РИСУЮЩИЙ МУЗЫКУ

Разложив перед собой белые листы мелованной бумаги, тушь и проверив перо, этот немолодой человек неспешно размечает страницу, наносит на нее параллельные линии. И вот уже на нотном стане появился скрипичный ключ, и запрыгали, сложились в стройные ряды ноты.

Сколько часов требуется нотографу, чтобы вручную нарисовать мелодию? Иногда на это уходит целая ночь. Рисованная музыка постепенно появляется на бумаге, рождая в мыслях композитора все новые и новые образы…

А наутро Мерген-оол Ховалыгович нурсат вместе с женой, работающей дворником, подметает опавшую листву, зимой убирает снег. Вернувшись с «утренней зарядки» и позавтракав, снова берется за перо. Заказов у нотографа немало, ведь у каждого музыканта в оркестре или певческом коллективе – своя, личная папка с нотами.

Нотограф, композитор, профессиональный музыкант, обучивший игре на баяне сотни ребятишек из разных районов Тувы, родился 14 мая 1946 года в Кызылском роддоме № 1. В этом же роддоме появились на свет все восемь детей Клары Тыртыновны Нурсат.

Хотя мама – рассказывает Мерген-оол Ховалыгович, – до 1954 года носила фамилию Кок. И именно под этой фамилией ее помнят многочисленные ученики. Клара Тыртыновна была одной из первых учительниц в Туве, начала работать еще в тридцатые годы.

ОДНА УЧИТЕЛЬНИЦА УРОК ВЕДЁТ, А ВТОРАЯ В КУКЛЫ ИГРАЕТ

– Мерген-оол Ховалыгович, а как в те далекие годы ваша мама стала преподавателем?

– В начале тридцатых годов в Тувинской народной республике население было практически полностью безграмотным. И «первые ласточки», получив образование в Москве, учили грамоте тувинских ребятишек. Мама стала учительницей по воле своей мамы, нашей бабушки Долчун Борбуевны. Работящая была женщина, да и дедушка, Тырткык-Хунаа Куулар, мастеровой человек, очень хорошо делал хомуты, сбрую для лошадей, из дерева вырезал посуду. Наша мама часто говорила, что все таланты у нас от деда.

Как вспоминала мама, в Дзун-Хемчик-ский район, в местечко Баян-Тала однажды приехали начальники сумона и преподаватель. Они ходили по юртам, приглашали детей в чаданскую школу учиться грамоте. Маму, Улуг-Кок (старшую сестру Кок), бабушка отдала на обучение. А Бичи-Кок (младшую Кок) учиться не отдали, она была любимицей матери, и Долчун Борбуевна боялась отдавать ее «в неизвестность». Так и осталась младшая Кок безграмотной на всю жизнь.

Маме учиться нравилось. Но в первый же год она сильно заболела, пролежала около двух месяцев в постели в чаданском интернате. Выздоровела только с приходом весны.

Вышла как-то на улицу, а там прямо во дворе школы-интерната ребятишки выстроились в очередь – экзамен за первый класс сдают. Каждому учитель протягивает открытый букварь. Прочитал страницу – переведен во второй класс. А мама во время болезни все забыла. Стоит и слушает, как другие читают. Так все слова запомнила и выучила наизусть. Наконец она осмелилась, подошла к преподавателю и по памяти, глядя в букварь, как будто прочла нужные слова. Так во второй класс ее и перевели. А летом, приехав домой, все пропущенные знания мама наверстала самостоятельно. Очень хотела стать башкы – учителем.

– Девчонки и мальчишки учили взрослых читать и писать?

– Да. Тогда было время всеобщей ликвидации безграмотности. Закончив четыре класса, мама стала преподавателем. Так как она была младше других выпускников, ее отправили учительствовать в Чайлагскую школу еще с одной четырнадцатилетней девочкой. Так вместе они и преподавали – одна учительница урок ведет, а вторая в это время в куклы играет. Потом менялись местами.

Затем мама окончила педагогическое училище в Кызыле, работала в Барун-Хемчике, вышла замуж за нашего отца, вместе они переехали в Каа-Хемский кожуун, где была только русская школа. И мама стала первой учительницей тувинского языка в Сарыг-Сепе. Уже в сороковых годах переехали родители в Кызыл, так что я – мальчишка из Кызыла.

– А отец ваш кем был?

– Отец, Ховалыг Чанчыпович, баян-кольский, родом из Улуг-Хемского района. Он был единственным ребенком в семье, в четыре года остался круглым сиротой, его воспитала бабушка.

В восемнадцать лет он поступил на курсы бухгалтеров в Кызыле, стал работать бухгалтером в обкоме партии. Затем его отправили начальником связи в Барун-Хемчик, где и познакомился с мамой, потом работал в этой же должности в Каа-Хемском районе. Вернувшись в Кызыл, работал главным бухгалтером в обкоме партии. Пятидесятые годы – время коллективизации. Отец, объединив три небольших хозяйства, восемнадцать лет возглавлял сначала колхоз, а с 1964 года – совхоз «Советская Тува».

БЫЛ ЗАИКОЙ, А СТАЛ МУЗЫКАНТОМ

– Как сложилась судьба ваших братьев и сестер? Ведь зачастую дети стремятся достигнуть больших высот, берут пример с уважаемых родителей.

– В жизни порой случается не так, как мечталось. Один из братьев, Валера, умер в четыре года от менингита. А шестеро выросли и получили высшее образование. Кара-оол всю жизнь проработал в МВД, на пенсию ушел в должности мирового судьи, сейчас он адвокат в Шагонаре. Виктор был председателем рабочего комитета (то же самое, что профсоюзный комитет) в селе Ильинка, сейчас он народный целитель, массажист, живет в Кызыле. Константин – художник. Он преподает в художественной школе имени Нади Рушевой. Михаил был сотрудником комитета безопасности, на пенсию вышел в тридцать девять лет и стал таможенником, они с братом Кара-оолом оба – подполковники. А сейчас Миша стал предпринимателем, заведует предприятием по продаже пиццы. Самая младшая и любимая сестренка Таня работает в налоговой инспекции Кызыла.

А со старшим братом Николаем в пятнадцатилетнем возрасте случилось несчастье. В 1954 году мы с братом и еще четверо взрослых мужчин решили на лодке переправиться через Енисей. Вода была большая, и недалеко от середины реки лодка перевернулась. Из шести человек в живых остались трое – я, старик-чабан и молодой юноша, имени которого я до сих пор не знаю.

Пережив потерю брата, я стал заикой. Со второго по седьмой класс на уроках отвечал только письменно, разговаривал с большим трудом, зато пел хорошо, ведь при пении речь течет плавно. И мама купила мне гармошку. А играть меня научила Судак Начыновна Лагба, тогда она, только закончив Кызыльское педагогическое училище, приехала работать в колхоз «Советская Тува».

– Сейчас вы разговариваете свободно. Каким образом вам удалось избавиться от заикания?

– Когда мне исполнилось четырнадцать лет, из Москвы приехали специалисты-логопеды. Я наравне с семи-восьмилетними ребятишками стал у них заниматься и, спустя полгода, свободно разговаривал.

– Получается, что именно проблемы с речью стали причиной ваших музыкальных талантов? Не было бы счастья, да несчастье помогло?

– Я был ужасным заикой. Именно из-за своего недуга я и стал музыкантом – хотел выразить музыкой то, что трудно было сказать словами. В 1956 году поступил в Кызыльскую музыкальную школу по классу баяна, учился у Владимира Николаевича Швецова. А когда в 1960 году открыли училище искусств, Владимир Николаевич и там был моим преподавателем.

УЛЕТЕВШИЕ ПЕРЬЯ

– А что побудило взяться за рисование нот?

– Однажды в музыкальной школе увидел листок, на котором ноты были не напечатаны, а нарисованы пером. Тогда я подумал: «Вот бы мне так»!

Впоследствии узнал, что у каждого нотографа свой почерк, каждый по-своему даже скрипичный ключ вырисовывает. А ноты, глядя на которые я захотел стать «рисовальщиком нот», нарисовала Гертруда Ламаева, учившаяся тогда по классу фортепиано. Сейчас Гертруда Анатольевна – преподаватель Кызыльского училища искусств, выпустила уже множество сборников нот местных композиторов. Благодаря именно ее самобытному почерку я стал нотографом.

– Много ли нотографов в Туве? И что является вашим главным орудием производства?

– Хороший нотограф Борис Нухов уехал за пределы Тувы, Хуреш-оол Дамба умер, Гертруда Ламева отошла от дел, ей уже трудно рисовать ноты. Остался я один.

Не так давно купил компьютер, на нем пишу ноты. Но душа не лежит к машине, мне больше нравится по старинке работать.

Каждый нотограф рисует ноты специальным пером, оно тоньше обычного, а достать такие перья не всегда можно. Лет 15 назад во время поездки в Улан-Удэ я купил целую коробку таких перьев.

В среднем мне одного пера хватает на полгода. Ну, думаю, тысячи штук хватит надолго. Через некоторое время смотрю – а перьев-то мало осталось! Стал искать, оказалось, что мой внук смастерил себе лук со стрелами, а наконечниками стрел послужили мои перья. За шалости внука досталось бабушке и родителям – недоглядели.

Как-то в редакции газеты «Шын» дали мне заказ: нарисовать ноты одной песни. А времени на выполнение дали мало, к восьми часам следующего дня я должен был принести ноты в редакцию. Начал с вечера, где-то на середине работы заснул, а утром, часов в пять, чтобы не будить жену и годовалую дочь, расположился с заданием в коридоре.

Когда все сделал, положив ноты рядом с чернильницей, стал собираться в редакцию с огромной радостью и чувством выполненного долга. Проснулись мои родные, дочка Кок – так я назвал ее в честь своей матери – выползла в коридор и пролила чернила на ноты.

Наверное, сама испугалась, когда увидела черные ручки, заплакала. Жена схватила ее и убежала в комнату.

А у меня из глаз аж слезы брызнули – вся работа насмарку! Что же я скажу в редакции?

Взял залитые чернилами ноты и пошел «сдаваться». Редактор отнесся с пониманием, спросил, смогу ли я до обеда, в крайнем случае, до вечера сделать работу. С сотрудниками типографии обещал договориться, чтобы сдачу номера в печать задержали. И я до вечера все заново перерисовал.

ИЗ ТРАКТОРИСТОВ – В ПЕДАГОГИ

– Ваша трудовая биография с самого начала была связана с музыкой?

– Нет, начинал я с трактора. Отец возглавлял совхоз и считал, что мужчина должен быть настоящим тружеником. Хотел, чтобы я работал в совхозе. Хоть на тракторе, хоть на машине, но лишь бы в совхозе. Говорил, что танцор и музыкант – профессии несерьезные.

И в семнадцать лет я сел на трактор. На тракторе я работал полтора месяца, а потом мама, директор Суг-Бажынской школы, отозвала меня из бригады, предложив преподавать в школе пение. Я же был единственный баянист в селе – «первый парень на деревне». (Смеется.)

– Помните первый свой урок?

– Этот урок я никогда не забуду. Волновался так сильно, что руки тряслись, и голос казался чужим. Говорю: «Здравствуйте, дети, давайте познакомимся». А они мне отвечают, что меня знают, и я их знаю, живем в одном селе, так чего знакомиться?

Я в журнале присутствующих отмечаю, а за первой партой сидит маленькая девчушка и спрашивает: «Башкы, а что у вас с рукой, почему она дрожит»? У меня еще сильней руки задрожали.

Потом освоился. Зимой приехала комиссия из районо. Серьезные и важные, недосягаемые, как мне тогда казалось, люди посещали занятия, и мой урок отметили особо. Я сначала думал, что члены комиссии хорошие слова говорят о ком-то из старших преподавателей, а когда свою фамилию услышал и понял, что мой урок хвалили, покраснел, смутился.

Потом по линии министерства культуры отправили меня преподавать в Хову-Аксынскую музыкальную школу. В 1965 году в Хову-Аксы начали строить комбинат, на строительстве работали условно освобожденные и солдаты.

Жил я в гостинице, но денег не хватало, иногда ночевал у знакомых, а порой прямо в школе. Директор узнала об этом, похлопотала, и мне выделили трехкомнатную квартиру в двухэтажном доме. В моей спальне стоял маленький круглый стол и раскладушка, даже стула не было. Две большие комнаты пустовали, жил я один, работал в музыкальной школе, преподавал в средней школе уроки пения, по вечерам никуда не ходил, читал книги и сочинял музыку, писал квартеты, маленькие симфонии – симфониетты.

Потом – призвали в армию.

КОЖА НА ГУБАХ ОБЛЕЗЛА, А Я В ТУБУ ДУЮ

– И в армии вы, конечно, не расставались с музыкой?

– Так и было. Служил в Красноярском крае. После учебной подготовки меня зачислили в музыкальный взвод Управления войсковой части. Вручили самый большой инструмент – тубу, и дали неделю срока, чтобы научился на этой самой тубе играть.

Первое время мне было очень трудно, армейские «деды» с утра до вечера заставляли нас играть. Уже через неделю кожа на губах у меня облезла, но все равно играл: губы жжет, а я в тубу дую.

Все марши учили наизусть: и «Прощание славянки», и «Марш танкистов», и «Егерский марш». Всегда играли «Триумф победителей», до сих пор ноты помню. Обязательно было знание похоронных маршей, да и на концертах и вечеринках сопровождение оркестра необходимо. А самое главное – наизусть нужно было знать гимн Советского Союза.

– Я всегда недоумевала: как в холодное время года музыканты играют? Как металлические инструменты не замерзают на сибирском морозе?

– Сибирь есть Сибирь. Зимой механизм у любого инструмента замерзает. И я сейчас вам рассказываю то, что знает каждый духовик. Кнопки на морозе нажимать трудно, и дирижер оркестра перед выступлением в каждую трубу наливал спирт. Корнетам, трубам (маленьким по размеру инструментам) спирта немного надо, а моей тубе требовалось для разогрева граммов двести горячительного.

А представьте себе, сколько раз и как интенсивно духовики вдыхают во время выступления. В общем, к концу мероприятия мы все были «под мухой». Правда, ненадолго, минут на двадцать. Однажды во время парада спирта не было, в инструменты нам залили одеколон, потом долго мы парфюм выдыхали, и голова у всех болела сильно.

В 1968 году к нам в полк приезжал известный скрипач, лауреат международных конкурсов Валентин Жук. Я ему показал свое сочинение – вариации для скрипки на тему песни Чыргал-оола «Жаворонок». Он просмотрел ноты, отложил их в сторону и по памяти сыграл на скрипке песню. Вот мастер!

А в 1972 году Валентин приехал в Туву, выступал в училище искусств. А я жил на Кок-Тейской ферме за городом, пока добирался оттуда, опоздал на концерт. Вхожу в здание, а он в сопровождении преподавателей и студентов уже выходит. Я Валентину напомнил о себе, он улыбнулся и сказал: «Я помню, тебя Мергеном зовут».

Хотя в армии меня однополчане почему-то звали Дмитрием. По приезде в часть меня спросили: «Что означает имя Мерген»? Я ответил: «Мерген, значит – Мудрый». Однополчане придумали мне прозвище Мудрый Дмитрий. С тех пор я стал Димой. И до того к этому имени все привыкли, что даже на доске почета под моей фотографией было написано «Дмитрий Нурсат».

– Есть ли у вас закадычный друг, с которым и в огонь, и в воду, и в разведку не страшно пойти?

– А как же! Мой друг с детских лет – Петр Очур. Мы познакомились еще в первом классе, и на всю жизнь стали друзьями, вместе служили, вместе, можно сказать, живем.

Когда долго не встречаемся, я о нем жене начинаю говорить. И его жена Людмила говорит, что и он так же себя ведет, даже шутит, что нам с Петром в одно время помирать придется, чтобы друг без друга не скучали.

А Петя о нашей дружбе всем так рассказывает: «Мы настолько родные, что даже одно зернышко чинге-тараа (проса) пополам съедаем». И тут же шутит, что большая половина всегда достается ему, поэтому он и такой крупный и крепкий. Петя очень хорошо разбирается в машинах, механизмах, человек предприимчивый, из него получился очень хороший хозяйственник, всегда знает, как любую сделку выгодно провернуть. А мне он почему-то всегда все делает абсолютно бесплатно – мы же друзья! Мы с Петром на многие вещи смотрим одинаково, даже женаты в третий раз оба.

МОИ ЖЕНЩИНЫ – МОИ ВЕРНЫЕ ДРУЗЬЯ

– Расскажите о каждой из ваших жен.

– Жены мои – все творческие личности. Первая жена, Тамара, обладает абсолютным слухом, хорошо поет. Она родом из села Целинное, мы с ней вместе учились в кызыльской школе № 2. В Самагалтае, где я преподавал, как-то попросил Тамару (тогда она работала оператором в узле связи) постирать мне вещи. Она согласилась. Потом стали общаться чаще, встречались, поженились.

Так и прожили вместе двадцать два года. У нас с Тамарой четверо детей, семь внуков и правнучка. Хорошая семья у нас была. А когда младший сын вернулся из армии, я решил, что пора пожить одному. Собрались семьей, поговорили спокойно, разошлись.

– Трудно одному?

– Конечно. Но получилось так, что один я прожил недолго. Через три месяца у меня появилась вторая жена. Лариса – профессиональная вокалистка, до сих пор поет мои песни. С ней мы прожили больше двух лет. Ее сына Володю я в садик водил, воспитывать помогал. Но так сложилось – Лариса постоянно на гастролях, я часто по районам ездил. Решили остаться друзьями. До сих пор дружим, поддерживаем друг друга.

С третьей женой меня связывает интересное совпадение в датах. Во время службы в армии 8 марта 1968 года в возрасте двадцати двух лет у меня вырезали аппендицит. Именно в этот же день и родилась моя нынешняя жена Марта Эзир-ооловна. Она – очень хозяйственная женщина. Ежегодно больше пятисот банок различных солений и варений заготавливает. Мы вместе уже тринадцать лет. Ее дочь Аржаана учится в Тывинском госуниверситете, а наши общие дети – восьмилетний Дмитрий и десятилетняя Кок (Клара) учатся в школе.

До сих пор со всеми женами у меня замечательные отношения. Моя нынешняя жена в хороших отношениях с Тамарой. Я даже как-то в гости к родственникам в Кызыл-Арыг ездил с ними обеими.

Все три мои женщины – настоящие верные друзья, я всех троих очень люблю.

СЛЕПОЙ МУЗЫКАНТ СОЛААН БАЗЫР-ООЛ – МОЙ УЧИТЕЛЬ

– Мерген-оол Ховалыгович, бывает так, что человеку «пророчат» его судьбу, говорят: «Ты никогда не сможешь сделать это». И человек смиряется, считает, что он слабый, никчемный, не способный на неординарные поступки. Встречались ли на вашем пути люди, сильные духом, не сгибающиеся перед преградами, стремящиеся к цели вопреки всему?

– В двадцатитрехлетнем возрасте, отслужив, я преподавал в Самагалтайской детской музыкальной школе. Директором был тогда Бегзи Каадыр-оол, мой однокурсник. И работал там удивительный человек – Солаан Кыргысович Базыр-оол, слепой от рождения композитор.

Впервые я увидел его лет в шест-надцать, когда учился в училище искусств. Он выступал в Кызыльской филармонии, играл на баяне. На сцену его вывели под руку, он был в темных очках, слушал я Солаана с восхищением – как хорошо он чувствовал музыку!

По его рассказам, он видел свет только в пятилетнем возрасте: стоял у окна и вдруг закричал: «Я вижу, вижу, что-то такое вижу»! А это горел соседский дом.

Согласитесь, каждый может сказать, что в его положении мечтать о музыке глупо, однако он освоил не только грамоту для слепых, но с отличием окончил Курское музыкальное училище и профессионально занимался музыкой. Одно время даже работал художественным руководителем в Баян-Кольском Доме культуры.

Мы с Солааном подружились, много общались, не мешала одиннадцатилетняя разница в возрасте. Впоследствии он диктовал мне свои произведения, я зарисовал больше двухсот его мелодий.

Благодаря именно этому человеку я стал профессионально заниматься музыкой, он был двигателем моих идей. Сочиню мелодию – несу Солаану. Если оценит, похвалит – словно крылья вырастают, снова бегу писать. При жизни Солаана Кыргысовича я как-то взялся написать оперу «Адыжок» («Безымянный») по поэме Салима Сюрюн-оола. За работу, под руководством Солана Кыргысовича, взялся с большим воодушевлением. Он возлагал большие надежды на этот труд, говорил, что произведение, возможно, станет шедевром национальной классики. Но тут случилось непоправимое – маэстро скончался.

С тех пор произведение остается незавершенным. Без Солаана Кыргысовича душа не лежит продолжать начатое, мне все кажется, что произведение будет неполным, не будет хватать какой-то духовности моего Учителя.

– А как у вас рождается мелодия, вы ведете учет песням, записываете их?

– Вот композитор Ростислав Кенденбиль в свое время все записывал: день, когда начал писать песню, день и час окончания работы над произведением. А у меня все иначе было.

Как-то ехали мы с концертом в Кызыльский район. И в автобусе дети запели мою песню. Солаан Базыр-оол сказал, что песня хорошая, только автора он не знает. Я ответил, что это моя песня, но ноты не записаны. У меня была такая привычка: напишу мелодию к какому-либо мероприятию, разучу с детьми песню, проведу концерт, и через некоторое время забуду о созданных произведениях.

Солаан, узнав о таком халатном отношении к музыке, потребовал, чтобы на следующий день ноты этой песни были у него. Затем я должен был в три дня написать любую детскую песню. Так он и приучил меня все мелодии записывать, он многому меня научил: верить в добро, не пасовать перед трудностями. Он своим примером учил окружающих стойкости.

СЕКРЕТ МАМИНОГО ВОСПИТАНИЯ

– Колесо жизни неустанно вращается, сменяются поколения, растут дети. Что, по-вашему, взрослые должны прививать своим детям, чему учить их? Есть у вас какой-то секрет воспитания?

– У мамы моей свой секрет воспитания был. Как-то она пришла к нам в дом, понаблюдала и сказала, что мы не умеем воспитывать детей. На каникулах дети гостили у мамы, а спустя два месяца я своих мальчишек просто не узнал – в доме ходят только в тапочках, постоянно читают художественную литературу.

Отец всегда говорил, что в каждом доме должна быть политическая карта, человек обязан знать политическую обстановку в мире, быть образованным, знающим. Он у всех спрашивал – есть ли у вас карта в доме на стене?

Из моих детей никто музыкантом не стал, но все добились хороших результатов там, где сочли нужным. Старший сын Валерий учился в музыкальной школе на композиторском отделении. Потом он поступил в духовную семинарию в Улан-Удэ, сейчас продолжает обучение в Монголии.

Модест – профессиональный танцор, учился в училище искусств, работал в ансамбле «Саяны», но в армии его ранили, он не мог больше танцевать. Не сломался, окончил Кызыльский техникум экономики и права, работает в МВД. Альбина, младшая дочь от первого брака, работает в следственном отделе УВД Кызыла, а старшая – Валерия – преподает в школе историю.

А у меня никаких особых секретов нет. Детей от первого брака я в строгости воспитывал, а вот Диму с Кларой балую. С возрастом отношение к отцовству иное. Наверное, я сейчас просто больше понимаю, что люблю детей, и они ко мне больше тянутся.

А чему учить детей? Я думаю, детям нельзя навязать образ мыслей и поведения, если сам не являешься примером. Ко мне часто приходят композиторы, мы говорим о музыке, обсуждаем серьезные вопросы. Дети всегда рядом, они все видят, все впитывают, подражают взрослым.

На одном из классных собраний нам говорили, что детям необходимо прививать уважение к своему роду, чтобы помнили предков, умели уважать возраст. И это правильно: детям надо постоянно рассказывать, кем были их прабабушки, деды и отцы.

И еще есть святое понятие для человека – это его Родина, место, где он родился. Вот мой друг Петр родился в селе Победа. Посмотреть – там только голая степь. А для него роднее нет ничего! Мы с женой, родившейся в Бурен-Бай-Хааке, постоянно спорим, чье родное село лучше и красивее.

Родина – это что-то такое, что из души не вытравишь… По большому счету для меня Родина – это тувинская музыка, мелодия, рожденная под нашим высоким голубым небом…

Я ПРОПАГАНДИРУЮ НОТЫ!

– В мае 2006 года вам исполнилось шестьдесят лет. Многое пройдено и пережито. А что впереди?

– Если говорить о работе – я выпустил тридцать два сборника нот. Жизнь большая прожита, было в ней и хорошего много, и плохого. Часто я задумываюсь, что останется после меня, чтобы дети и внуки гордились, чтобы с достоинством рассказывали о своих предках?

У тувинцев как принято: прожил человек, совершая хорошие поступки – к нему относятся как к Богу, а пакостный человек и в старости уважения не удостоится. Каждый человек оставляет свой след.

После пятидесяти лет время летит очень быстро. Много задуманных на день дел остается невыполненными. Сплю по четыре-пять часов в сутки, и все равно не успеваю. А, может, это планов больше становится?

– И что – самое важное для вас – вы хотите успеть?

– Во-первых, хочу закончить оперу, начатую еще при жизни Солаана Базыр-оола. Во-вторых, надо закончить музыку для кукольной сказки о двух братьях. А еще планирую связаться с родственниками умерших тувинских композиторов и провести вечер воспоминаний. Зачастую бывает – музыка живет, а об авторах люди забывают.

В последние годы молодежь не сильно стремится соблюдать традиции тувинской музыки. Я понимаю, что хочется самовыразиться, создать что-то новое, неповторимое. Но, если не соблюдены определенные условия, мелодия будет французской, китайской, любой другой, но только не тувинской. А самобытность – такая хрупкая, ее беречь необходимо.

Обидно, что в последнее время молодежь нот не пишет. А ноты необходимо сохранять. Через сто-двести лет кому-то надо будет играть! Вот был у нас в музыкально-драматическом театре певец Айдын Мортай-оол. Он умер молодым, сейчас его песни никто не поет, нот ни одной из его песен не осталось.

В прошлом году погиб Аяс Данзырын. Коллеги и друзья поют песни Аяса, а через десять-двадцать лет что будет? Если музыку с кассет и дисков переложить на ноты, можно что-то из творчества этого замечательного человека спасти. Иначе все канет в лету.

Как-то я был в Кызыл-Арыге. Вечером зашел ко мне преподаватель пения Ангырак Болат-оол, показал тексты своих песен. «А ноты где?» – спрашиваю его. Он ответил, что нот не знает, и вообще считает себя нулевым человеком.

Я ему пообещал, что вместе мы исправим положение, снова приехал в Кызыл-Арыг, жил несколько дней в доме учителя музыки, переложил на ноты тридцать его песен. Через некоторое время Болат-оол приехал в Кызыл – привез двадцать новых песен! Потом стал сам учить ноты, старался очень. А когда объявили конкурс среди композиторов Тувы на лучший гимн Тес-Хемского кожууна, Болат-оол принял в нем участие и победил. Сейчас он сам свободно песни пишет, ноты рисует. Вот вам и «нулевой человек»! Вот что значат ноты и вера в себя!

Я и молодым всегда говорю – ноты необходимы! Не забывайте ноты, берегите творчество. Сами не сумеете зарисовать, приходите, я всегда рад помочь! Певец пропагандирует песню, композитор – музыку. А я пропагандирую ноты!

Подписи к фото

1. Мерген Нурсат.
2. За работой. Мерген-оол Нурсат.
3. Группа музыкантов села Самагалтай. Первый справа во втором ряду – Солаан-Базыр-оол, четвертый справа – Мерген-оол Нурсат, играет на баритоне. Весна 1970 года.
4. С женой Мартой Эзир-ооловной и детьми – сыном Дмитрием и дочкой Кларой. Февраль 2007 года.