Роза Абрамова. Судьбы моей простое полотно

(Продолжение. Начало в №36 от 19 сентября, №37 от 26 сентября 2014 года, №38 от 3 октября)

Золотой прииск: знакомство со второй родиной – Тувой

Первый раз я приехала в Туву летом 1948 года – на каникулы к родителям, которые жили на золотом прииске Соруг-Хем. Все на прииске жили дружно, праздники встречали коллективно. Даже баня была одна, каждая семья топила её по очереди для всех.

Мама работала в приисковом магазине продавцом, а папа, несмотря на то, что к тому времени в результате фронтовой контузии совсем ослеп, значился завмагом. Работали они так: мама вслух говорила, чего, сколько, по какой цене берет покупатель, и считала на счётах, а папа – в уме. Затем оба называли окончательный результат. Если не сходилось даже в копейке, снова пересчитывали. Память у отца была феноменальная. Он наизусть помнил, сколько и какого товара есть у них в магазине.

В магазине продавались все необходимые старателям товары, часть из них досрочно завозились на будущий сезон. Два года, пока я жила у деда в селе Новотроицкое Минусинского района Красноярского края, отец понемногу покупал в магазине конфеты и копил их для меня. Когда после окончания шестого класса приехала на прииск, он торжественно сказал: «Ронька! Это тебе – то, что ты у деда не видела и не ела». И вручил мне сказочный подарок – целую картонную коробку конфет. Все лето лакомилась ими с приисковыми ребятишками.

Тувой я была покорена. Люди, тайга, горы, море цветов – всё мне нравилось. У родителей подружки Гали были две охотничьи собаки, которые всегда сопровождали нас в походах за ягодами. Ее отец наказывал нам: «Если какой-нибудь зверь окажется недалеко от вас, собаки задержат его, залают, а вы быстрее бегите к жилью».

Как-то в очередной раз пошли за ягодами. По сучковатому дереву перешли быструю и коварную речку Хопто. Берем смородину, слышим собачий лай, не помня себя, по тому же дереву бросились на другую сторону. Оказалось, ничего страшного: одна из собак поймала зайца и бежала, держа его в зубах, а вторая с громким лаем неслась за ней.

Тувинцы жили в юртах в лощинах между гор. Русские с ними дружили. Запомнилось, что у тувинца Ананды лошадей было несчитано, и паслись они самостоятельно, как дикие. Идем однажды по тропинке, а из лощины несется табун. У вожака морда закрыта длинной гривой волос. Очень перепугались, но собаки залились громким лаем, и табун промчался стороной.

Лето пролетело быстро. Я уехала к деду, окончила седьмой класс и вернулась в полюбившуюся мне Туву для окончания средней школы.

Дорога в Сарыг-Сепскую школу

Родители в 1950 году жили уже в селе Даниловка Каа-Хемского района, его позже переименовали в Дерзиг-Аксы. Наш домик – при въезде в село, с правой стороны, огород выходил к берегу реки Енисей.

В Даниловке школа только начальная – четыре класса. А средняя – за семь километров, в селе Сарыг-Сеп, которое по его изначальному названию называли Знаменкой. Все даниловские ученики с пятого по десятый класс учились там.

В то время вопрос о том, чтобы возить учеников в школу, даже не стоял. Добирались пешком – и осенью, и весной, и зимой. Из Даниловки нас ходило около двадцати человек: десятиклассники Доня Никитина, Володя Сердобрюк, из девятого класса – Саша Загвоздкин, мои одноклассники Тома Небелюк, Максим Хмельницкий, остальные – из пятого, шестого, седьмого классов.

Чтобы не опоздать к началу занятий, из дома выходили в половине седьмого утра. Если кто-то задерживался, ему приходилось догонять ушедших. Зимой в темноте одному идти не очень приятно. Все научились свистеть. Выбежишь за Даниловку, как свистнешь – далеко слышно. Ребята обязательно будут ждать отставшего.

Дорог, что вели в Сарыг-Сеп, было несколько. Зимой ходили по той, что проходила через поле. На морозе волосы, брови, ресницы покрывались инеем. Подходя к школе, девочки старались не стряхивать иней, нам казалось, что мы красивые, как сказочные Снегурочки.

Весной и осенью ходили по лесной дороге или тропинке, что шла по берегу Енисея, а те, у кого были велосипеды, ездили на них. Весной рвали пионы, жарки, медуницу и ставили в классе в банки с водой. Осенью ели черемуху, боярку и все, что попадалось съедобного. Домой из школы не спешили, наслаждались природой. Знаменские школьники нам даже завидовали: им-то возвращаться из школы неинтересно – близко.

В нашем восьмом классе было восемнадцать учеников. Девять мальчишек: Коля Верзилин, Володя Глушков, Валентин Дашкевич, Володя Космачёв, Толя Куненков, Паша Леденёв, Максим Хмельницкий, Миша Чугаев, Витя Юшков. И девять девчонок: Аня Баланина, Галя Березкина, Лена Бжицких, Лиля Зайцева, Тамара Небелюк, Полина Новикова, Вера Сухова, Лиля Юшкова и я – Роза Караваева.

После девятого класса уехал в другую школу Володя Космачёв, нас осталось семнадцать. Все – комсомольцы, все хорошо учились. А главное – класс был очень дружным, как говорится, один за всех, все за одного.

Злополучный немецкий

В первые дни в Сарыг-Сепской школе всё складывалось отлично: перезнакомилась со всеми в своем восьмом классе, мне дали серьезное общественное поручение – назначили пионервожатой к шестиклассникам. Учеба давалась легко: математику любила больше всех предметов, гуманитарные дисциплины не составляли для меня никаких проблем.

Только немецкий язык, из-за которого в седьмом классе не стала круглой отличницей, органически не переносила. Почему? Возможно, потому что в отличие от своих сверстников во время путешествия с отцом в Молдавию своими глазами видела развалины разрушенных во время войны с Германией домов, то, как бедствовали люди в местах, где проходили бои.

Но надеялась пересилить себя и все равно получить по немецкому пять, окончить школу с серебряной или даже золотой медалью, поступить в педагогический институт на физико-математический факультет и в дальнейшем работать в школе преподавателем математики. Этому не суждено было сбыться. И всё – из-за злополучного немецкого.

Немецкий язык вела Вера Ивановна Рыбакова, поволжская немка. Вера Ивановна картавила: буква «р» у неё во рту перекатывалась, как шарик. Я, хохотушка по натуре, на первом уроке немецкого не смогла удержаться от смеха, когда услышала, как учительница прокаркала букву «р», читая стихотворение о родине. Она выставила меня за дверь, и это был первый удар в новой школе: так со мной прежде ни один учитель не поступал.

Стихотворение на немецком надо было выучить наизусть. На следующем уроке спрашивает Рыбакова одного ученика – не выучил, другого – тоже. Вызывает меня, я выучила, но в знак солидарности со всеми сказала, что нет. И она мне одной поставила двойку – первую в жизни. Второй удар в новой школе.

Решила бросить школу, уехать в Минусинск и поступить в педагогическое училище, но родители ни за что не разрешили. Тогда я перестала учить немецкий. А Рыбакова упорно спрашивала меня на каждом уроке. Отвечала: «Не знаю!» Она добросовестно ставила мне двойки, всего за первую четверть – семнадцать, двойку вывела и за четверть. Старшая пионервожатая Татьяна Санарова, я с ней дружила, рассказала, что за это Рыбакову заслушивали на педсовете. Но мне от этого было не легче. Перестала мечтать о медалях, училась нормально, но уже не утруждала себя зубрежками.

Вот так иногда учитель может убить в ученике мечту. Одно радовало, что стала душой класса, у меня, как всегда, было много подруг и друзей-мальчишек, с которыми могла быть во многих делах на равных.

Побег с математики на «Бродягу»

Математические дисциплины в старших классах вела Анастасия Гурьевна Деденёва, пожилая учительница, окончившая гимназию. Вся её жизнь проходила в школе: своей семьи и дома не было, жила одна в домике на территории школы, пищу ей готовила мать моей одноклассницы.

Учеников называла только по фамилиям, как будто имен у нас не было. В начале урока обязательно у всех проверяла тетради с домашним заданием. Анастасия Гурьевна носила очки с толстыми линзами, плохо видела, и мальчишки этим пользовались: передавали проверенную тетрадь тому, кто не выполнил домашнее задание. И учительница не догадывалась, что смотрит одну и ту же работу у нескольких учеников.

За глаза мы ее называли «Так это ничего», потому что в своей речи она могла сказать это в разных вариантах несколько раз. Я как-то проговорилась, что хочу стать учителем математики, и Анастасия Гурьевна сказала: «Будущему математику, так это ничего, надо знать больше, чем в школьном учебнике». И стала давать индивидуальные задания, мне это нравилось.

Интерес к своим предметам Анастасия Гурьевна прививала жестко. Без конца находила задачки, каких не было в учебниках, устраивала дополнительные занятия. И попробуй только на них не прийти.

Как-то в село привезли новый индийский фильм «Бродяга», желающих посмотреть его много, с трудом купили билеты на весь класс, а Анастасия Гурьевна придумала очередное дополнительное занятие. Школа небольшая, после занятий, вечерами, классы занимали учащиеся вечерней школы. На беду, один класс оказался свободным. Мальчишки выкрутили в нем лампочки, говорят: «Анастасия Гурьевна, света в классе нет, давайте проведем занятие завтра». А она: «Даже так это ничего».

Принесла из дома две свечки, поставила их по углам классной доски. Дала две задачки, к доске вышли Толя Куненков и я. Стали решать, а остальные, пользуясь её слабым зрением, улизнули в кино. Мы решили задачи, сказали ответы. Она: «Правильно. Всем понятно?» Я и Толя, изображая весь класс, кричим: «Понятно!» И тоже бежим в кино.

Не любили мы её тогда, не понимали, но ценили. Благодаря Деденёвой экзамены по математическим дисциплинам за десятый класс все сдали на четыре и пять, впоследствии многие окончили вузы с математическим уклоном. Уже взрослыми, во время встреч выпускников, мы всегда вспоминали милую Анастасию Гурьевну с глубокой благодарностью.

Последние годы она жила у брата в Новосибирске. Если я ехала в командировку через Новосибирск, всегда забегала к ней с цветами, тортиком для чая. За чаем вспоминали школьные годы, наши проделки. Оказалось, учительница математики прекрасно помнила не только наши имена, но даже прозвища, хранила в памяти такие эпизоды, о которых мы сами забыли.

Наши учителя

Историю нам преподавала Таисья Ивановна Кузнецова. Молодая, красивая, две толстые светлые косы струились по спине, как ручейки. Мы её очень любили. Некоторые мальчишки были даже влюблены в учительницу.

На её уроках стояла необыкновенная тишина. Таисья Ивановна рассказывала обычно больше того, что можно прочесть в учебнике, поэтому слушали её внимательно и записывали то, что говорила.

Мария Ивановна Федотова – учитель русского языка и литературы – на уроках говорила тихо и выразительно. Голоса никогда не повышала, а как бы уговаривала: «Ребята, вы ведь уже взрослые, нельзя так делать». Мы неплохо относились к ней, но в девятом классе она оставила на второй год по русскому языку Володю Космачёва, хотя по остальным предметам у него, серьезного парня, были хорошие оценки. Эту несправедливость мы ей простить не могли. Володе посоветовали уехать из Сарыг-Сепа в другую школу. Он так и сделал и в один год с нами окончил десятый класс. Вместе с Колей Верзилиным поступил в Дальневосточное мореходное училище.

Химию вела Раиса Николаевна Антонова, бурятка. Ее уважали все ученики. Она любила предмет, проводила много интересных опытов, благодаря которым заинтересовывала школьников, и мы химию знали хорошо. Раиса Николаевна ходила с нами в походы, умела найти ключ к каждому ученику, и тот мог ей рассказать то, что другому учителю ни за что бы не доверил.

Через 35 лет после выпуска в школе устроили встречу одноклассников, многие смогли приехать на неё из разных городов, где жили и работали. Раиса Николаевна была уже больная и слепая после операции. Бывшие ученики Валентин Дашкевич и Максим Хмельницкий вынесли её из дома на руках и привезли на встречу в школу.

Директор школы Алексей Оширович Антонов, муж Раисы Николаевны, чем-то напоминал легендарного педагога-писателя Антона Семёновича Макаренко. Его уважали все ученики. Дисциплина в школе была железная. Во всем. Например, по школьному коридору при входе шли по одной стороне, при выходе – по другой.

Алексей Оширович не боялся брать на себя ответственность за учеников. Всё у нас было по-настоящему. Старшеклассники сами заготавливали для школы дрова в тайге: спиливали сосны простой пилой, обрубали сучки, потом пилили, рубили и везли в село.

Особенно запомнились традиционные школьные майские костры. Сейчас их никто не разрешит проводить. Алексей Оширович и здесь брал на себя ответственность. На опушке леса за Сарыг-Сепом из сухих длинных деревьев делали каркас в виде чума, внутрь клали крупные поленья и зажигали. Пламя взлетало очень высоко, а мы танцевали вокруг, пели. Алексей Оширович поручал старшеклассникам следить за порядком и безопасностью младших. Правда, пожарные машины всегда дежурили рядом.

Семён Лукич Бухтуев не был нашим учителем, он работал художественным руководителем в районном Доме культуры и согласился заниматься со школьным хором. До этого старшеклассники шли на хоровые занятия с неохотой, только потому, что обязывали, даже если плохо поешь и не понимаешь нотной грамоты. А с приходом Семёна Лукича все изменилось: желающих петь в хоре прибавилось, занимались охотно. Мы заслушивались, когда он играл на баяне, исполнял песни собственного сочинения.

С приходом Бухтуева наш школьный хор стал занимать призовые места на смотрах. Пели русские народные, современные песни и даже классику. Лучшая хористка Аня Баланина исполняла арии из опер и оперетт. Впоследствии она окончила в Кызыле пединститут и всю жизнь проработала в педагогическом училище.

Первая любовь

В восьмом классе пришла ко мне первая любовь. Досмеялась над мальчишками, которым нравилась. Сама влюбилась – в десятиклассника Володю Сердобрюка. Из его же класса симпатизировал мне хороший умный парень Саша Горбунов. Он приезжал в Даниловку, фотографировал нас с подружками, сделал два моих больших портрета, один отдал моей маме, второй повесил у себя в комнате.

Но мое сердце учащенно билось только при виде Володи. Он – очень симпатичный, всегда с улыбкой – нравился не только мне. Раньше всё о себе я всегда рассказывала подругам, но первая любовь стала тайной за семью замками. Никто о ней даже не подозревал. Я же потеряла покой: постоянно думала о нем, искала глазами, но старалась не показывать своего чувства. Иногда он обращал на меня внимание. Бывало, ждал после уроков, и мы вдвоем на велосипедах возвращались из школы в Даниловку.

Однажды Володя пригласил вечером поплавать на лодке. Плывем: три девочки и трое мальчишек. Ночь, луна, Енисей серебрится, запах цветущей на берегу черемухи. Сердце колотится, готово выпрыгнуть из груди, а Володя, не обращая на меня внимания, болтает с моей подругой. И такая тоска закралась в душу. Говорю: «Подплывайте к берегу, не хочу больше кататься». Он рассмеялся: «Не хочешь? Прыгай и плыви!» Приготовилась прыгать. Увидев, что настроена решительно, он повернул к берегу.

Выйдя из лодки, пошла по берегу, горько плача. Дома сказала себе: «Забудь – раз и навсегда!» Сказать-то сказала, но долго душа еще болела. Из-за этого нещадно мстила тем, кому нравилась, посмеиваясь над ними. Конечно, так делать нельзя. Любовь – Божий дар, и не каждому дается. Если повстречалась любовь, то, как в песне:

Ты любовь не гони,

Ты любви не стыдись,

Береги и храни,

Как наградой, гордись!

Над чувствами других ребят ко мне нельзя было смеяться. Считаю, что это было большим моим грехом, за что и расплатилась в дальнейшей жизни сполна.

Не судьба

Интересная дружба была у нас с Максимом Хмельницким. На вид – деревенский грубоватый парень, а на самом деле – хороший и добрый друг. По субботам в школе проводились тематические вечера с танцами. Я очень любила танцевать и в десятом классе не пропускала ни одной субботы. И Максим ради меня каждую субботу ездил на эти вечера, хотя танцевать не умел.

Утром едем на велосипедах в школу, в обед – обратно. Пока дома наведу порядок, на танцы ехать надо. Поесть не успевала. Максим спрашивал: «Ты ела, чертища?» «Нет». Он доставал пирожки с картошкой, капустой или морковью, которые постоянно пекла его мама, и заставлял съесть.

На баяне играл восьмиклассник Павлик Пичугин. Пока я танцевала вальс, фокстрот, краковяк, Максим где-нибудь с парнями курил. По дороге домой обязательно спрашивал:

– Ты ни с кем не целовалась?

– Нет.

– Смотри, а то я больше с тобой не поеду.

Я его называла подружкой и, как подружке, рассказывала всё: кому глазки строила, кто мне симпатизировал. Максим знал все мои наивные тайны и только посмеивался. И в голову не приходило, что он был влюблен в меня.

После школы, когда Максим учился в Сасовском летном училище, а я – в техникуме в Новосибирске, он писал письма, высылал фото, а я отвечала. Однажды дал в Новосибирск телеграмму: «Встречай». Пошла на вокзал, но ночью так и не дождалась опаздывающего поезда. Рано утром снова пришла на вокзал: поезд прошел, Максима нигде нет. После этого получаю письмо, он пишет: «Загадал, если встретишь, объясню, что я тебе не подружка, а люблю тебя, предложу руку и сердце».

Но я не встретила, и он уехал расстроенный. Не судьба.

Бабка на черёмухе

В окрестностях Даниловки росло много дикой малины. С подругой Донной Никитиной мы часто ходили в лес. Приоденемся, как мальчишки: рубахи мужские, кепки, спортивные брюки, только внизу в штанины вставлялись веревочки. Идем по лесу с ведрами, поем, свистим. Благодать!

Однажды дошли до зарослей малины и слышим: там бабы уже ягоду берут, опередили нас. Решили их разыграть. Разошлись в разные стороны, я кричу басом: «Ванька, ты где?» Она тоже мужским голосом отвечает: «Тута». «Че делаешь?» «Не спрашивай!»

Баб – как ветром сдуло. Мы набрали по полному ведру малины, идем довольные, хохочем, что такие умные: вся ягода нам досталась. Донин дом – крайний к лесу. Подходим, на чисто вымытом крыльце сидит ее мама Лиза. Полная, на голове платок повязан, юбка широкая, сбористая. Сидит и семечки щелкает. «Чего такие радостные?» Хвастаем, что много малины набрали, потому что баб напугали.

Она не удивилась, а стала рассказывать:

«Это че! Мы с подружкой, когда девчонками были, по черемуху ходили и поболе ведра набирали. Придем в лес, найдем рясный куст, сделаем веревочную петлю, на макушку забросим и согнем. Вобьем кол в землю, к нему привяжем макушку и берем, берем.

Однажды казус случился. Берем черемуху, откуда ни возьмись – соседка-бабка явилась и просит нас согнуть ей куст черемухи. Дело нехитрое. Согнули, хотели кол в землю вбить, а она говорит: «Не надо, за мою ногу веревку привяжите, буду стоять и брать». Так и сделали. Куст черемухи отпустили, он выпрямился, и бабка на нем вниз головой повисла. А платья-то тогда длинные носили и ходили без штанов и трусов. Подол ее платья свесился до земли, а тело – как у барана тощего. Кричит из платья, как из трубы: «Девчонки, снимите с куста!»

Рассказала нам всё это Донина мама спокойно, без улыбки, без интонаций. А мы, как представили себе эту бабку на черемухе, хохотали до истерики.

Разные казусы

Каких только казусов со мной в те годы ни случалось. Как-то собрались девчонки у Донны погадать на Рождество. Ночь светлая, рядом с домом лес, все выглядит таким таинственным.

Стали по очереди валенки через тесовые ворота кидать. Бросать надо не рукой, а ногой. Если дальше от ворот забросишь, то и замуж далеко от дома выйдешь, а уедешь в ту сторону, куда носок валенка направлен.

Побросали, выходим за ворота искать каждая свой валенок. Все нашли, только мой исчез без следа. Валенок-то новый, как в школу ходить? Снова в старых? И от родителей попадет. Тут уж не до смеха. Обула старый Донин валенок и пошла ночевать не домой, а к нашим соседям – к Ирине Лубошниковой. Спать с ней улеглись на русской печке.

Под утро сквозь сон слышу, как Ирин отец говорит жене: «Доворожилась девка, без валенка осталась». Оказывается, он во время нашего гаданья проезжал мимо, вез сено домой, и мой валенок упал на воз. Утром, разгружая сено, он обнаружил мою пропажу. Так рада была, трудно высказать.

Еще один казус – поучительный. Идем с Тамарой Небелюк из школы домой. И так есть хочется, что кажется – не хватит сил идти дальше. Тома предлагает зайти к её родственнице, живущей в конце села Сарыг-Сеп: «Нас обязательно накормят, и дальше пойдем».

И правда, хозяйка достала из русской печки запашистый борщ. Разлила в тарелки, Тамара села, кушает. Хозяйка спрашивает меня: «А ты чего не садишься?» «Не хочу», – отвечаю. Она еще раз предложила поесть. Опять отказалась, жду третьего приглашения. Увы, она больше не предложила. Тома пообедала, пошли дальше, дорогой она смеется, что-то рассказывает, а я, злая и голодная, ругаю себя, что ждала третьего приглашения.

И дала себе зарок: если впредь очень чего-то буду хотеть, третьего приглашения ждать не буду.

Поддельный секретарь райкома

Каждое лето старшеклассников посылали на отработку в колхозы. Мы к этому относились очень ответственно. В 1952 году был большой урожай зерновых. Весь наш девятый класс направили на работу в село Ильинка, что в шестидесяти километрах от Сарыг-Сепа.

Моя мама взбунтовалась, не отпускает: «Дома работы много, будешь отрабатывать в местном колхозе». Никак не могла ее убедить, что не могу отставать от одноклассников, что так комсомольцы не поступают.

Тогда все вместе решили разыграть мамулю. Целый спектакль продумали. Приходят к нам мои подружки, начинают уговаривать маму отпустить меня в Ильинку. Она – ни в какую. Тут дверь открывается, заходит наш одноклассник Николай Верзилин. Его отец – секретарь райкома КПСС, а Колю мы представляем маме как Николая Семёновича, секретаря райкома ВЛКСМ.

Коля – красавец и большой юморист. Но шутить может так серьезно, что ни за что не догадаешься о розыгрыше.

Солидно и строго говорит нам:

– Вот, оказывается, где комсомольцы. Это хорошо, что уже собрались. Могу проводить до Сарыг-Сепа. В Ильинке вас ждут. Помочь колхозу – задача комсомольцев.

Я скромно отвечаю:

– Николай Семенович, меня мама не отпускает.

Мама – простой продавец – к начальству относилась с большим почтением и тут же согласилась:

– Раз надо, значит надо. Поезжай.

Девчонки тихонько давятся от смеха. А Николай Семёнович – невозмутим. Мама предлагает ему выпить чайку на дорожку. Но Николай Семёнович отказывается: очень спешит, важные дела. Тогда она щедро накладывает в рюкзак хлеба, овощей, и мы отправляемся в путь.

За Даниловкой, у мостика через ручей, сели, отсмеялись, подкрепились и с песнями двинулись в Сарыг-Сеп. Утром следующего дня уехали в Ильинку и поработали в колхозе на славу.

Красное сокровище и другая фамилия

В десятом классе мы особенно сдружились. Полина Новикова – моя задушевная подруга с голубыми раскосыми глазами хорошо рисовала. В последний школьный день изобразила весь класс – кто с кем сидел за партой, и все получились очень похожими.

Во время выпускных экзаменов очень волновались друг за друга: при сдаче любого предмета никто не уходил из школы, пока последний ученик ни сдаст экзамен. Потом мы, даниловские, пешком шли домой. По дороге останавливались у заброшенного парома, ныряли с него, купаясь в Енисее до посинения. Ели домашнюю снедь, запивая чистейшей енисейской водой. Фантазировали о будущем: где будем учиться дальше, кем станем.

Начало лета 1953 года. Экзамены сданы. Лилия Зайцева, наша постоянная отличница, всегда занимавшая призовые места на спортивных соревнованиях, но никогда не кичившаяся успехами, окончила школу с золотой медалью. Первая золотая медалистка школы, она окончила Московский сталеплавильный институт. Володя Глушков получил серебряную медаль, поступил в сельскохозяйственную академию.

Много хорошистов – тех, у кого в аттестате нет троек. А у меня в аттестате, к великому огорчению, одна тройка – по немецкому языку. Но мечта стать преподавателем математики – твердая. Решила ехать поступать в Алма-Атинский пединститут, потому что в Казахстане жила родная сестра отца – моя тетя Поля.

Собирая в дорогу, родители не смогли купить мне настоящий чемодан. Сосед смастерил его из тонких строганых досок. Покрасили в красный цвет. Ручка – шина от велосипеда. Прозвала я этот чемодан «мое сокровище». На нем – надежный замок. Но что запирать? Все богатство – учебники, тетради, пара белья, да немного одежды. А ещё – аттестат и паспорт.

Только в них – уже другая фамилия: не Караваева, а Журавлёва. О том, что мой любимый папка мне не родной, узнала только в десятом классе, когда для получения паспорта потребовалось свидетельство о рождении. Нашла его в деревянном сундуке и с изумлением прочитала запись об отце – Журавлёв Николай Тихонович.

Взяла свидетельство, отправилась в паспортный стол и получила по нему паспорт. Помню, пришла домой, слепой папка сидит на стуле. Говорю ему, что я теперь не Роза Алексеевна Караваева, а Роза Николаевна Журавлёва. Он молчит, а потом отвечает: «Сколько волка ни корми, он всё равно в лес смотрит». А из незрячих глаз – слезы. Эти его слезы я себе всю жизнь простить не могла.

Уже много позже узнала, что Николай Журавлёв, с которым мама рассталась, когда я была малышкой, работал шофером, ушел на фронт в сентябре 1941 года, а в сорок втором без вести пропал. Последний его след – в новгородской Долине смерти, где проходили страшные бои. В июне 1991 года я побывала в тех местах, поклонилась памятнику павшим.

Продолжение – в №40 от 17 октября 2014 года

Очерк Розы Абрамовой «Судьбы моей простое полотно» войдёт третьим номером в шестой том книги «Люди Центра Азии», который сразу же после выхода в свет в июле 2014 года пятого тома книги начала готовить редакция газеты «Центр Азии».

Фото:

1. Пионерские вожатые и активистки Сарыг-Сепской школы. Восьмиклассница Роза Караваева – четвертая слева в первом ряду. Тувинская автономная область, Каа-Хемский район, село Сарыг-Сеп. Декабрь 1950 года.

2. Педагоги и ученики Сарыг-Сепской школы. Сидят в первом ряду Мирон Алёхин и Юра Ламовицкий. Во втором ряду слева направо: учитель черчения Т.Н. Алырчикова, Толя Куненков, учительница А.В. Сладкова, Володя Глушков, Миша Чугаев.

Стоят в третьем ряду: Полина Новикова, Лиля Зайцева, Вера Сухова, Галя Берёзкина, преподаватель немецкого языка В.И. Рыбакова, Галя Григорьева, Лена Бжицких, Володя Космачёв, Тома Небелюк, Аня Баланина, Роза Караваева (Абрамова), Саша Дутлякова, Борис Арчумаев, учитель истории В.М. Ярославцев.

Тувинская автономная область, Каа-Хемский район, село Сарыг-Сеп. Май 1951 года.

3. Через 35 лет после выпускного. Справа налево: Анна Баланина, Лилия Зайцева, Роза Караваева (Абрамова), Валентин Дашкевич с супругой Надеждой. Сидит ветеран педагогики, учительница химии Раиса Николаевна Антонова.

Тувинская АССР, Каа-Хемский район, село Сарыг-Сеп. Лето 1988 года.

4. Максим Хмельницкий – курсант Сасовского летного училища. 1955 год.