Дороги, которые я не выбирал

(Продолжение. Начало в №50 от 23 декабря)

По морозной тайге вслед за коровой – на прииск Хараал

Семья наша росла. В 1935 году мама родила дочь, назвали ее Марией. Но жила она недолго. В 1936 году из Кызыла завезли страшную для таежных поселков болезнь – дизентерию.

Болели в Сейбе все, в нашей семье у всех детей было выпадение прямой кишки. Медицинских работников в поселке не было и жители лечились всем, кто что посоветует: пили разные травы, но и их плохо знали. Несколько деревенских детей умерло, среди них и Мария, похоронили ее на кладбище поселка.

17 декабря 1938 года родилась сестра Галя. В это время стояли жуткие морозы. Стал замечать, что к нам зачастили Артемий и Раиса Бухтуевы: шли разговоры о какой-то поездке на реку Хараал – в поселок золотодобытчиков.

Отчим начал подготовку: забил откормленного бычка, мясо пошло на приготовление пельменей. Пельмени заморозили и набили ими полный мешок – запас в дорогу.

Ранним утром 1 февраля 1939 года наша семья покинула дом, в котором мы прожили всего шесть лет. Во дворе стояли две лошади, запряженные в сани. На первой подводе – домашние вещи, на ней ехал отчим. На второй сооружена кибитка из войлока. В это миниатюрное жилище забрались мама с завернутой в одеяло и шубу полуторамесячной Галей, братик Коля и сестричка Еня – Евгения.

В мои обязанности входило идти пешком и подгонять корову, концом повода привязанную к саням второй подводы. За десять зимних дней нашего путешествия я – двенадцатилетний мальчишка – отшагал 250 верст. Слова «километр» тогда еще не знали, а расстояния мерили так: «Черт да Тарас – веревка порвалась. Тарас сказал: «Свяжем», а черт: «Так скажем».

Галины пеленки мама сушила у себя на груди. А возможно ли их высушить, если на улице пятидесятиградусный мороз! Сани тяжело стонут, полозья бьются о раскаты, лед трещит от стужи. Кажется, что и звезды на небе закоченели. В сумерках добрались до Карагаша.

В заезжем доме нас встретил хозяин зимовья, помог распрячь лошадей и задал им сена. Жарко натопленная печь сморила детей, и мы сразу заснули. Мама разбудила нас поужинать. Воздух пропитан конским и человеческим потом, запахом мокрых пеленок и пельменей. Одежда, хомуты и другая упряжь развешаны по стенам на нагелях – деревянных гвоздях.

Еда, короткий сон, и вот оно – новое морозное утро второго дня нашего путешествия. До рассвета еще далеко. Лошади чувствуют зимнюю дорогу, а я снова иду за коровой-кормилицей, подгоняя ее, чтобы не тянулась.

Руки и ноги коченеют, стеганая тужурка почти не держит тепло. Плетусь, спотыкаясь о торосы, стоять нельзя – замерзнешь. Шагая по морозной дороге, гадаю: зачем бросили насиженное место, что нас ждет впереди?

Наш путь от Сейбы до золотого прииска растянулся на десять дней с ночевками в Карагаше, Сыстыг-Хеме, Ие, Тоора-Хеме, Толбуле, Тос-Булуке и Усть-Хараале. В зимовье возле устья реки Хараал – последняя ночевка 9 февраля. На следующий день добрались до прииска.

На временное житье устроились в зимовье, потеснив приехавших прежде нас Бухтуевых: Артемия Ивановича, его жену Раису и детей: Михаила, Ивана, Нину. Здесь же жил хозяин зимовья Петров по прозвищу Громов, так его окрестили за громоподобный голос.

Поселок, где была школа, назывался Главный Стан, а местность – Богатый Увал. Здание школы было новым, построенным из бруса, неоштукатуренное внутри.

В школе меня ждало невиданное прежде чудо: под потолком висели круглые стеклянные шарики, учитель щелкнул выключателем, и шарики засветились! А еще я услышал говорящую тарелку – радио!

В двух километрах от Богатого Увала вдоль реки стояли несколько избушек. Их называли корейскими, так как в них прежде обитали золотоискатели-корейцы. Отчим выбрал домик на самом берегу. Сделал дверь, вставил в окно раму, установил железную печку, и мы стали в этой развалюхе жить. У входной двери установили кровать для родителей, справа от нее – печка, а между ними – зыбка для сестренки Гали. Я, Коля, Еня спали на полу на оленьих шкурах, привезенных из Сейбы.

Сразу заметил, насколько здешний край богат дикими животными. От нашей избушки до противоположного берега реки было метров двадцать, и через единственное окно дома отчим застрелил из своего винчестера кабаргу, спустившуюся на водопой по скалистому обрыву.

Однажды по весне ребятня пошла собирать прошлогоднюю бруснику вблизи корейского поселка. Смотрим: медведь лакомится ягодой. Мы скорее ноги в руки и – бежать. Отчим и сосед с ружьями подкрались к медведю и застрелили его. Мясо пошло на еду, а шкуру повесили на прясло – на изгородь. Вечером с пастбища возвращались коровы и, почуяв запах косолапого, бросились наутек. Пришлось их разыскивать в увалах.

Мытьё золота

В шесть часов вечера над поселком и его окрестностями разносился гудок паровой машины – время просыпаться и шагать: взрослым – на работу, детям – в школу.

В летнее время паровик крутил пилораму, на которой трудились отец и сын – Артемий и Михаил Бухтуевы, в зимнее – давал электричество.

Зимой старатели – мужики, состоящие в артели золотодобытчиков, выполняли особенно тяжелую работу.

Старатели били шурфы – ямы глубиной до двух и более метров и с помощью лотка определяли наличие золота в этом месте. А где лоток, там и вода. Отчим приходил домой в виде ледяной глыбы, с трудом снимал одежду и ставил – именно ставил – около топящейся печки.

В соответствии с полученными данными разведки с приходом весны начинались работы на поверхности: бурение вручную отверстий в скальной породе при помощи бура и тяжелой кувалды, затем закладка в отверстия взрывчатки – аммонала.

При взрыве порода разлетается в разные стороны. К работе приступает гидравлика. Мощная струя воды ворочает и уносит в отвал обломки скальной породы. Поток воды перекрывают, и начинается самое важное – мытье, поиск золота с помощью лотка.

Интересно вот что. Старатели состоят в объединении – артели, и никто до начала мытья не имеет права присвоить случайно найденный самородок золота. Нашел – отдай в общий котел. Рассказывали, что как-то один из старателей поднял приличный кусочек золота, посмотрел вокруг, не видит ли кто, и бросил этот кусочек в яму с мыслью: «Потом найду».

Но одумался и сознался перед товарищами. Все пошли к яме. Перерыли, перемыли, но самородка не нашли. Среди старателей была примета: золото к золоту уходит.

Мелкие частицы золота, так называемые знаки, оставшиеся на дне лотка, собирали ртутью. Иногда отчим приносил ртуть в кружке домой и ставил на топящуюся печку. Ртуть испарялась, на дне кружки оставались крупинки золота. Пары ртути гуляли по избушке, этими парами дышали все, но больше всех доставалось малышке Гале, зыбка которой висела рядом с печью. Уверен, что все ее нынешние болезни – от паров ртути. Кто же тогда знал, что ртуть опасна!

Я тоже пытался мыть золото. Однажды после усердного мытья обнаружил в своем лотке небольшой самородок. Понес его, как положено, в кассу прииска. Он оказался солидным – девять граммов. Эта золотинка дала нашей семье доход в целых девять акша. На сорок копеек из этого дохода я купил брату и сестрам редчайшее лакомство – банку сгущенного молока!

На плоту – в Кызыл

Тяжелый труд на прииске не давал хорошего дохода. Как в Сейбе, так и здесь, на реке Хараал, семья едва сводила концы с концами. Я окончил четвертый класс, пятого в поселке не было, и нужно было думать о продолжении учебы. Решили плыть в столицу – в Кызыл.

Река Хараал не пригодна для сплава на плоту, но смельчаки спускались. Отчим приготовил сухих бревен, связал их, вернее, прошил их ваймой – толстой жердью, врубленной в паз каждого бревна.

1 июля 1939 года наша семья на этом плотике отправилась вниз по реке. На плоту, кроме отчима, гребли веслами трое мужчин. На мелководье часто застревали. Опасность подстерегала постоянно: на пути встречались косы, перекаты, низко наклонившиеся над водой деревья. Я подсчитал тогда: на расстоянии двадцати километров мы застревали 25 раз.

Поздно вечером причалили в устье реки Хараал – впереди широкая гладь вод Енисея. Заночевали. Три наших помощника отправились пешком обратно в поселок.

Дым от костра стелился над землей и рекой. Это предвещало неблагоприятную погоду. Так и случилось: отчалили, и вскоре разразился сильный ливень. Подбились к берегу, в густых зарослях ельника спасались от дождя.

Утро следующего дня было солнечным. Воды Большого Енисея понесли наш плот вниз по реке. На три дня остановились около поселка Салдам, затем на несколько дней – в родной Сейбе.

А ранним утром 13 июля мы стали пассажирами большого плота. Лоцманами были отчим и Алексей Сагалаков. Все было спокойно до Хутинского порога. Перед ним, не доплывая примерно километров десять, отчим приказал всем подняться на балаган – специальное возвышение плота – и крепко держаться за веревки, которыми были привязаны домашние вещи. Волнение и озабоченность лоцманов передались и нам.

Особенную напряженность у плотогонов вызывала надводная скала, носившая название Интеграл. Откуда пришло это название, я узнал позже. Об этом мне рассказал Хусаин Исламов. Лоцман Влас Воротников по просьбе Сыстыг-Хемского общества золотоискателей «Интеграл» подрядился сплавить на плоту в Кызыл казаны – чугунные чаши. В Хутинском пороге плот Воротникова оседлал скалу, его разрушило. Чаши ушли на дно и до сих пор лежат там. Скалу назвали Интегралом. В сороковые годы прошлого века ее взорвали.

В пороге наш плот неожиданно стало разворачивать. Мы со страхом глядели на Интеграл и отвесную скалу правого берега, к которому нас несло. Удар гребью носовой части плота в скалу, гребь сгибается в дугу и с треском ломается. В течение минуты разрушенная гребь заменяется на запасную, и плот проходит порог. Слава Богу, других происшествий до Кызыла не было.

Подплывая к Кызылу, увидели белые дома, а на берегу – загорающих женщин и мужчин. Плот причалил к берегу в том месте, где сейчас стоит обелиск «Центр Азии».

Было воскресенье – 13 июля 1939 года.

Колхоз имени Чкалова: положено пить по штату

На временное жительство определились у Михаила Денисовича Фескина, его жена Дора – родная сестра моей матери. Через пару недель переехали в село Кара-Хаак.

Родителей приняли в колхоз имени Чкалова и дали жилье: дырявые окна, стены и полы, под нижний венец пролазят собаки. Отчим работал на конюшне, мать – на огородах.

В колхозе выращивали морковь, свеклу, капусту, огурцы, помидоры, картофель, арбузы и дыни. Была хорошая система орошения. Две теплицы обеспечивали город свежими овощами даже зимой. Обширные поля колосились зерновыми. Высевали гречиху, с нее колхозная пасека получала хороший сбор меда.

Но колхозники жили бедно, спасали овощи с собственного огорода. Процветало пьянство. Припоминаю цитату из газеты «Вперед»: «В колхозе имени Чкалова пьянствуют многие граждане СССР, в том числе – председатель колхоза Агапов и председатель сельсовета Уваров, которым положено пить по штату. Почему же рядовые пьянствуют?»

В колхозе для подростков всегда находилась работа на прополке, сенокосе, жатве, в конюшне. Во время заготовки сена – целый день на коне, подвозка копен к месту стогования. Бригадир после каждой доставленной копны выдает копновозу двухсантиметровую палочку, вырезанную из ветки тальника. Вечером возвращаешь чурочки бригадиру, он их подсчитывает и сообщает о твоем дневном заработке, правда, не в деньгах, а в палочках – трудоднях.

Молодой Кызыл

Осенью я пешком отправился из Кара-Хаака в Кызыл, чтобы продолжить учебу. Меня приняли в пятый класс Советской школы. Гостеприимством пользовался у Фескиных. Дом небольшой, семья – пятеро, я – шестой.

Дядя Миша Фескин – высочайшей доброты человек. Трудолюбивый, с юмором. И горячо любящий детей. Ко мне относился, как к родному сыну. Полная противоположность моему отчиму.

Михаил Денисович Фескин родом из Днепропетровска. Приехал в Кызыл по распределению после окончания училища. Сначала работал радистом, потом выучился на шофера. Водил грузовики по Туве, а затем – по фронтовым дорогам. Рулил на улицах поверженного Берлина. Привез мне подарок – новый трофейный пиджак. Я его носил несколько лет.

Кызыл 1939 года был тогда еще молодым городом. Улиц немного. Вдоль реки – шесть, поперечных – восемь. Прекрасный парк на острове, деревянный мост. Вход платный. Одна поликлиника, одна аптека. Каменных зданий мало: Дом правительства, Советская школа, после вступления ТНР в состав СССР она стала школой №1.

Перед самой войной был построен дом связи. После уроков мои старшие одноклассники трудились на стройке, поднимая на спине на второй этаж кирпичи.

Техника безопасности не соблюдалась. Мой одноклассник Стёпа Вагин погиб на стройке при взрыве бочки. На морозе бочку, наполненную превратившейся в лед водой, стали разогревать. Бочку разорвало, и Стёпу убило осколком.

Поджарившийся в юрте

В январе 1940 года – в зимние каникулы – пошел пешком в Кара-Хаак. На мне – стеганая телогрейка, овчинная шапка, валенки. Мороз сильный, но ничего: если идти быстро – не замерзнешь.

Отчима дома нет, уехал за сеном для коровы. Брат и сестры радостно встречают меня. В доме – холодно. Еда – хлеб и молоко, овощей, мяса нет. Младшая сестренка Галя еще говорить не умеет, тянет ручонки к шкафчику на стене и, плача, лепечет: «Та-та-та». Мама объяснила, что она просит тару.

Тараа – это очищенные и прокаленные зерна проса, которые ели с молоком. Это тувинское блюдо было любимым лакомством сестренки. Тару выменивали у соседей на хлеб. Мама отрезала полбулки хлеба, мы пошли в юрту и обменяли его на тару для Гали.

Ночью проснулся от стона появившегося отчима. Мама раствором марганца промывала его рану на ягодице. Рядом валялись обгорелые стеганые штаны.

Оказывается, поехав за сеном, он прежде по дороге погостевал у кого-то. Приняв солидную дозу спиртного, свалился в пути с саней. Ему повезло, что поблизости оказалась юрта. Заполз в нее, гостеприимные тувинские хозяева не выгнали пьяного незнакомца. Отчим растянулся около печки и в беспамятстве поджарился.

Тепло учительской шали

С шестого класса я стал жить на квартире у своей тети Марии Самороковой – сестры отчима. Мне сделали лежанку из тонких жердочек, застелили войлоком. Сплю на лежанке, а подо мной – курятник. В доме тепло, а еще теплее было отношение ко мне тети Марии и ее мужа Ивана Пайгеля.

Очень тепло относились к нам и наши учителя. В нашем 6 «А» классе Советской школы новым классным руководителем стала учитель русского языка и литературы Александра Васильевна, приехавшая из Ленинграда. К сожалению, фамилии ее не помню, но очень хорошо помню такой случай: однажды я сильно заболел, и с высокой температурой меня отправили из школы домой.

На улице – мороз в пятьдесят градусов. Иду мимо учительского дома, и тут ко мне в легкой одежде подбегает Александра Васильевна, снимает с себя шаль и укутывает ею мою голову и шею. Мне стало и тепло, и радостно.

На другой день Александра Васильевна пришла навестить меня, больного, и подарила плитку шоколада, которого я раньше никогда не видел.

Перед самой войной мама с младшими детьми переехала из колхоза в Кызыл и нас снова пригрели Фескины. А куда деваться? Отчим так загулял, что никто не знал, где он и чем занимается. Мама устроилась на работу – мыть полы в цехе городской электростанции, где пылают огнем паровые котлы. Угольная пыль, грязь – все это сказалось впоследствии на ее здоровье.

И требовали отправить на фронт

Весной 1941 года брат Коля перешел во второй класс, я – в седьмой.

22 июня 1941 года был жаркий солнечный день. Утром решил сходить в кино. Иду по улице Кочетова, миновал улицы Сесерлиг, Песочную, ныне Титова, остановился около оживленно разговаривавших людей.

Слышу:

– Война! На СССР напали фашисты!

Бегу домой и кричу:

– Мама, война началась! Пойдем слушать радио!

В сентябре 1941 года мы, как обычно, пришли в школу. И узнаем, что наша классная руководительница Александра Васильевна и учительница математики Александра Николаевна, тоже ленинградка, возвратились в Ленинград и добровольцами ушли на фронт.

В школе ввели дополнительные занятия – военное дело. Учились маршировать, ходить строем, ползать по-пластунски. В школьной столярке каждый мальчишка смастерил себе деревянную винтовку. По мишеням стреляли из настоящего оружия.

В 1942 году на фронт ушли мои одноклассники Леонид Макаров, Виктор Сат, Иван Зворыгин. Леня Макаров был отличником учебы, он вернулся с фронта с ранениями, мы с ним потом вместе работали в организационном отделе обкома партии. Виктор Сат пришел с войны с ампутированной до колена ногой.

С Ваней Зворыгиным мы сидели за одной партой. Он был крепким и отчаянным парнем. Ваня вовсю курил, и наш классный руководитель Иван Захарович – Захрыч, как мы его называли – бесцеремонно вывертывал его карманы в поисках табака, но ничего не находил. Зворыгин проявил сообразительность: вырезал в парте специальное углубление и прятал табак в нем, а учитель об этом не догадывался. С войны Ваня не вернулся.

Михаила Саморокова, моего отчима, мобилизовали на фронт 8 февраля 1942 года. Среди провожавших в Доме культуры Комитета советских граждан, ныне это здание филармонии, был консул СССР в Тувинской Народной Республике Илья Иванович Носов.

Надо же было судьбе сделать так, чтобы через многие годы, будучи в командировке в Москве, я случайно встретился с Носовым. Это было 12 апреля 1974 года. Решил посмотреть выставку японской радиоэлектроники в Политехническом музее. Услышав мой разговор с экскурсоводом выставки, Носов, извиняясь, обратился ко мне:

– Вы действительно из Тувы?

– Да. Чем могу служить?

– Моя фамилия Носов. Я представляю Торгово-промышленную палату СССР, а здесь работаю директором выставки. Хотел бы поговорить с вами.

– Пожалуйста, к вашим услугам.

Мы прошли в его кабинет, где сидели трое посетителей из Минздрава СССР.

Представив меня, Носов стал рассказывать о Туве:

– Это прекрасная и удивительная страна. Я побывал во всех ее краях, исключительное гостеприимство жителей. Когда началась война, на крыльце советского представительства дневали и ночевали граждане СССР и ТНР и требовали отправить их на фронт. Лично я призвал тогда почти десять тысяч человек. Как бы я хотел еще раз побывать в этой республике!

Приближался юбилей – тридцатилетие со дня вступления Тувинской Народной Республики в состав СССР. Я зашел к первому секретарю обкома партии Григорию Чоодуевичу Ширшину. Сообщил ему о моей встрече с бывшим консулом СССР в ТНР Носовым и его желании побывать в Туве. Ширшин записал что-то в своём блокноте, сказал: «Пригласим». Но не сделал этого.

Землянка на улице Дружбы

От отчима с февраля по октябрь 1942 года пришли всего два письма, первое – из Кемерово, второе – из Воронежа. Оба написаны чужой рукой, отчим был неграмотным. Больше писем от него мы не получали.

В связи с неизвестностью местонахождения отчима матери отказывали в получении от государства пособия на детей военнослужащих. Чтобы получить его, пришлось обивать пороги учреждений. Пособие нашей семье назначили только через четыре месяца после мобилизации отчима на фронт.

А оно было, ох, как нужно. 31 марта 1942 года родилась самая младшая моя сестра – Фая. Нас у мамы уже пятеро, нужно думать о своем жилье, нельзя же постоянно ютиться у родственников.

И такой случай представился. Летом 1942 года наша землячка из Сейбы Колмакова предложила купить у нее за 60 акша землянку на улице Дружбы. Денег таких у нас и в помине было, но Колмакова успокоила мать: «Даша, не переживай, расплатишься потихоньку. Я не тороплю».

Сегодня, в 2011 году, на месте деревянного микрорайона, где стояла наша землянка, – территория лицея №15. Избушка без крыши, на две трети утонувшая в земле, была для нас счастьем. Внутри она была такой низкой, что через пару лет я стал доставать головой потолок, который поддерживала матка – толстое бревно. Постоянно ударяясь об это бревно головой, стал передвигаться, согнувшись. Плохая привычка сутулиться осталась на всю жизнь.

Печки в землянке не было. Мы натаскали кирпичей, разобрав часть фундамента давно заброшенного кирпичного завода. Печник соорудил нам замечательную печь. Электричества тоже не было, освещались керосиновой лампой.

За стеной – во второй половине избушки – ютилась семья Чистяковых. Сын Степана Федоровича Миша, мой двоюродный брат, вернулся с фронта с тяжелым ранением руки за два года до окончания войны.

Кровать и постель от министра

Пособия, получаемого мамой, не хватало. Пора было зарабатывать самому.

Первым моим заработком была случайно подвернувшаяся работа в советском представительстве. Завхоз нанял нас с Витькой Волковым выкопать большую яму для гашения извести, а стенки огородить досками. Как мы ни старались, качество огораживания получилось не очень-то хорошим. Завхоз осмотрел сооружение, поморщился и выдал нам по восемь акша.

1 ноября 1942 года в Кызыле открылось ремесленное училище. Я оставил учебу в восьмом классе и стал овладевать профессией слесаря. Учащихся разместили на жительство в комнатах школы № 2, на третьем этаже. Мы получили бесплатную форменную одежду, обувь и трехразовое бесплатное питание в ученической столовой на углу улиц Интернациональной и Кочетова.

Проучившись три месяца, пошел на прием к министру просвещения Лопсан-Кендену Ооржаку и попросил его: «У меня есть одежда, я нормально питаюсь, а мои брат и сестры голодают. Хочу жить дома и получать стипендию, чтобы помогать им».

Министр с пониманием отнесся к моей просьбе. Вернувшись домой, увидел подарки от него: деревянную кровать, матрас, одеяло и подушку. Каждый месяц стал получал стипендию – 20 акша.

Прошел год. Учащихся направили на практику на авторемзавод. Какой там завод! Мастерские из четырех комнат, рядом – гаражи единственного тогда в Кызыле автотранспортного предприятия. А с наставником мне повезло – замечательный мастер своего дела, передовик производства Василий Табаев. Его портрет висел на Доске почета города.

С паспортом – в типографию

В январе 1944 года мне исполнилось семнадцать лет, в марте в консульстве СССР в ТНР получил документ «Passeport – вид на жительство». Заплатил за него шесть акша – большая сумма, на эти деньги можно было купить пару хороших кожаных сапог.

Начал искать постоянную работу. Обратился в Комитете советских граждан к Константину Еремеевичу Кашкарову. Он переговорил по телефону и отправил меня к директору типографии Леониду Григорьевичу Шахову. Сразу же пошел к нему. Шахов ни о чем меня не спрашивал, сразу сказал: «Завтра выходи на работу. Пойдешь в переплетный цех учеником. Зарплата – 30 акша в месяц».

В цехе работают женщины. Единственный мужчина – фронтовик Василий Никитин, демобилизованный после ранения и вернувшийся в коллектив переплетчиков. Он научил меня возрождать старые, рассыпавшиеся на листочки книги. Уроки Никитина помню до сих пор: уже выйдя на пенсию, восстановил и переплел старую Библию, изданную в начале ХХ века.

В военные годы действовала шестидневная рабочая неделя. На предприятиях – в три смены, круглосуточно. Продукты, промтовары покупали по карточкам. Воскресенье – день отдыха, но не всегда. Молодежь типографии часто выезжала в подшефный колхоз имени Чкалова для оказания помощи в заготовке сена, прополке картофеля, сборе помидоров, арбузов. Арбузы росли огромные, до десяти килограммов. В обеденный перерыв нас угощали сметаной, приготовленным на костре супом.

Ехали в колхоз с охотой. Вечером, с песнями, возвращались в Кызыл. Ожидая парома через Енисей, успевали искупаться.

Сводки с фронтов поступали обычно в ночное время. Наборщики и печатники терпеливо ожидали очередную сводку, которую должны принести из редакций газет. Из Москвы по специальному каналу радио, через наушники, медленно диктовали текст известий, а сотрудники газет «Тувинская правда» и «Шын» записывали его. Потом в газете «Шын» еще и переводили тексты сводок на тувинский язык.

Наборных машин тогда не было. Тексты по поступавшему из редакций отпечатанному, а то и написанному от руки оригиналу набирали вручную: одна металлическая буква – литера – за другой.

Строкоотливная техника – неновые линотипы, отливающие текст в металле строками, что значительно экономило время, поступила в типографию только осенью 1945 года.

Ветеран типографии Владимир Борисович Рачковский так вспоминает об этом:

«Первые линотипы были не новые, их после окончания войны демонтировали в одной из фронтовых типографий и отправили в Кызыл.

Мы их собрали с фронтовиком Иваном Белоусовым. Собрать-то собрали, а запустить их в работу не смогли. На помощь из Ленинграда приехал Павел Сулаков, специалист с завода, на котором изготовлялись линотипы. Это завод точного машиностроения имени Макса Гельца, который с 1945 года стал называться Ленинградский завод полиграфических машин.

Сулаков быстро выявил нашу ошибку, устранил ее и пустил фронтовые линотипы в работу вместе с двумя новыми, которые поступили с завода. Он же установил две полуавтоматические печатные машины, прибывшие из Германии».

С Владимиром Рачковским мы вместе начинали свою трудовую карьеру в единственной на всю республику типографии. Только я проработал там несколько лет, а мой друг – всю жизнь. В его трудовой книжке всего две записи: принят в типографию и уволен из нее в связи с выходом на пенсию.

Горжусь своим другом. Владимир Рачковский – почетный гражданин города Кызыла, дважды ему присваивалось звание заслуженного работника: сначала – Тувинской АССР, потом – Республики Тыва.

Загадочная папка из тончайшей хромовой кожи

Все рабочие типографии постоянно подписывались на военные займы: на год – в размере месячного заработка, двенадцатую долю заработка ежемесячно высчитывали из зарплаты.

Каждый старался помочь фронту: и при Тувинской Народной Республике, и после ее принятия 11 октября 1944 года в состав СССР.

Интересная деталь: я, молодой парень, простой типографский рабочий, оказался свидетелем подготовки этого исторического события.

Это было в июле 1944 года, я уже четвертый месяц работал в переплетном цехе типографии. Начальник цеха Анна Павловна Коробова поручила мне ответственную работу: делать перфорацию на больших листах с отпечатанными на них почтовыми марками Тувинской Народной Республики. На новой марке было изображено здание правительства ТНР.

На листе – 64 марки. Подставляю листы под иглы перфоратора, нажимаю ногой на педаль, и вот они – дырочки. Затем столярным клеем смазываю обратные стороны листов и раскладываю на просушку. Вечером готовые листы прячу в сейф.

Работая, замечаю, что рядом какие-то незнакомые люди что-то обсуждают. Никого из них я не знал, но по их поведению сообразил, что это какие-то даргалары – начальники. На столе были развернуты большие пластины хромовой кожи. Один из даргаларов сказал: «Эта кожа не годится, несите другую». Среди визитеров был человек небольшого роста, он ничего не говорил, а только слушал. После их ухода я спросил у Анны Павловны: «Кто этот русский мужик?» Она ответила, что это художник, фамилия его Дёмин.

Вскоре принесли пластину тончайшей хромовой кожи. Коробова, а она была переплетчицей высочайшего уровня, стала мастерить какую-то странную папку: чуть не в полметра высотой и сантиметров сорок в ширину. По краям – высокие бортики, в нижней части – круглое углубление.

Когда загадочная папка была готова, появились новые начальники, вложили в нее бумажный лист, к которому на шнурке была прикреплена сургучная печать, ее опустили в круглое углубление папки. Что было написано на этом листе, я, конечно, не знал, подглядел только название: «Декларация». И еще заметил, что текст был красного цвета.

Позже, освоив наборное дело, просмотрел все типографские шрифты, но так и не нашел похожего на тот, который использовался в тексте декларации, поэтому решил, что текст был аккуратнейшим образом выведен вручную.

Эту загадочную спецпапку, так заинтриговавшую меня тогда, вновь увидел в начале 1945 года – уже на картине. Василий Дёмин закончил знаменитую картину «Заседание Президиума Верховного Совета CCСP о приеме Тувинской Народной Республики в состав Советского Союза», и она была выставлена в Кызыле в музее. На просмотр исторического полотна сотрудников предприятий и учреждений даже отпускали с работы, что по тем временам было удивительно. Я тоже пошел в музей.

На полотне – группа членов Президиума Верховного Совета СССР во главе с председателем Михаилом Калининым и делегация Тувинской Народной Республики. Перед генеральным секретарем Центрального комитета Тувинской народно-революционной партии Салчаком Токой – папка большого размера, та самая. Вот тогда я и сообразил, что был случайным свидетелем подготовки исторического события: добровольного вхождения Тувинской Народной Республики в состав Союза Советских Социалистических Республик.

Продолжение – в № 1 от 13 января 2012 года

В продолжении исторического очерка Петра Саморокова вы узнаете

• Почему юный Петя бросил в топку весь тираж тувинских марок с изображением здания правительства ТНР.
• Как Раиса Бухтуева, мама Михаила Бухтуева, первого из уроженцев Тувы Героя Советского Союза, узнала о том, что ее сын погиб Героем.
• Каково это – быть лоцманом на сплаве леса по Малому Енисею.
• Когда комсомолец может перекреститься.

Фото:

 1. Артель старателей на прииске Хараал, 1925 год.

2. Колхозное поле: на прополке. Первая слева – моя мама Дарья Саморокова, рядом с ней – моя шестилетняя сестра Еня – Евгения. Я – двенадцатилетний Петя Самороков – второй справа. Колхоз имени Чкалова, село Кара-Хаак, лето 1939 года.

3. Шестой «А» класс Советской школы. Александра Васильевна, классный уководитель, учитель русского языка и литературы – третья справа во втором ряду. Преподаватель математики Александра Николаевна – третья слева во втором ряду. В верхнем – четвертом – ряду второй слева – Леонид Макаров, третий слева – Иван Зворыгин. Крайний слева в третьем ряду – Виктор Сат. Петр Самороков – пятый слева в четвертом ряду, в клетчатой рубашке. Тувинская Народная Республика, город Кызыл. Сентябрь 1940 года.

4. Живущие в ТНР советские граждане идут на призывной пункт в Дом культуры Комитета Советских граждан, в 2011 году – это здание филармонии.

Кызыл, 1942 год. Фото Владимира Ермолаева, из архива Национального музея РТ.

5. Моя мама Дарья Саморокова. Ей 44 года. Кызыл, 1948 год.

6. Двоюродные братья. Михаил Чистяков, участник Великой Отечественной войны, и Петр Самороков. На лодке по Енисею – за черемшой. Шестидесятые годы ХХ века.

7. Семнадцатилетний Петр Самороков: фото для документа «Passeport – вид на жительство», полученного в марте 1944 года в консульстве СССР в ТНР. На заплаченные за документ шесть акша в то время можно было купить пару хороших кожаных сапог.

8. На призывном пункте в Доме культуры Комитета советских граждан. Кызыл, 1942 год. Фото Владимира Ермолаева, из архива Национального музея РТ.

9. Наборный цех типографии. Кызыл, 1935 год.

10. Два бравых полиграфиста: рабочие типографии, друзья Владимир Рачковский и Петр Самороков. Кызыл, весна 1947 года.

11. Кызыл, 1943 год. Фото Владимира Ермолаева, из архива Национального музея РТ.

Описание фото сделал в 2011 году Петр Самороков. На снимке – центр Кызыла. Это улица Ленина, нынешняя территория около Национального музыкально-драматического театра Республики Тыва. Снимок сделан с пожарной каланчи, на которой день и ночь стоял пожарный, наблюдая за городом. Дом на первом плане – книжный магазин, единственный тогда на всю Туву. Сразу за ним –

промтоварный магазин, который называли «большим промтоварным», в отличие

от другого магазина – хозяйственных товаров, расположенного на улице Кочетова.