется,
только слушать, внимать и растворяться в первозданной природе. Алгыш звучит как
песня.
Все затихает постепенно под свист Зои. Вдруг я ощутила нечто
холодное и мокрое на затылке – это Нина под конец камлания обходила нас,
заговаривала, веточкой артыша, смоченной в молоке. Только я успокоилась, как
меня кто-то «легонько» огрел кнутом – Слава делал свой обход.
Все закончилось, но никто не вставал – ждали, что скажут шаманы.
Максимыч (грозно):
«Пить нельзя, иначе пропьете весь скот. Я вижу, что вы кайгалы (прим.
букв. шустрец, ловкач, удалец, так в
Туве раньше обычно говорили про скотокрадов, сейчас к этому добавилось еще
несколько значений слова, которые различают в контексте)». После этих
слов хозяева сжались, как будто шаман увидел спрятанное, и наклонили головы.
Зоя (спокойно):
«Ссориться и ругаться не нужно. Вы же не пропойцы, не лентяи – нужно вместе с
нами зазывать счастье и благополучие, с чистым сердцем. Тогда и вы сможете
увидеть то, что мы видим, услышать то, что мы слышим». Хозяева понимали все,
что говорили шаманы, мы же слушали и не все понимали.
Хозяин разлил араку в пиалу и начал разносить нам – мы
пригубили. Затем все вернулись в юрту,
чтобы снова подкрепиться перед дорогой. Мне, честно говоря, уже подкреплять
больше нечего и некуда, разве что наоборот пояс ослабить. Но я в знак солидарности
со всеми тоже подсела к очагу, о чем сильно жалела потом всю дорогу. А шаманам-то
ой как надо поесть после камлания, энергии набраться. Нина говорит, что после
более длинных обрядов настолько проголодаешься, что готов целого барана
съесть.
9.50 – двинулись дальше. Было приятно, что наши новые водители –
молодые ребята Слава и Витя, очень хорошо знают не только название местности,
но и историю вон той речушки или холмика. Они рассказывают, что недалеко от
стоянки Михаила есть небольшой омут – хоран суг (прим.: яд-вода). Если скотина попьет из
него, тотчас же погибает, а о человеке и говорить нечего. Особенно страшен
яд весной – ничем не выведешь. А исчезает эта опасная лужица примерно в
июне, сама, говорят: обратно в землю уходит, чтобы весной появиться снова.
Поэтому чабаны оградили забором – запретная зона.
Заехали в юрту Колхоз-оола Шууруковича Кара-Монгуша. Нас встретила
молодая пара – невестка Колхоз-оола Амина, к которой тесть обращается на «вы»,
и младший брат Хулер-оол. Поженились они три года назад. В юрте все очень
чисто, уютно, везде порядок, все в коврах –
защита от холодов. В центре – буржуйка, потрескивает огонь, пахнет
чистыми дровами. На печке – большой казан – паш, в котором что-то вкусно
варится. Маленькая девочка лет пяти забежала, поставила перед нами тарелку с
макаронами, потом с удивлением начала нас разглядывать. когда я
посмотрела на нее так же, она улыбнулась и выбежала. Я продолжила осматривать
жилище наших гостеприимных хозяев.
Крыша юрты крепится на множестве длинных ровных жердях – ынаа,
стропило для юрты. Кто-то мне говорил, что их должно быть 99, посчитаем – 86.
Мне объяснили, почему столько – просто не хватило жердей, потому что их
найти очень трудно: не только из специального дерева, но такие прямые,
ровные, аккуратные, не короче нужной длины. А ищут в тайге. Жена Колхоз-оола
Светлана подала гостям душистый чай, далган (прим.: мука из жареного ячменя или пшеницы),
топленое масло и сливки. Забыв про недавнишнюю свою вынужденную остановку, я
с удовольствием уплетала вместе со всеми.
10.45 – На прощание мы сфотографировались с большой семьей Колхоз-оола
и поехали дальше. Ролланда в дороге постоянно ухаживает за своими шаманами как
мама, трогательно и непринужденно.
12.00 – подъехали к оваа (прим.: жертвенный курган – груда камней на возвышенном месте, где совершался
религиозный обряд в честь какого-либо духа, обычно духа горы). За
горизонтом – граница с Монголией. Мы положили дары на камни и, не сговариваясь,
разбрелись – на таком просторе невозможно стоять тесной кучкой. Тишина и покой.
Вдруг непонятно откуда прилетела сорока, подлетела к пище, схватила что-то и
полетела прочь. «Хозяин места принял нас», – объяснили шаманы. «А можно ли его
увидеть? Вы ведь видите» – по-детски наивно спросила я. «Вот он», – Максимыч
показал на большого черного ворона, сидящего на макушке столба недалеко от нас
– откуда он взялся, минуту назад на столбе никого не было, а вокруг – ни кустика, с которого могла бы прилететь
птица.
***
В 14.10 мы были у крохотной избушки у дороги, вагончик –
контрольно-пропускной пункт, где обязательно проверяют паспорта. Проверив
документы, пограничники пожелали счастливого пути. Едем в Мугур-Аксы.
Работая в ИРПО (Институте повышения квалификации учителей республики)
старшим преподавателем кафедры русского языка и литературы, я всегда думала
о том, как же тяжело сельским учителям приезжать к нам на курсы, и мы, сотрудники
кафедры, всегда старались снабдить нужной информацией и литературой
каждого из учителей. Но я не представляла, до какой степени это далеко, долго
и утомительно – для первого раза это незаметно, напротив, красиво. Но несколько
раз в году, не ради отдыха…! Спасибо вам, сельские учителя, еще раз, за ваше
действительно мужество.
Очнувшись от своих грустных мыслей по поводу образования в
республике, на селе, я посмотрела налево – холод пробежал по спине: мы ехали по
краю обрывистого горного серпантина. Страшно и красиво! – дух захватывает.
Не успела я подумать, а как же быть, если попадется встречная
машина, да немаленькая, впереди появился …военный грузовик. С детьми на
открытом кузове: от 3 до 14 лет – на каникулы, в основном из начальных классов,
и несколько взрослых. Из кабины вышел молодой человек невысокого роста и
представился – это директор совхоза «Тоолайлыг», куда мы и направляемся,
Шолбан Сергеевич Салчак. Оказывается, нас ждали. Наша группа перебралась на
грузовик, и мы все поехали, уже в обратную сторону, в Тоолайлыг – родину
Хомушкуевны.
Пока ехали, дети спели нам свои любимые песни – «Тоолайлыг»,
песня монгольского мальчика о маме, про шагаа. А один мальчик лет шести,
серьезно назвавший свое полное имя – Аяс Борисович Тулуш, исполнил каргыраа
и сыгыт. Потрясающе красиво. Когда Маргит спросила, кто научил его так
петь и можно ли научиться этому, Аяс Борисович
как-то просто ответил: «Бурган чаяп каан» (Бог одарил).
Тем временем дорога начинает нас тревожить. Когда я собиралась в
дорогу, мама сказала мне: «Тебе придется перейти семь перевалов, семь рек
переплыть и семь снежных вершин одолеть». Но, как и все дети, думала: все
мамы такие, все преувеличивают – и не взяла ни теплых носочков, ни вязаной
кофточки. Вот когда я вспомнила ее слова.
Когда машина с визгом выезжала из воды на толстый лед, задняя часть
кузова почти задевала реку. Дети кричат и ревут от страха, даже взрослые не
могли сдержаться. Я схватила самую маленькую девочку, которая громче всех
кричала и тем самым раздражала и без того напуганных мальчиков, закрыла ее
голову руками и прижалась к борту. Машина забуксовала в таком положении.
Задняя якобы защитная решетка на кузове болталась, как мотылек на ветру. И
слезть нельзя – стремнина такая, что унесет и крепкого мужчину, и оставаться
страшно. Я попыталась успокоить детей и сказать, что все будет нормально, так
всегда бывает (хотя не знаю, всегда ли), но это мало подействовало. Но, видя
мое смеющееся лицо, некоторые мальчики тоже начали улыбаться, подшучивая
над испуганными девчонками.
После пятой попытки, машина выехала на ледяной берег, и все
вздохнули. Так мы переезжали реки четыре раза, после чего машина застряла
вконец, прямо посередине реки: заглох мотор. Слава Богу, высадиться в этот
раз мы смогли – через кабину на нос машины.
Сидим на скалистых камнях, дышим широко и облегченно. Пахнет отцветающим
багульником. Мужчины колдуют над грузовиком, дети разбрелись по камням,
как козочки, начали «щипать» цветочки. Один мальчик подбежал ко мне, ткнул неуклюже
букетик багульника и, улыбнувшись, убежал.
Шаманы, тихо посовещавшись, вытащили бутылку белого, и начали
разбрызгивать в стороны, задабривать духов рек и гор, чтобы приняли нас и не
сердились за непрошеное вторжение. Тут ко мне прибежала целая орава с
цветами, и мне пришлось вспомнить, что я препод, и сказать, что цветы рвать
нельзя, а то духи рассердятся и не пропустят нас. Действие моментальное – дети.
Вот в 16.30 загудел мотор. Машина начала выезжать. О! Возгласы,
аплодисменты – и машина …не выехала. Ждем снова. Хорошо, хоть солнце
появилось – может быть, духи уже приняли шаманские подношения и немного
подобрели – понятно, что в местах с суровым климатом суровые духи. Вокруг одни
горы: близко, далеко, за горами – вершины, вершины, вершины. Скалы, шум реки и
мотора. Красота необыкновенная!!!
Дети начали помогать взрослым подкладывать камни под передние
колеса грузовика, дружно, не договариваясь – не впервой. И через десять минут
– ура!!! Шолбан Сергеевич сказал: «Вот видите, каждый ребенок на моей шее (стукнул ладонью по затылку)». Пьем за
мягкую дорогу и трогаемся дальше.
А я снова начала думать о том, как дети добираются до школы каждый
раз, а на зимние каникулы?! и среди них есть совсем махонькие. А ведь это так
далеко. Неужели нельзя было ничего придумать за столько лет для детей, которые
едут УЧИТЬСЯ? Наивный вопрос? Но самые наивные вопросы подчас бывают верными.
***
Остальные реки после той были для нас шуткой шофера. На крутых
спусках мы, спешившись, шли за машиной. По дороге некоторые дети высаживались
где-то в степи – там живут родители, там их стоянка. Убегали – только пяточки
сверкали.
В 18.00 мы прибыли в Тоолайлыг. В кузове остались только мы – нас
повезут (сказали, что это уже не страшно) в дом к Зоиным детям. Там и заночуем.
19.00 – мы в низенькой избушке дочери Зои Долбанмы.
Молча потягиваем горячий чай, едим мягкое мясо, отдыхаем.
«Неужели?!» – звучало в глазах каждого из нас, даже шаманов. Только потом
начинаем, сначала тихо, говорить о том, о чем все молчали: страшно подумать,
что могло случиться. Тут все наперебой начали вспоминать каждую деталь путешествия,
смеяться, испуганно цокать – в общем, страстям волю дали только сейчас.
Шаманы, до сих пор хранившие бесстрастное молчание, сидели и
озабоченно качали головой. На кузове-то они сидели в четырех углах и как бы
охраняли всех нас. Они были самыми спокойными среди нас, орущих и плачущих,
и только глаза выдавали их волнение.
Пришел директор с водителем, и мы все поблагодарили шаманов за
помощь в трудном положении. Когда страсти улеглись, Максимыч заиграл на хомусе,
и стало тепло и спокойно.
Было уже 20.30, когда мы вышли на улицу. Присели на бревна и
вдыхаем всей грудью чистейший воздух. Местечко это как в колыбели: вокруг
горы, а в середине ровная поляна, на которой расположился аал Зоиных детей. И
в этой тишине голос Зои, рассказывающей о своей судьбе, звучит как тихая река.
***
Родилась она в 52-ом году в местечке Адыры. В 69-ом окончила 10
классов и поступила в музыкальное училище – очень любила петь и танцевать.
Танцкружок училища закончить она не смогла.
– Почему?
– Потому что, видимо, пришло время понять, что я – шаманка. Время от
времени у меня уже были приступы, могла упасть в обморок даже во время танцев.
Потом я сильно заболела. Никто не мог понять, от чего.
– Вы так и не поработали
по специальности?
– В 80-ом году я приехала на практику сюда. Стала сакманщицей.
Однажды во время очередного приступа упала и сломала руку, видишь – до сих пор
вот такая (рука у Зои не разгибается
полностью). А человеку, танцующему тувинские танцы, нельзя без рук.
– Вы это воспринимаете
как знак свыше?
– Да. Это был знак, что я должна заниматься другим делом. И все –
маме начала помогать чабанить.
– А сколько вас было у
мамы?
– Трое. А если считать детей отца от первой жены, то десять, я
восьмая.
– А как вы узнали, что у
вас есть шаманские способности?
– Я хорошо чабанила, коммунистом была и депутатом. О шаманстве и не
знала. Заметила это только в последние годы жизни моей матери, потому что она
могла «видеть» и лечить руками (прим.: мы разговариваем по-тувински: оттур коор, тудар – букв. «насквозь видит, держит», «правит»).
– Среди предков есть
шаманы?
– С отцовой стороны, шаманы из Тос Аржаана. Мне мама рассказала, в
последние свои годы.
– Что вы сделали, когда
узнали об этом?
– Мать перед смертью сказала, а я смеялась над ее словами.
Когда я спросила, не ходила ли она к врачу и какой диагноз ей
поставили, Зоя сказала, что шаманские приступы от приступов просто больного
человека отличаются:
– Когда у меня это начиналось, голова трещала и из глаз вылетали
искры. Я должна была схватиться за кого-нибудь, иначе я могла потерять сознание,
стать как мертвая, и три дня быть в таком состоянии.
– Как же вы обходились
здесь без врача?
– Это было прекрасное время. Вот в это место приезжали машины сразу,
вертолеты летали. На вертолете меня и увезли в Кызыл, в больницу, потому что
партийная. Через три дня я отходила и возвращалась – все как рукой снимало.
– А муж когда появился?
– У мужа тоже большая
история. Я была одной из близняшек. Сестра умерла от алкоголя. Я поздно вышла
замуж, в 78-м году, потому что нужно было воспитывать троих детей сестры.
Сейчас у меня вместе со своими их шестеро. Муж мой был непростым человеком. Он
умер в 99-ом. Сложный был, трудный.
А сказал о ее способностях Монгуш Борахович, Ак-Баштыг (Белоголовый), как все шаманы его
называют. Еще в июле 93-го, когда Зоя
пришла к нему из-за своей болезни, Кенин-Лопсан сказал, что она из рода шаманов.
Зоя только захохотала ему в лицо. Потом он рассказал ей о ее проблемах и добавил,
что и муж-то стал меньше уделять ей внимание как женщине, остыл он. Потом он
взял ее за руку, пощупал пульс, посмотрел вверх, посмотрел вниз и выдал: «Ты
должна шаманить».
– Я снова расхохоталась – не сдержалась, но потом мне стало стыдно
– перед таким человеком, и я быстро прикрыла рукой рот. Но он не рассердился.
И после этого болезни как не бывало. Так я стала лечиться и учиться шаманить.
Дома муж сначала отреагировал нормально, но потом сильно изменился,
стал без причины злиться на нее – все, как предсказал Башкы.
– Наверно, не мог
смириться с тем, что рядом такая сильная женщина? – редкий мужчина сдюжит.
– (Улыбается) Нет, я
же болела, слабая была.
После смерти мужа дети уехали учиться в Кызыл, а Зоя осталась
шаманить в родных местах. Здесь, с 1998-го года, начинается ее славная
шаманская работа. Приглашают ее по всяким поводам: болезни, сглаз, ребенок
куксится, не может спокойно заснуть, плохие сны посещают. Но больше – из-за
главной жизненной ниточки – скот. «Постоянно здесь крадут, – возмущается Зоя. –
Прямо напасть». Да, воры не ленятся – даже в такие дали добираются, и в зной, и
в стужу, а у нашей бедной милиции ни снаряжений, ни быстрых коней, ни проворных
парней.
Когда мы сидели, разговаривали, подошел зять Зои и сказал, что пошел
искать коней. Оказывается, за несколько дней до нашего приезда у них украли
двух коней. Воры проходят даже сюда, потому что здесь самые лучшие бараны и
овцы в Туве, да и граница с Монголией близко. У Зои был целый табун: вороной,
каурый, рыжий – она перечисляла долго. Когда я спросила, как же так она всех
помнит, она даже возмутилась: «Конечно, я помню каждого своего коня». А когда
ее муж уходил, кони пропали. «Думаю, что это он увел – мне в отместку».
День
третий.
8.00. Мы только встали, спалось хорошо – спокойно, а хозяева уже на
ногах.
В 8.30 начались приготовления к предстоящему ритуалу, собственно,
к тому, зачем мы все сюда приехали.
На белоснежный кусок материи высыпали крупу – пшеницу, примерно
три килограмма. Теперь нужен рис, артыш, кадак (прим.: тонкий мягкий шелк в форме широкой ленты,
примерно 15-25 сантиметров, который преподносят почетным гостям).
Нина достала множество ниток разного цвета и собралась шить мешочек для
пяти счастий Максимычу. Нужно точно попасть по размеру: сколько крупы –
такой величины и мешочек. Слава смешивает в большом деспи пшеницу, рис,
просо, ячмень, добавляет туда же измельченного артыша, овес, дикое просо – это
беш кежик, беш буян(пять
счастий, пять милостей). Полный деспи! Затем шаманы начинают набирать
пять счастий в мешочки. В одном из мешочков зачерпнулось больше, но обратно
в деспи невозможно – «то, что зашло, выносить нельзя». Потом вместе с благопожеланиями
выбросится, говорят шаманы. Среди мешочков был тонкий, узкий, но очень
вместительный: в него поместилось больше, чем в два квадратных мешка.
Во дворе мужчины разделывают козу, женщины чистят внутренности. А
вот уже и зовут кушать.
За едой Слава рассказал свою историю. Он молод, но иногда кажется
столетним стариком, особенно когда объясняет или рассказывает. «На родине
моего деда Суглуг-Ой (Чаа-Хольский
кожуун), когда мне было три года, прямо на дороге Небо молнией упало на
меня», – рассказывает он.
С тех пор у Славы начались приступы, и он синел от судороги. Слава
Богу, это было только дома. Но никто не догадывался. В шестнадцать лет отец м
мать лишь сказали осторожно, что ночью ему нельзя выходить. Приехав
откуда-нибудь, он обязательно рассказывал какие-то небылицы, как казалось
другим, о том, чего никто больше не мог видеть. Иногда самому становилось страшно
от «увиденного».
Родители понимали, что их сын уже может «видеть» – так говорят,
когда человек обладает даром видеть невидимое, даром «третьего глаза». Они
сказали: «Не бойся, ты будешь шаманом. Жди своего часа». Это было в 92-ом
году.
Сейчас Слава уже два года как работает в «Тос Дээр».
– Слава, как только вам
сказали, что вы шаман, вы сразу почувствовали это?
– Человек сначала не верит себе. А я поверил, когда первый раз толге
(прим.: гадание, ворожба – на
бараньей лопатке, камушках, картах) разложил. Все было точно. Потом люди
приходят и говорят: ты правду мне сказал. Вот тогда веришь.
Народ примет – и вера в себя появляется. И с каждым разом она
крепнет.
– Вы никогда до того ни
разу ни на чем не гадали?
– Сколько себя помню, все время хуваанак раскладывал (прим.:
камешки для гадания). В 92-ом
первый раз сан ставил. На поле за аэропортом. Тогда сразу пришло... (задумался).
– Сейчас эта болезнь
вас больше не мучает?
– Перестало это у меня в 11 лет, когда я в первый раз «увидел». Не
знаю, что родители сделали: кого помочь
попросили. Приостановили. Чтоб в свое время проявилось, наверно.
– Страшно было?
– (Усмехнулся).
– У шаманов ведь есть
наставники, кто ваш, так сказать, первый учитель?
– Когда я пошел к шаманам, все меня прогоняли, говорили: тебя не мы
выведем, (прим.: то есть путь
шамана не мы откроем). А вывел меня Бачыылай Мунзук, 30 апреля 98-го
года. 18 июня я начал работать в «Тос Дээр».
– Как вас там встретили?
– Только я зашел в шестую комнату, Зоя Хомушкуевна крикнула: «А, это
мой партнер!»
– Она вас до этого
видела?
– Нет, конечно.
– Семья у вас большая?
– Трое детей, жена. Была врачом.
– Как они относятся к
вашей нынешней работе?
– Они все знают, все понимают.
До шаманской работы Слава был чабаном, и аратское хозяйство пытался
завести, служил, как все парни, в армии, попал в Афганистан. Об этой части
своей биографии Слава пожелал не рассказывать. Одна песня осталась, которую
он пел там – «Манчурегим». Ну и не будем больше приставать к человеку.
А приготовления потихоньку идут своим чередом, и именно в такие
моменты рассказываются самые интересные истории на свете. Одна из них –
Максимыча. А был простым шофером, работал на машине стоматологического отделения,
сам он из села Бажын-Алаак.
– Как получилось, что вы
пришли в «Тос Дээр»?
– Кенин-Лопсан позвал меня, он ведь мой дядя. Он сказал, что я умею
лечить людей. Работай здесь, ты нужен, сказал он.
– Вам было лестно?
– Я застеснялся. Но он уговорил. (Если бы не уговорил, отругал бы, –
довольно посмеивается Слава).
– И вы тут же перешли к
нему?
– Я пропал на месяц. А Монгуш Борахович все зовет. А когда приехал,
он дал бумагу с печатью. Это, видимо, документ. Так начали работать.
– У вас очень тесные комнатки.
Сколько человек работает, например, в вашей комнате?
– Сначала нас было шестеро. Сейчас у меня отдельная – хорошо.
Оказывается, Дадар-оол Максимович из рода шаманов. Как сказал ему
Монгуш Борахович, происхождения нечистой силы. Его дед по отцу Бошкажык был
известным в округе шаманом, мог «держать» (лечить руками), зашептывать,
заговаривать, предсказывать. В монгольском хурээ сидел. Когда за ним пришли,
чтобы арестовать, он показал на свой дунгур и сказал: «Если сможете поднять,
заберите его». Милиционеры, подойдя к бубну, все попадали – такой силой
обладал даже бубен деда. Его бабушка, Дамбыжаа, тоже была шаманкой. Ее называли
Самдар хам (прим.: самдар –
рваный, оборванный, ветхий). Максимыч вырос у них дома. «Видения»
начались у него с четвертого класса, он мог «слышать», «видеть».
– Стоило мне посмотреть на человека – и я все о нем уже знал: его
болезни, проблемы, судьбу.
– Как рентген.
– Да (смеется).
Бывает, что и не разглядишь. Это когда его сила и моя равны. Такие и гипнозу
почти не поддаются. Этот самый гипноз у каждого есть.
– И у меня?
– (Внимательно посмотрел на
меня, изучающе, с видом биолога, разглядывающего выведенный им новый вид
букашки, потом покачал головой: мол, о!, какая сила). (Смеемся).
У Максимыча двое детей. Первая жена умерла, оставив двоих детей.
Сына убили хулиганы. Максимыч до сих пор сильно переживает. Дочь работает
рядом в «Тос Дээр», подарила уже четырех внуков. Со второй женой живут ладно,
дружно. Она фельдшер, акушерка. У нее четверо детей. В «Дунгуре» (прим.:
«Бубен» – шаманское общество в Кызыле)
он начал работать с 96-го года.
– А как человек узнает
про свои шаманские способности, или некоторые так и не узнают этого?
– У кого есть дар, тот сам приходит.
– Но ведь вас,
получается, за уши притянули.
– (Смеется) Все
равно бы пришел, рано или поздно.
О жизни Максимыча можно говорить долго – целая книга, и в одну
газетную полосу не поместится. Нелегкая была у него судьба, но он постоянно
шутит, иначе, говорит, неинтересно жить.
А чалама тем временем уже сделаны. Вообще их должно быть 99. Тут,
то ли от горячей печки, от горячего чая ли, то ли от рассказов или все-таки
от вчерашних приключений на холодной реке, у меня поднялась температура,
голова закружилась, и мне предложили лечь на кровать.
Проспала я около двух часов. Проснулась я от тихого разговора, даже
сквозь сон я почувствовала в голосе озабоченность. Приоткрыв глаза, кроме
своих друзей, я увидела незнакомого мужчину, которого под руки держали дети,
видимо, внуки. Он пытался сесть на предложенный стул у дверей. Этого человека
за несколько дней до нашего приезда чуть не парализовало – давление. И теперь
он еле-еле приковылял в надежде на волшебную исцеляющую силу шаманов.
Слушая разговоры, я снова задремала. Когда снова проснулась, обнаружила,
что осталась одна. Только я хотела подняться, как услышала нечто похожее на
шорох: больной человек все это время оставался рядом, сидел курил. Я осталась
на месте и начала наблюдать. Мужчина бросил докуренный окурок в таз под
умывальником, но не рассчитал – окурок упал на пол. Тогда он медленно, превозмогая
боль, встал и попытался сделать один шаг в сторону окурка. А до него был только
один шаг ребенка. Не знаю, сколько это продолжалось, но мне все время хотелось
вскочить и помочь ему, но я не стала мешать – а вдруг бы я напугала его своим
внезапным пробуждением, да и побороть трудности человек сначала пытатется
сам. Наконец он добился своей цели. Дети пришли и увели его на улицу, а я
снова погрузилась в сон.
***
Было уже 14.30, когда все засобирались. Меня даже хотели
оставить – на самом-то интересном месте?! Ни за что! – и я быстро вскочила.
Тщетно пытаясь мысленно отогнать хотя бы на четыре часика свою головную боль,
я попросила найти анальгин. Директор Шолбан Сергеевич еле нашел спасительную
таблетку. Этот «шаман» оказался пока сильнее всех, или, скорее всего, я испорченный
цивилизацией и медикаментами человек современности.
Через час мы все были уже на месте. Шаманы сразу начали расчищать
место граблями и лопатами. Вообще-то все это должны были приготовить
жители, но они все сейчас заняты стрижкой баранов – очень ответственная работа.
Но почистить место для камлания недолго. Прибежали парни и девушки, начали
таскать хворост для костра. Все палки ровно разрезаются.
Поднесли четыре ровных длинных толстых шеста, поставили на старый
засохший пень и начали заострять один конец и очищать их от коры. Палки такие
прямые и ровные, будто специально выросли для сегодняшнего дня. Тупой конец
бережно оборачивают белой материей. Получившиеся четыре стояка с острым
наконечником несут к устью реки Тоолайлыг, здесь же на поляне, и начали вбивать
квадратом вокруг – камлание будет на очищение устья реки.
Столбы закрепляются камнями. Из хвостов сарлыков вьют веревку, которой
и перевязывают эти четыре столбика – получается ровный квадрат. Эту веревку
– чээп, плели все женщины Тоолайлыг: сегодня утром каждая, от самой старой
до самой молодой, сплела по полметра – одна, затем другая и так далее. Получилось
около четырнадцати метров, а нужна длина устья реки.
Несут шаманские атрибуты для предстоящего действа. И все делается
без суеты, спокойно, серьезно и одновременно весело. Помогают все жители,
каждый делает то, что может и что ему по душе, никто не сидит без дела. Собак
отгоняют, говорят, гадить будут, а осквернять такое место нельзя.
Тут не хватило веревки обвязать четыре столбца – срочно нужно доплетать,
но эта работа небыстрая, потому что нужно плести красиво и, главное, крепко.
Маленький мальчик принес что-то и подает Зое. «Ты мне отдаешь свой аркан?!
Заберу ведь», – улыбается Зоя. А аркан для мужчины в хозяйстве – вещь незаменимая.
«Ничего, я другой сделаю», – скромно сказал маленький человек, и спас
положение. Смутившись от громких возгласов «Молодец!», он убежал.
Теперь можно нести самое лучшее из еды, нетронутое никем. Слава
говорит, что и кушать потом все будем здесь же: освящение здесь, праздник здесь
– значит, и стол здесь.
Было 18.25, когда мы с удивлением увидели того самого больного
человека, который днем был у Долбан дома. Он гулял с внучком, пусть небыстро,
но без особых усилий. Оказывается, пока я спала, Зоя лечила его во дворе. Нина
говорит, что после камлания он поднимется, и тоже стала готовиться: распустила
волосы, начала расчесывать. Зоя надела ярко-красные бусы – ортемчей называет
она их (прим.: вселенная).
Эти бусы сделаны из орехов с Амазонки. Вообще на шаманах много всяких
браслетов, бус, амулетов, и когда они проходят в своем одеянии мимо,
раздается тихое бренчание.
Мы пошли повязать приготовленные утром чалама и загадать самое
заветное желание. Почему-то когда говорят, что нужно загадать самое-самое,
сразу и забываешь: какое оно, самое-то. Но у каждого все равно нашлось
желание, которое мы нашептывали, пока повязывали цветные ленточки.
Максимыч и Слава разбрасывают вокруг пять счастий, мы повторили
тоже самое. Все на самом деле очень красиво и таинственно. Теперь это место
шаманы называют дагылга байзазы – байза освящения.
Шаманы в одежде, люди несут и несут еду, принесли парное молоко,
пельмени, в общем, опять все самое вкусное и свежее. Прощай, фигура!
Предназначенное для духов лежит в отдельном большом блюде.
Собралось всего 62 человека. Директор совхоза еще молод, такое при
нем происходит здесь впервые, поэтому Максимыч подсказывает заранее, что
сказать людям, что делать. Слава говорит, что желательно, чтобы все сели
семьями: «А то расселись кто как и не поймешь. Или вы все холостые?» По кругу
прошел добродушный смех. Максимыч подхватил: «Незамужним женщинам советую
сесть поближе ко мне». Шутки Славы и Максимыча сняли некое напряжение и страх –
всем стало весело. Но серьезного отношения, тем не менее, никто не терял.
После того, как директор представил всех, объяснил, что тут будет
происходить, Максимыч преподнес белый кадак директору. Вообще, его подают
старейшинам местности, но поскольку Шолбан Сергеевич и есть глава этого
маленького селения, подаем ему, объяснил Максимыч. Самому старому мужчине и
женщине тоже преподнесли. Затем представили Ролланду Николаевну. «Самый лучший
переводчик в Туве», – как-то просто, констатируя факт, сказали шаманы, и это
действительно так. Я знала, что Ролланда – высококлассный специалист, но что
непревзойденный переводчик с английского и наоборот, убедилась только в эту
поездку: она передавала не только суть слов, но и то, что чувствовали и
переживали шаманы, говоря те или иные слова или проводя какие-то ритуальные
действия, и что чувствовали мы. Маргит, наверно, должна быть благодарна такой
удаче.
Шаманы раздали каждому присутствующему чалама, которые мы все
утром делали, и все пошли подвязывать к байза. У порога Слава стоял как страж и
бил кнутом каждого проходящего: чтобы скверна от человека не проникла к
священному месту. Затем все возвращаются на свои места. Нам раздали
палочки-благовонья и зажгли. Раздается «уе!» (прим.: междометие, выражающее чувство боли – ох!):
это шаманы обходят всех снова. И меня стеганули – очень больно.
В 19.00 началось! Огонь зажжен, языки пламени прожорливо съедали
подношения. Бубны загрохотали, голос шаманских дунгуров долетал до самых
вершин Монгун-Тайги. Зоя запела. Ее алгыш звучал то как народная песня, то как
плачь-причитание, то как звон стремян резвого скакуна. Максимыч грозным стражем
стоит у костра, затем обходит всех за спиной. Нина и Слава подошли к костру,
не переставая бить в бубен и издавая непонятные звуки: то зверем завоют, то
птицей прокричат, то запоют. Сложно сказать, что чувствуют шаманы во время
камлания, но по тому, как сидят люди видно, что они верят в чудо и ждут его.
Сколько времени прошло с момента начала неизвестно, только стало
уже теплее и свободнее, и хочется взлететь над этими высокими горами, хочется
вырваться на широкие просторы Улуг-Хема, где дышится легко, и парить над
землей.
Шаманы, не переставая бить в дунгур, окружили устье реки, сели
вокруг и запели другой алгыш. Самая старая женщина селения, взяв тос-карак,
начала разбрызгивать молоко вокруг, в сторону реки и на сан. Тут подошел
(Боже мой!) тот самый больной человек с бутылочкой молока, брызнул в костер
и ушел на свое место ровной и спокойной походкой здорового человека, едва
заметно прихрамывая. Чудо? Чудо!
А шаманы тем временем поднимаются, окружают догорающий костер и продолжают
камлать. В их голосах слышится каргыраа, песня далеких степей, как из глубины
пещер холодных скал до небес, высоко-высоко, до самого солнца. Только я
подумала об этом, выглянуло солнце, которого не было целый день, показалось
из-за туч над светлой вершиной горы, словно благословляя то, что происходит
здесь. Ни птиц, ни зверей, даже собаки притихли и лежали за спиной своих
хозяев.
Все сидят, молитвенно сложив руки перед собой, затем разбрызгивают
молоко вокруг себя, радуясь очищению. Затем все поднялись и пошли к байза
бросить пять счастий, которые шаманы им раздали заранее. Никто ни о чем не
договаривается, ощущение, что такое совершается здесь нередко.
Симпатичная девушка лет восемнадцати упала в обморок. Та самая,
которая ехала с нами в машине, самая веселая, озорная и резвая. Ее повели в
дом. Говорят, что она будет шаманкой.
Я нашла глазами в толпе утреннего больного: он сидел в окружении
своих детей, радостных, что-то щебечущих ему. Его глаза горели, он был полон
жизни. И я, расчувствовавшись от всего происходящего, тоже брызнула крупинки
счастий вверх и пожелала что-то всему человечеству, тувинскому народу и своей
семье.
А у порога к байза нас ждут шаманские кнуты. Зоя говорит, что именно
с этого места пусть начнутся ваши добрые начинания, и огрела подошедшего по
спине. Кнут свистнул в воздухе. В такую очередь становиться не очень-то
хочется, но что поделать: очищаться так до конца. Нинин кнут бьет, словно
гладит, но тоже больно.
Привели девушку, Максимыч приложил ладони к ее голове, потом начал
осторожно мять спину и надавливать. Нина тем временем «поглаживает» своим
кнутом. Девушке тут же стало лучше. Затем Слава осторожно провел ладонями
вдоль спины, почти не задевая. Девушка уже улыбается. Нинин кнут снова гладит
ее.
Все закончилось. Прошло всего полтора часа с момента, когда начали
бить бубны, а казалось, прошла вечность. Директор спрашивает, как им быть
дальше. Максимыч говорит, что старшие должны следить за этим местом, что все
это нужно укрепить, покрасить красным цветом, вбить покрепче столбы, сделать
очаг из трех камней, чтобы на праздники старейшины могли бы благодарить
духов и кормить их. «Через год в это же время пригласите нас», – закончил он. И
так еще три года, тогда только окончательно очистится устье реки.
Затем шаманы сказали, что это был ак сан (белый сан), поэтому каждый
может взять себе немного золы от этого священного костра и отнести домой: можно
в свой очаг положить, можно добавлять в пищу, можно и хранить в мешочке. Если,
например, ребенок не может заснуть или спит неспокойно, плачет во сне, можно
приложить ко лбу мешочек с этой золой или помазать ею вдоль лба и по носу – и
все пройдет. Фотографируя, я совсем забыла взять немного чудодейственного
пепла. Жаль, можно было бы попробовать.
Слава: Здесь много пьющих. Это к добру не приведет. Вы должны
прекратить.
Максимыч: В этом месте все хорошо, все зависит от живущих
здесь. А пить нельзя. Это вас убивает потихоньку. Радоваться можно и без водки.
А горе нужно молча нести. Я тоже потерял и жену, и сына, мне тоже бывает
тяжело. Но человек должен быть сильным и думать о своих близких.
Зоя: Если оскверните – все здесь превратится в страну
нечистой силы. Что ж, все пьют, и не пить совсем кому-то невозможно. Понимаем.
Но не четыре-пять дней подряд пьют. Это неправильно. Это нечисть вас так
путает. Пить ведь уметь надо, и в горе, и в радости. Берите со старших пример.
У того старца (она показала на старика
справа от нас) тоже горе, но он достойно несет свою печаль, не
упивается.
Все слушали молча, кто-то опустив низко голову, кто-то кивал, кто-то
тихо плакал. В словах шаманов не было назидательного тона, злобы, насмешки, они
говорили спокойно и твердо.
Теперь началась «концертная часть». Дети спели все песни, которые
знали, парни выходили и исполняли горловое пение, частушки. Скромный и тихий
Артыш спел про зазнобу в больших очках и рыжими волосами, и по поляне
прокатился хохот – я, как раз рыжая, в очках, сидела рядом и записывала на
диктофон его песни. Люди угощали друг друга приготовленными вкусностями, и никто
не притрагивался к спиртному.
После импровизированного концерта люди все еще продолжали подходить
к догоревшему костру за золой, кланялись и уходили радостные. К Славе подошел
парень с бельмом на глазу. Тот набрал в рот молока, которое принес парень, и
брызнул ему в лицо. Парень, не вытираясь, поклонился и отошел. А люди
подходили и подходили, и шаманы никому не отказывали, хотя было видно по лицу
каждого, что они очень устали...
Обратно пошли пешком. По дороге Слава, переносивший всех через
реку, все же упал в воду и так, мокрый, дотопал до дома. Только в 22 часа мы
пришли на место ночлега. Завтра предстоит другая работа.
***
Немного отдохнув и освежившись, мы с Ролландой пошли к
реке. Удивительно: вроде знаешь человека давным-давно, а все равно попадется
случай что-нибудь новое узнать о нем (желательно, конечно, хорошее).
Оказывается, она была в этих местах совсем маленькой, в четыре года, но помнит
этот чистый воздух, запах гор, реки. Ролланда рассказывала, а я смотрела на нее
и любовалась ее строгим профилем на фоне темной горы, ее стройному стану на
берегу, движению ее рук, гибких, как ветви тальника под окном у Долбан. Вокруг
тишина, только река шумит, голос Ролланды да ветерок обвивает тебя вокруг,
словно играя. На темном небе звезды, как тарелки. Благодать!
Нас позвали: пришел директор совхоза лично поблагодарить шаманов.
Маргит подарила от своего имени 3 тысячи рублей для начальной школы, чтобы
директор купил необходимые принадлежности.
Мы сидим и говорим о том, что нельзя, чтобы дети постоянно
рисковали жизнью, что нужна начальная школа прямо здесь и что это возможно –
было бы желание да руки. Мы вспомнили испуганные, полные ужаса глаза детей,
их крики, плач, и снова заговорили о том, что нужно ускорить строительство
школы в Тоолайлыг – следующий учебный год дети должны начать в своем селе.
Максимыч предлагает начать проводить занятия в одном из домов: «Ведь
учились же мы раньше под открытым небом, к знаниям стремились».
У директора большие планы, он говорит, что в бюджете строительство
школы уже заложено, но начнется оно только после проверки санэпидэкологической
службы. Я по своему незнанию пока еще не выяснила, что это за служба, но звучит
солидно.
Директор говорит, что все почти готово для начала работы –
ждут только начальников. Дальше пошли сложные объяснения денежных
проблем, честно признаюсь, меня всегда вводило в замешательство большое
количество бумаг, квитанций и объяснительных бумаг. Посмотрим, как молодой
директор осуществит свои планы – пока все очень красочно. Понимаю только,
что у него будет проблема с кадрами: кто сюда поедет работать за учительскую
зарплату и нулевые государственные учительские льготы. Шолбан Сергеевич
говорит, что неплохо бы им сюда электричество, а то один трансформатор
работает. Вопрос Ролланды, почему бы самим не построить маленькую избушку
для детей, ввел директора в замешательство. Он ответил, что и работников-то
тоже не хватает, вернее, их нет. Да и горюче-смазочных материалов нет.
– А шерсть?
– Мало дают: 8.50 – самая большая цена в Туве. Мы все делаем, что
можем. У меня уже там есть трактор, нужно только колеса обновить и кое-какие
запчасти достать – и все.
– У вас здесь много
молодых. Чем они занимаются в свободное время, здесь ведь нет даже клуба?
– Его тоже можно построить, остается опять же проблема с кадрами:
кто к нам поедет?
– А как вы связываетесь
с «большой землей»?
– Через радиосвязь.
Вечерами здесь собираются в одном доме, нечто вроде клуба, и смотрят
видеофильмы, которые директор привозит из Кызыла. О строительстве школы
начальствующие знают, даже объявлен конкурс: кто лучший проект предоставит и
все необходимое для оного: материал, машины и т. д. Вот только сколько этот
конкурс будет продолжаться – сентябрь-то уж близко?
День
четвертый.
С утра идет дождь. Шаманы говорят, что так всегда бывает, когда
камлание связано с водой. Туман. Дождь со снегом. Ждем. Чего? Наверно, дороги
домой. Сегодня шаманы должны были камлать на оваа – недалеко от вчерашнего
места, потом мы должны были уехать...
Нина и Слава нашли старую книжку «Ырлажыылы» (прим.: давай споем) и поют песни. Я вышла
на улицу. Дождь немного прекратился. Овечки отдыхали в своем закутке. Вокруг
ни души. Я подняла лицо к небу и, вздохнув, закрыла глаза. Вдруг я
почувствовала на щеках что-то холодное и мягкое: не может быть! Снег падал крупными
хлопьями и мгновенно закрыл всю землю. Я почему-то дико закричала, и все
выбежали. Мы бегали под снегом, как сумасшедшие и вопили. Вчера только была
жара, ярко светило солнце, и мы ходили в одних футболках и майках, а сегодня –
зима! Да, да, через несколько минут началась самая настоящая зима, то есть не
только со снегом, но и с морозом. Нина раздает всем нам крупинки из мешочка
счастий, и мы бросаем их в небо.
Вернувшись в дом и немного успокоившись, мы начали делать плетеные
ниточки на руку: заговоренные ниточки, которыми перевязывают руки, как браслет.
«Тебе на что заговорить, на мужа?» – спрашивает Нина. «А на родных нельзя?»
«Только для себя». «Тогда на работу»,– решительно говорю я, как всякая
российская женщина, на которой держится если не все, то почти все. Нина
улыбается и говорит, что нормальная женщина просит хорошего мужа. Значит, я –
наоборот.
Снимать, ни тем более перерезать или рвать этот ниточный браслет
нельзя – он сам должен развязаться. Развязался – проблемы вместе с ним
пропали. Мой, видимо, не скоро развяжется.
В 14.15 пришел мужчина, который утром приглашал шаманов очистить
свой дом. Зоя отказалась, потому что он ее родственник. Шаманы работают для
других, но только не для себя и не для родных – таково уж предназначение
шаманское: служить людям бескорыстно, с открытой душой. Радует, что не по
родству да кумовству. Пошел Слава.
А мы остались у потрескивающего огня слушать бесконечные шаманские
истории: о том, как они живут, кто как встречает и благодарит шамана, какие люди и духи встречаются. Оказывается,
некоторые начальствующие особы мало знают традиций и не очень-то уважительны
по отношению к шаманам: раз ты шаман, должен сделать все, вплоть до мелочей (а
мелочи-то хозяин готовит, должен прежде сходить в «Тос Дээр» и спросить, что
нужно, что принести, какого цвета материал и т. д.), сделал – получи свою
бутылку да и иди. А это сильно оскорбляет
шамана – он не пить пришел, а работать, очищать тебя же от злых духов, может
быть, твоих же злых дел. А хорошо встречают те, у кого и деньги-то не водятся,
стараются, чем могут, уважают. «Если от души, и копейка дорога, – говорит Максимыч.
– Мы же видим, кто какой».
Не только люди, и шаманы бывают разные. Кто нарушит законы, того
сразу изгоняют на общем собрании шаманов – все очень строго.
– А за что могут выгнать
шамана?
– За пьянство, за вымогательство, за жадность, за прелюбодеяние,
за неуважение к товарищам, приходящим. Много за что.
– А каковы отношения
шаманов и лам в хурээ?
– Это просто ученые люди. Они делают лекарства, тоже помогают. Но
без книги – никуда. Лама читает по книге, там написано, что надо делать, но
не все есть в книге ламы. Пока лама открывает свою книгу, шаман три раза может
обежать вокруг земли.
Шаман лечит, шепчет, заговаривает. Если кто умрет, кого зовут? Шамана.
Шамана приглашают туда, куда никого не приглашают. (Он бережно переложил бубен, чтобы никто нечаянно не наткнулся).
– Что значит для вас
дунгур?
– Дунгур для шамана как паспорт. Его нельзя давать никому.
– А у вас-то сейчас не
ваш.
– (Улыбнулся) Только
очень близкому. Тот, попользовавшись, возвращает с подарком или деньгами.
Нельзя пустой возвращать.
– А если сломается?
– Если дунгур разорвется, лопнет, сломается, хозяину худо – он
может сильно заболеть, а то и умереть может.
– Шаманы – ревнивый
народ?
– О! – восклицают они и дружно хохочут.
– А быват так, что ваши
предсказания не сбываются и люди приходят недовольство выражать?
Максимыч: Бывает. Только все предсказания сбываются. Как-то
пришли люди, потерявшие очень крупные деньги. Я им говорю: вор среди вас.
Какой они подняли шум, скандалили, обманщик! – кричали. А потом оказалось
правдой – сами пришли, рассказали, прощения просили. Вот так бывает.
Ролланда, уставшая, крепко спит. Тихо потрескивают сухие
прутья в печке. Хозяин дома просит Максимыча погадать, найдутся ли его кони.
Максимыч спрашивает: на чем? Тот пожимает плечами. Тогда Максимыч вытаскивает
карты, такие не продают в киосках, и начинает тасовать, расспрашивая
полное имя, дату и место рождения, когда украли, откуда. Даже если шаман
знает, человек, которому гадают, должен вслух сказать все это.
Максимыч раскладывает. Сразу выпадает три десятки, значение
остальных для меня – темный лес. «Увели двое, – начал Максимыч, – свои же,
чтобы попользоваться – ехать не на чем было. Через четыре дня весть об одном из
коней принесет тебе женщина, и ты найдешь его, если будешь искать. А второго не
найдешь». Потрясающе!
Тут Нина начала раскладывать хуваанак на женщину, которая обещала
приехать в Кызыл на днях. «Приедет. 22-го. С нами вместе приедет», – спокойно
сказала Нина. «Но как же! Мы ведь должны 21-го уже быть в Кызыле», – постаралась
я скрыть свое отчаяние – меня очень ждут 22-го утром. Нина только улыбнулась и
сказала, что, видимо, мы приедем позже задуманного – так камушки говорят. Да.
Придется ждать.
История Нины не совсем похожа на остальные. Она училась на
режиссерском отделении Сибирского института искусств (сейчас он иначе
называется – академией). Закончив, работала в родном Берт-Даге (Тес-Хемский
кожуун), ставила спектакли, получала первые места. Потом преподавала в школе
народное искусство, традиции и обычаи. Ей хотелось учиться дальше, хотелось
чего-то необыкновенного – но чего? Стала студенткой пединститута – бросила.
«Видимо, я так постепенно приближалась туда, где мне надо было быть», –
говорит она. – А общество шаманов «Дунгур» было через дорогу. Так я туда все
время бегала. Наверно, меня влекло туда». Дар шаманский ей явился в пути,
огромным человеком, ростом с высокую скалу. Она, конечно, сначала испугалась.
Но зов предков был сильнее, и она стала шаманкой. На вопрос помогает ли
профессия режиссера в работе шамана, Нина ответила, улыбнвшись: «Да. Шаману,
как и режиссеру, попадаются разные люди... Разные актеры, разные люди...» И
каждый человек – целый мир. Как Нина.
***
Только к шести часам начало проясняться, но тут же пошел мелкий и
частый снег. Прямо как ранней зимой. Пасмурно. Так вот ты какая, Монгун-Тайга,
непредсказуемая, своенравная. Словно услышав мои слова, ветер стукнул резким
рывком в окошко и свирепо свистнул.
А дома тихо и тепло. От журчащего разговора клонит ко сну. Так,
наверно, здесь проходят бесконечные зимние ночи. Погода разыгралась не на
шутку. Ветер усилился. Шаманы говорят, что это Слава до сих пор бьет в дунгур.
И мы снова пьем чай.
В 19.30, наконец-то, за нами приехал тот самый грузовик, и мы
поехали на тот берег. Местный бухгалтер приглашает нас зайти в дом и благодарит
за приезд, за работу шаманов, что приехали в праздник: за семь дней закончили
стрижку баранов. В 20.00 мы выехали. На улице снег, кажется, минус двадцать
градусов. Сильный ветер, горные дороги, и мы на грузовике. Романтика!
Я уже сотый раз вспомнила маму и то, как я отказывалась брать
вязаные носки, кофту, шапку. Ролланда вытащила шарф, который маме удалось-таки
тайком положить в ее сумку. Этот шарф меня и спас от страшного мороза.
Обратно через реки мы переправились без больших проблем. Но было
страшно не меньше. Мы с Маргит распевали песни на всех языках, которые знаем,
что и придавало бодрости и смелости. Когда мы выбрались на большую дорогу в
Мугур-Аксы, мы все вскрикнули от сильнейшего порыва ветра. Да, это не люлька Тоолайлыг, защищенная от
ветров высокими горами. Вдобавок к жуткому холоду горный серпантин, несколько
дней назад казавшийся прекрасным, внушал страх и ужас. Снег, вьюга, обрыв,
открытый кузов, ветер до 30
метров в секунду – острых ощущений, полученных за эти
четыре с половиной часа, мне хватит на весь год.
***
К гостинице мы подъехали уже после полуночи. Мне казалось, что у
меня все кости внутри дрожат, как осиновый лист в позднюю осень. Но у меня
хоть кроссовки с носками, а Зоя же была в летних сандалиях без носков. «Кровь
горячая», – смеется она.
В гостинице женщины, видимо, работники, сказали, что ждали нас
давно. Но комнаты, в которые они нас пустили, говорили об обратном: полы
мылись, по всей видимости, месяц назад, а одеяла и матрацы постелены еще во
времена Белоцарска, и их никто не штопал и не хлопал. Но нам после нескольких
часов ужасающего холода и тряски во всех смыслах в горах Монгун-Тайги эти
комнаты казались раем. А деньги с нас взяли, да немалые. Бедный Максимыч, все-таки
за шестьдесят, все не мог лечь на такую кровать. Пришлось поменять комнату для
него.
Через некоторое время, после горячего чая и легкого ужина, нас
сморил сон.
День
пятый.
Несмотря на усталость, мы встали в восемь часов, и собрались. Но
автобуса все не было. Чувствуем себя неважно, после вчерашнего холода и пения
на морозе болела голова. Народ уже собрался около гостиницы и терпеливо ждет,
когда выйдут шаманы. При виде длинной очереди мне становилось грустно: в Кызыл
я попаду нескоро. Но Зоя говорит, что они сегодня работать не будут – приедут
позже. Я решила прогуляться по поселку, но Ролланда сказала, что нам надо
сходить к другу Монгуша Бораховича и отнести письмо ему и главе администрации.
***
Нас очень тепло и трогательно принял старый человек: понюхал нам голову
(так мне делали бабушка и дедушка). «Я передаю вам свой возраст», – сказал
он. Бегзи Балганович Адыг-Тулуш родом из Хайыракана Улуг-Хемского, работал
корреспондентом в газете «Шын», друг юности Кенина-Лопсана, ему 72 года.
Когда он узнал, что я тоже выпускница МГУ, он повернул лицо в мою сторону,
протянул руки и крепко пожал мои. В его рукопожатии чувствовалась сила и
одновременно мягкость и теплота.
Несчастный случай ослепил его, но он не сдается. Не курит, но
обязательно подержит сигарету в руках в случаях, когда этого требует обычай,
потому что по тибетологии, которой он увлекается, если не куришь, хоть подержать
должен – в знак глубокого уважения к человеку. Что мы с Ролландой постоянно
и делали в пути.
История семьи Бегзи Балгановича, его жизни очень интересна –
требуется специально время и не одна газетная полоса, чтобы ее поведать. А
сколько он знает всевозможных легенд и историй! Интересную легенду о горе
Хайыракан в Улуг-Хеме, о горе Ак-Баштыг в Монгун-Тайге и о многом другом мы
узнали за короткий свой визит. Первое, о чем думаешь, слушая этого человека:
непременно нужно приехать и записать все, что он знает. «Передайте большое
спасибо Кенин-Лопсану, – сказал он на прощание. – Всем, что у меня есть, я
обязан ему». Еще попросил передать сердечный привет нашему редактору
Надежде Мухарбековне и своему товарищу Владимиру Чадамба, работающему в
редакции газеты «Тыва республика», что я с удовольствием и делаю.
Потом мы нанесли визит главе администрации Алексею
Донгаку, который очень радушно нас встретил. Но машины, к сожалению, он предоставить
не смог – поздно узнал о нашем приезде – и очень сокрушался по поводу того,
что мы приехали в очень сложное для него время. Понажимав на кнопки и обзвонив
своих подчиненных, он извинился за то, что не смог помочь, и мы откланялись.
***
Много машин мы находили, но никто не ехал в Кызыл. Причины
были самые разные: от мотора до похорон. Кто-то час назад вернулся из Кызыла и
обратно без суточного отдыха не может. А один мужичок мог поехать, но заломил
двойную цену. Шолбан Сергеевич пробовал воззвать к совести, но тщетно. Тем
временем опять пошел мелкий снег, а машины все нет.
Мы с директором наняли за шесть литров бензина «уазик» и поехали по
поселку. Ничего не найдя, решили вернуться в гостиницу. Вдруг возле гостиницы
я увидела синий «уазик». Молодая пара разгружала товары в магазинчик рядом
с гостиницей. Они только что приехали из Абакана. Чем черт не шутит, а вдруг
согласится.
Ура! Олег и его милая жена сразу согласились, узнав, что везем шаманов.
Но им нужно немного подкрепиться и передохнуть. 15.30. Обедали мы с превеликим удовольствием.
Поездка всем понравилась, но и домой после такого интересного путешествия
хотелось. Вот уже 18.30. Лежим, ждем. Уже пошли разговоры о том, что придется
переночевать и выехать завтра утром, потому что дорога дальняя, трудная. Но, к
всеобщей радости в 19.00 Олег подъехал, и мы в два счета погрузились в машину.
Через двадцать минут мы уже выезжали из Мугур-Аксы.
***
Едем по Чолдак-Арт (короткий
перевал). Ничего себе короткий, наверно, кто-то пошутил, так назвав
этот перевал – он казался бесконечным, полтора часа объезжаем.
На улице вьюга, мороз не меньше сорока градусов, ветер – 20-30 метров
в секунду. Северный полюс. А на этом перевале обязательно нужно выйти. Шаманы
бесстрашно вышли и сделали все нужные для ритуала дела.
Уже в одиннадцатом часу мы приехали в Саглы, домой к
шоферу. Сестра жены, встретив нас по всем правилам тувинского гостеприимства,
сообщила, что в Кызыле наводнение – сообщили по ОРТ. Что вода в центре города
по пояс, что из какой-то школы эвакуируют детей. Господи! Как же там мои! Сидим
и только молимся каждый про себя. Ролланда успокаивает нас и говорит, что у
нас должны знать об этом заранее и дамбы у нас крепкие. Специально ждем
программу новостей. Но в ночных новостях о Туве уже не говорят, только о Якутии
– там тоже сильное наводнение. Картины впечатляют, и мы заводимся еще сильнее.
В 00.15 мы молча двинулись в путь.
День
шестой.
До Шагонара едем почти молча. Ближе к Хайыракану снова начинаем
волноваться. Максимыч переживает, что «Тос Дээр» снесло, потому что он
находится прямо на берегу. Но вокруг пока все нормально.
Подъехали к совхозу Улуг Хурал – все залито. Тревога усиливается.
Вот уже проезжаем Ийи-Тал – люди на берегу в палатках. Вся дорога мокрая, как
после ливня, на обочинах огромные лужи. Навстречу нет ни одной машины. Наконец,
подъезжаем к Кызылу. Дома на Кожзаводе залиты водой, но в городе сухо. И в
центре. Нет и следа страшного наводнения. «У нас всегда любят паниковать», –
успокаиваемся мы.
В 9.00 – мы приехали в «Тос Дээр». Шаманы радостно кричат: все
нормально! К нам навстречу выходит молодая иностранка. Поразительно, но это та
самая женщина, о которой говорила Нина – камешки предсказали все точно.
Мы все распрощались, но сразу расходиться что-то не хотелось – за
эти дни мы так подружились и привыкли друг к другу. Маргит очень признательна
шаманам, благодарит их. Договариваемся вечером встретиться у Маргит,
сентиментально прощаемся и разъезжаемся по домам.
Так закончилось наше маленькое путешествие к большим горам
Монгун-Тайги.
До свидания, Серебряная Гора!
Фото:
2. Байза под горой Хайыракан.
Установлено 20 сентября 1992 года в честь приезда Его
Святейшества Далай-Ламы XIV.
3. Под шаман-деревом. Слава подносит дары духам этого места.
4. Гостеприимный Михаил Догбал.
5. Маргит у байза на Уш-Тее.
6. Шаманы освящают стоянку Михаила.
7. Ролланда помогает Дадар-оолу Максимовичу надеть шаманский
тон.
8. Грозный шаман Максимыч.
9. Большая и дружная семья Колхоз-оола
10. Оваа.
11. Слава во время камлания в Монгун-Тайге.
12. Обед на колесах. Ролланда и Максимыч.
13. Зоя лечит больного, который два дня лежал без движения.
Во дворе дома Долбан.