Валентин Тока. Человек из корзинки

Понимать русскую душу

Александра Алехина была первой русской женщиной, вслед за своей любовью приехавшей из Москвы в далекую Тувинскую Народную Республику – к мужу-тувинцу.

Пример Токи оказался заразительным, после него такие интернациональные браки стали заключаться в столице СССР постоянно: здесь находили своих вторых половинок и новые выпускники Коммунистического университета трудящихся Востока, и сотрудники тувинского посольства. Так что в Кызыле даже своеобразная диаспора московских жен руководителей республики образовалась, и эти интернациональные браки уже никого не удивляли. Но в 1929 году появление Шуры с младенцем произвело в Кызыле сенсацию местного масштаба: «Тока из самой Москвы привез русскую жену!»

О том, что у Токи уже была на родине жена, только не по светским, а по старообрядческим церковным законам, быстро забылось. Таково свойство памяти: если какой-то факт очень стараются забыть как не соответствующий требованиям времени, то он очень быстро стирается из истории. А первый брак Токи как раз и был таким не соответствующим коммунистическим идеалам – религиозным, с предшествующим ему крещением по старообрядческому канону, что совсем не к лицу партийному лидеру даже в качестве ошибки молодости. Так что о нем и сам Тока не распространялся, и очевидцы помалкивали до времени.

В 2004 году живший в Москве орденоносец и ветеран тувинского колхозного хозяйства девяностолетний Дорофей Игнатьевич Зайцев, уроженец деревни Знаменка, сейчас это село Сарыг-Сеп, центр Каа-Хемского района, рассказал в своем интервью газете «Центр Азии» о том, как мальчишкой в ноябре 1923 года был свидетелем крещения Токи.

«Возле нашего дома стояла деревянная старообрядческая церковь, в которой староверы молились. Главным в этой церкви был Евсей Шарыпов. А Току его хозяин Михайлов решил женить на Анне Нифантьевне Лубошниковой, проживающей в Медведевке. Анна была староверка, а Тока – нехристь, поэтому и решили его сначала крестить.

Крестили в проруби, ее вырубили шириной примерно в метр, рядом положили половичок. Крестил батюшка Евсей, а мы, пацаны, рядом на самодельных коньках катались и, помню, кричали громко: «Нехристя крестят, нехристя крестят!» Тока сбросил с себя шубенку, валенки, а батюшка его – за волосы и куряет в эту прорубь! Помню, что назвали его при крещении Титом Прокопьевичем.

Потом Току и Анну этот же батюшка Евсей венчал в медведевской церкви. Думаю, что я остался одним из последних живых свидетелей крещения Салчака Токи. Но потом, часто встречаясь с Салчаком Калбакхорековичем, я никогда на эту тему с ним не говорил. Тема была деликатная. Когда Току отправили учиться в Москву, родители Анны запретили ей уезжать в антихристинский город. У них была дочь, умерла от болезни в восьмилетнем возрасте».

Дорофей Игнатьевич Зайцев прожил большую жизнь – девяносто пять лет, скончался в Москве в 2009 году, и с его смертью не осталось ни одного свидетеля того крещения и первого брака Салчака Токи.

Интересуюсь у Валентина Токи, что ему известно об этой странице жизни его отца. Он задумывается, припоминая:

«Как-то, я уже взрослым был, мы с отцом разговорились, и он рассказал, что крестился в проруби и женился потому, что старшие велели, а слово старших тогда законом было.

А вот самое важное, что отец говорил, вспоминая о том, как мальчишкой и парнем работал в батраках и жил в русских семьях: «Главное, чему я там научился, это мыслить по-русски и понимать русскую душу». Он ведь там даже на гармошке играл, правда, потом забросил и разучился – не до гармошки стало. А вот частушки, которые тогда пел, всю жизнь помнил и частенько исполнял во время застолий. Вот такие, например:

«Ах, теща моя – хуже лихорадки,

Щи варила – пролила зятю на запятки»,

«Эх, чай пила, самоварничала,

Всю посуду перебила, накухарничала».

У отца много знакомых было из тех староверческих деревень. Одна из наших домработниц тоже из тех мест родом была, и она меня, пятилетнего, на лето увезла в свою деревню Бояровку – откормить и молочком отпоить. Помню просторную избу, ее отца-кузнеца и мячик из конского волоса, который он специально для меня скатал. А еще он меня в лодке по Малому Енисею катал, по спокойному такому заливчику с чистейшей водой, какой больше ни в одной реке не видел. Я тогда впервые в лодке плавал, очень мне это понравилось, тогда, наверное, во мне и проснулся моряк. А когда в город из деревни вернулся, то, к ужасу мамы, ругался чистейшим русским матом».

Довелось Вале в детстве и у Черного моря побывать. Вспоминает: «Два раза был в Крыму. В тридцать шестом году мы с мамой отдыхали в санатории в поселке Симеиз. Самый обыкновенный рабоче-крестьянский санаторий, но до сих пор помню, как меня поразила в нем культура обслуживания: каждый день в меню отмечали блюда на следующий день – на выбор. Впервые узнал, сколько разных мясных блюд существует, например – свиные отбивные котлеты. А в тридцать седьмом в пионерском лагере «Артек» был – в Суук-Су, про который песенка веселая была сложена: «У Артека на носу приютилось Суук-Су». Тогда там как раз привезенные из Испании дети отдыхали».

Прощание славянки

Счастливое безмятежное детство Вали Токи окончилось в неполные двенадцать лет. Из Кызыла пришлось уезжать.

9 августа 1941 года Александре Георгиевне Тока выдают скромную справку на четвертушке листа за подписью председателя Центрального Комитета профсоюза Тувинской Народной Республики Лопсана-Самбу о том, что она во время своей работы с 5 октября 1938 года по 6 августа 1941 года в ЦК профсоюза в качестве заведующей тарифно-производственным отделом «проявила себя добросовестным и честным работником, за что была занесена на республиканскую доску почета ТНР».

Валентин Тока 12 августа получает более солидную бумагу с гербом РСФСР и печатью миссии СССР в ТНР – свидетельство об окончании Кызыльской начальной школы в городе Кызыле Тувинской Народной Республики с перечислением оценок. Поведение – отлично, русский язык – посредственно, арифметика – хорошо, естествознание – отлично, география – отлично, история – отлично, рисование – посредственно, физкультура – хорошо.

Обращаю внимание Валентина Георгиевича на последнее предложение в выданной Александре Тока справке: «С работы выбыла в связи с выездом на учебу в СССР». Когда зачитываю это предложение Валентину Георгиевичу, он возмущается:

«На какую учебу?! С начала Великой Отечественной войны стали закрывать визы всем русским женщинам, женам руководителей разного ранга Тувинской Народной Республики, которые были гражданками СССР. Я об этом только лет в шестьдесят узнал. И отец ничего не был в силах изменить: нет визы, значит, надо возвращаться в СССР. Он сделал, что мог: распорядился о том, чтобы жену взяли на работу в Москву – бухгалтером в посольство Тувинской Народной Республики. Когда в сентябре сорок первого я вместе с мамой уезжал, отец две машины выделил, ехал с нами и все никак не мог расстаться – провожал до самого поселка Арадан, за сто пятьдесят километров от Кызыла, уже за границу ТНР.

В Арадане мы расстались. Отец с мамой расцеловались, и машины разъехались: он – в Кызыл, а мы – в Минусинск. И я очень четко запомнил, что в Минусинске мы были 21 сентября, потому что в этот день по радио в сводке Совинформбюро объявили о том, что наши войска оставили Киев. А у деревянной пристани мобилизованных на фронт провожали. Мужиков посадили на открытые баржи, и буксир эти баржи потянул по протоке Енисея. Несколько женщин в воду бросились, что-то крича. А остальные с ребятишками толпой по берегу за этими баржами шли, и местный духовой оркестр – пожилые мужчины да пацаны – тоже шел и играл марш «Прощание славянки». Но музыки было почти не слышно: ее заглушал даже не крик, а общий женский вой».

Тувинское посольство в эвакуации

В Москву в октябре сорок первого Валя Тока не попал: пока добирались с востока на запад через всю страну, немцы вплотную подошли к столице. Началась эвакуация жителей, правительственных учреждений и организаций, а 19 октября в Москве было объявлено осадное положение.

Александре Тока пришлось оставить сына в удмуртском городе Сарапуле – у знакомых, а самой пробиваться в столицу, в тувинское посольство, больше ей деваться было некуда.

«Мама вернулась за мной 7 ноября, как раз товарищ Сталин по радио выступал, – рассказывает Валентин Георгиевич. – Она в этот день приехала в Сарапул на последнем прошедшем по Каме пароходе. И мы с ней двинулись в город Куйбышев, сейчас это Самара, куда вместе с другими учреждениями эвакуировали тувинское посольство. Добирались туда по железной дороге. В купе с нами, тоже в эвакуацию, ехала жена генерала с двумя дочками и двумя мешками сахара. И все – больше ничего, никаких вещей.

И мы с матерью тоже налегке ехали – с одним чемоданчиком. Теплые вещи отец позже в Куйбышев прислал: пальто, ботинки, теплую шапку, которую у меня какой-то ворюга вскоре на улице с головы сорвал. Вторую посылку с шапкой и обувью он прислал, когда мы уже в Коми АССР были.

Жили мы с мамой в Куйбышеве в комнатушке при посольстве, в доме на углу Самарской и Красноармейской: на первом этаже – эвакуированное тувинское посольство, на втором – монгольское. А кухня была общей. Тувинским послом тогда был товарищ Мандараа, грамотный человек, помню, как он писал дипломатическую ноту СССР с просьбой напечатать деньги для ТНР – два миллиона акша.

Мама работала в посольстве и одновременно училась. Когда для тех, кто имеет среднее образование, объявили набор на ускоренные годичные курсы юристов, она записалась на них. Председателем комиссии, принимавшей у нее выпускные экзамены, был Андрей Вышинский, тогда первый заместитель наркома иностранных дел СССР.

Когда в сорок втором году эти юридические курсы окончила, ее сначала хотели во Владивосток на работу отправить, а потом сказали: «Нет, нельзя! Там Япония рядом, а она за границей столько лет жила». И отправили маму на работу в Коми АССР. Там она до конца войны и проработала.

Сначала мы вместе жили в селе Выльгорт, это километрах в семи от Сыктывкара, она адвокатом работала. Жили в съемной комнатушке, а обедали в райкомовской столовой. Обед был такой – по тарелке супа на человека: вода, капуста, а вместо мяса – раздробленные кости. И это был еще привилегированный по военному времени обед: отец позаботился и с обкомом партии Коми АССР договорился, чтобы его жену и сына прикрепили к этой столовой, иначе на суточном пайке в триста граммов хлеба не выдержали бы.

А потом мать перевели в отдел труда и зарплаты в Ухту, а там – сплошные лагеря – заключенные, закрытая зона, с детьми – нельзя. И ей снова пришлось меня оставить – с судьей Евгенией Морозовой. Так я снова остался без матери и решил: раз к ней нельзя, буду к отцу пробиваться. А как пробиваться – только через тувинское посольство, снова возвращаться в Куйбышев».

Семь месяцев скитаний

Тринадцатилетний Валя Тока ушел из Выльгорта в июле сорок третьего, а добрался до посольства Тувинской Народной Республики только в январе сорок четвертого.

Семь месяцев скитаний по стране: где пешком, где в переполненных общих вагонах – зайцем. И бит был, и обворован, и в голодный обморок на вокзалах падал, и в детприемники, ремесленные училища, на завод попадал, куда милиция отправляла таких, как он, беспризорных мальчишек. Отовсюду сбегал, стремясь в заветный Куйбышев, чтобы оттуда попасть к отцу. А когда добрался туда в конце сорок третьего, то оказалось, что тувинского посольства на прежнем месте уже нет: оно снова вернулось в Москву.

«В квартире, где эвакуированное посольство было, уже какие-то люди жили, меня даже на порог не пустили, через дверь разговаривали. Куда деваться? Холод, есть нечего, снова пошел на железнодорожный вокзал, там у стены свалился, заснул. Подобрала милиция, снова – в детприемник.

И в это время приезжает флотский лейтенант: набирать мальчишек в Кронштадт, чтобы там во флотских типографиях работать. Собрали нас, человек сорок беспризорных пацанов, выдали всем ватные пальто, крытые сатином, из которого трусы шили, и поехали мы из Куйбышева в Москву, четверо суток ехали в теплушке без отопления. А был уже январь сорок четвертого.

В Москве сразу в тувинское посольство пошел, на улицу Воровского. А мне там: «Объявился, наконец! Тебя же мама и отец везде ищут!» Сразу телеграммы послали и матери, и отцу, что жив, нашелся.

И никакого Кронштадта, отправили меня к отцу – в Кызыл. Там я шестой класс окончил, до конца сентября 1944 года прожил вместе с отцом и Анчимой, отец к тому времени уже с ней в гражданском браке жил.

И все время я о море мечтал, так меня этот лейтенант, который нас в Кронштадт вез, флотом увлек. При каждом удобном случае заводил с отцом разговор о Нахимовском училище.

В сентябре отец уехал в Москву, а вскоре мне Анчимаа говорит: «Собирайся, отец велел тебе в Москву ехать». Собрала она меня в дорогу, как родного сына, в большой деревянный ящик из-под папирос чего только ни уложила: консервы, колбасу, мясо сушеное и две бутылки спирта, потому что спирт в то время самой надежной валютой был.

Смешная деталь: этот мой ящик очень пригодился мужу и жене – специалистам, которые, отработав свой срок в ТНР, ехали в СССР вместе со мной. В Саянах – на тувинской границе – пропускали в СССР, особенно не досматривая проезжающих. А на таможне на советской границе было строже: вывозить можно было только определенное количество вещей – костюмов, обуви, пальто. В ТНР в годы войны снабжение было намного лучше, чем в СССР, где ничего этого не купить было. И они, чтобы лишнее не отобрали, часть в мой ящик положили. А еще у них были крепдешиновые пододеяльники, специально сшили, потому что ценный шелк – крепдешин – в отрезе точно бы конфисковали, а пододеяльники – постельное белье для личного пользования, это можно.

Я с этой семейной парой до самой Москвы ехал, и когда поезд к ней подъезжал, отдал своим попутчикам все съестное, что в моем ящике осталось: в столице голодно, им пригодится, а мне зачем, ведь в Нахимовском училище на полном казенном довольствии буду».

Теперь Тува – тоже наша советская родина

В Москву Валентин Тока прибыл вечером 10 октября 1944 года. И сразу с железнодорожного вокзала – на улицу Воровского, в посольство Тувинской Народной Республики.

В следующий раз он попал сюда спустя шестьдесят лет – 9 мая 2004 года. Экскурсию по Москве, празднующей День Победы, специально для приехавшего в гости отца организовали дочь Алла Валентиновна и ее супруг – полковник Александр Николаевич Гулевич. Улица Воровского уже была переименована в Поварскую, у входа в подъезд дома № 22, где прежде без всякой охраны располагалось тувинское посольство, были установлены домофон и камеры видеонаблюдения.

Однако охранник элитных квартир все же впустил ветерана, твердо заявившего, что желает войти в исторический подъезд, где мальчишкой жил в тувинском посольстве. Тока поднялся на второй этаж, но в расположенные на нем квартиры с табличками «3» и «4» не попал: никого не было дома, только собачонка откликнулась на звонок заливистым лаем. Но все равно остался доволен и констатировал, что дух дома остался прежним и запах тоже: «Тот самый запах!»

«Квартиры номер три и четыре, в которых было посольство, внутри сообщались между собой, – вспоминает Валентин Георгиевич. – В третьей была жилая зона с комнатами для ночлега, кухней, ванной, а в четвертой – рабочие комнаты, где принимал посол, работал секретарь, там находился и просторный зал с пианино, бильярдом. Когда добрался до посольства, отец вышел ко мне – такой торжественный, радостный – и сказал фразу, которую я на всю жизнь запомнил: «Валентин, теперь Тува – тоже наша советская родина».

Так Валентин Тока 10 октября сорок четвертого одним из первых узнал об осуществлении мечты Салчака Калбакхорековича Токи: Тувинская Народная Республика больше не отдельное государство, а часть СССР. Указ Президиума Верховного Совета СССР «О принятии Тувинской Народной Республики в состав Союза Советских Социалистических Республик» был подписан в Кремле на следующий день – 11 октября. Интересная деталь: на этом указе был поставлен гриф частичной секретности: «Без опубликования в центральной печати».

«11 октября – день моего рождения, и отец рано утром не забыл поздравить с пятнадцатилетием, подарил перочинный ножик – очень хороший, со множеством лезвий, пилочек, крючочков. И мы распрощались: он в Кремль поехал, а я – во флотский экипаж на подмосковную станцию Лихоборы, это вместо Нахимовского училища, потому что оказалось, что поздно приехал, занятия там уже начались. И там этот отцовский подарок у меня в первый же день украли, не сумел я его сохранить».

Интересуюсь у Валентина Георгиевича, осталась ли у него какая-то вещественная память об отце.

«Нет, только фотографии. Да какая еще вещественная память нужна! Вон она – память: посмотрите на Кызыл. Я ведь хорошо помню, каким он в тридцатые годы был, только название, что город, а по сути – деревня. Пять тысяч населения, и на всех один врач, один фельдшер и одна медсестра, и те из СССР приехали.

А сколько всего при батьке настроили, сколько местных специалистов выучили, свою тувинскую интеллигенцию вырастили! В девяностые годы его во всю критиковать начали: сразу нашли у Салчака Токи разные ошибки, в репрессиях стали обвинять. Да, он жил в сложное время, и не все только от него зависело, мог он и ошибаться, как и любой человек, который делает большое дело.

А я так скажу: отец был честным и бескорыстным. Ему для себя ничего и не надо было. После его смерти мне как наследнику его сберкнижку из сберкассы принесли, а на ней – двадцать тысяч рублей, огромные тогда деньги – гонорар за переиздание его книги «Слово арата», она же на многих языках СССР издавалась. Он об этих деньгах и не помнил даже. Я, когда их получил, на шесть человек разделил: Хертек Амырбитовне Анчиме, с которой отец тридцать лет прожил, ее старшим детям Валерию и Анне, моим младшим братьям по отцу Вовке и Витьке – их Анчимаа в сорок втором и сорок четвертом годах родила, и себе. Всем – поровну, потому что отец всех любил.

Самое главное: отец очень любил свою родину Туву и свой народ. И буквально за шиворот тащил всех, хотя некоторые и упорно сопротивлялись, из дикости – феодализма – в цивилизацию, к культуре. При этом он всегда был твердо уверен: только с помощью СССР сможет сделать это. Он настоящим интернационалистом был – человеком, искренне убежденным, что все делает для блага народа и живет только для него.

У отца ведь сахарный диабет был, в последние годы у водителей, которые его в командировки по республике возили, обязательно шприцы хранились, чтобы ему уколы делать, если плохо станет. Он с таким здоровьем все равно себя не щадил, ездил по селам, ему, первому секретарю обкома, не сиделось в кабинете: все нужно было самому проверить, с людьми лично пообщаться. И в одной из таких командировок, ему уже семьдесят один год был, отец сознание потерял. Его – на самолет, и из Кызыла – в Москву, там он 11 мая 1973 года и умер в больнице, лучшие кремлевские врачи уже ничем помочь не могли.

Анчимаа и Владимир с Виктором тоже в Москву полетели, проститься с ним успели. А я, дурак, не полетел, не простился, сейчас корю себя за это, да уже не изменишь. Братья потом рассказывали, что отец перед смертью все про меня спрашивал, звал: «Валя, Валя, где ты?»

Окончание – в №13 от 11 апреля 2013 года

Очерк Надежды Антуфьевой «Человек из корзинки» о Валентине Токе войдёт пятьдесят седьмым номером в пятый том книги «Люди Центра Азии», который выйдет в свет в июле 2014 года – к столетнему юбилею единения России и Тувы, столетию города Кызыла.

Фото:

1. Второй секретарь Центрального комитета Тувинской народно-революционной партии Тока с супругой Александрой, в девичестве Алехиной, и сыновьями. Стоит старший сын Валентин, сидит на коленях у матери младший Тагба, умерший в младенчестве. Тувинская Народная Республика, Кызыл, конец 1933 года.

2. Александра Тока с сыном Валентином. Москва, где мать и сын остановились по дороге из Кызыла в крымский санаторий. 1936 год.

3. Александра Тока, сотрудница посольства Тувинской Народной Республики, находящегося в эвакуации. СССР, город Куйбышев, начало 1942 года.

4. Указ Президиума Верховного Совета СССР «О принятии Тувинской Народной Республики в состав Союза Советских Социалистических Республик». Москва, Кремль, 11 октября 1944 года. Вверху справа – надпись: «Без опубликования в центральной печати».

5. Салчак Калбакхорекович Тока, с октября 1944 года до дня смерти 11 мая 1973 года – бессменный первый секретарь Тувинского областного комитета КПСС. Кызыл, середина шестидесятых годов двадцатого века.

6. Валентин Тока в Москве у подъезда дома № 22 по улице Поварской, бывшей Воровского. Здесь, на втором этаже, до 1944 года располагалось посольство Тувинской Народной Республики. Москва, 9 мая 2004 года. Фото Чимизы Ламажаа.