Есть счастливчики, родившиеся в рубашке. А он появился на свет без рубашки, но зато с гитарой.

И ему не нужна ярко оформленная сцена с подсветкой и подтанцовкой.

Ему не нужен даже микрофон. Только голос – лирический тенор, гитара и душа.

Эти песни запоминаются, потому что он поет их так, как будто с каждой проживает целую жизнь.

Одна из его песен «Кайда сен?» – «Где же ты?», звучащая на двух языках, русском и тувинском, стала народной визитной карточкой шестиструнного маэстро Сергея Сокольникова, который даже за миллион евро не согласится расстаться с гитарой и перестать петь. Потому что тогда теряется смысл его жизни.

Голосом Робертино Лоретти

– Сергей, первая песня, которая была исполнена вами на публику?

– Что же я там в Ужепе пел в клубе? Может быть, на итальянском? Точно, «Санта Лючия» – песня из репертуара Робертино Лоретти. Мне было лет восемь, второй класс.

Когда в Ужепе по вечерам на два часа включали движок и давали свет, мама быстренько включала радиолу, и мы слушали пластинки. Мне нравилось петь вместе с Робертино Лоретти, а потом мама позанималась со мной, и я, запомнив слова, стал, подражая ему, петь один.

Уже не помню детали этого дебюта в Ужепе, но очевидцы рассказывали: очень стеснялся, покраснел, но спел прилично.

– Село Ужеп, верховье малого Енисея, старообрядческое поселение. Так вы из староверов?

– Нет. Тогда в Ужепе жили несколько мирских семей, в том числе, и наша.

Отца – Альберта Тимофеевича Сокольникова – направили туда работать охотоведом. Мама – Алла Сергеевна – тоже очень хорошо для Ужепа подошла: она, преподаватель русского языка и литературы, работала в школе учительницей.

Родители мои – большие путешественники, очень мобильные люди. Постоянно перемещались по Союзу: два чемодана, сели и поехали.

Отец – с берегов реки Лены, Иркутская область, поселок Жигалово. Он познакомился с мамой в Иркутске, где оба учился в пушном техникуме, позже мама пединститут окончила.

Мама родом из Чувашии. Я тоже: поселок Вурнары Вурнарского района Чувашской АСССР. Там 19 августа 1960 года родился, прожил полгода и – по городам и весям вместе с родителями.

В 1966 году добрались до Тувинской АССР. Первый класс закончил в Кызыле, в первой школе. Жили в одном из домов рядом со школой, а за стенкой – художник Суздальцев. Мне очень нравился запах красок, олифы, проникавший к нам из его квартиры. А однажды выпали кирпичи, и наша стена провалилась в квартиру соседа. Это мощное событие хорошо запомнилось.

Пять классов закончил в Ужепе, а десятилетку – на крайнем севере: полуостров Таймыр, поселок Хатанга. Туда вербованный народ ехал со всей страны на заработки.

– Когда впервые взяли в руки гитару?

– В Хатанге, в четырнадцать лет, когда в восьмом классе учился. Как раз был гитарный бум. Было даже неприлично не играть, хотя бы три аккорда не брать, неважно – есть слух или нет.

Самая первая моя гитара – уменьшенная, шестиструнная, стоила 6 рублей 50 копеек. Стал подбирать на одной струне все подряд. Сидел кропотливо: интерес появился и не отпускал.

В нашем классе тогда все за гитары взялись: даже не обладавшие слухом сидели и старательно запоминали: этот палец – сюда, этот – сюда. Месяца два, три – и народ поотсеялся. А кто со слухом – вперед рванул.

Мамин след

– Как понимаю, вам с музыкальным слухом повезло?

– Точно, повезло. Слух – врожденный, от родителей достался, и голос – тоже. Мама с отцом прекрасно пели дуэтом. У папы – баритон, у мамы – альт. Вы бы слышали, как они исполняли на два голоса свою любимую «Сенокосную пору»: «Месяц спрятался за рощу, спят речные берега, хороши июльской ночью сенокосные луга».

Отец и сейчас поет. Они с мамой сейчас живут под Тамбовом – свой дом, хозяйство. Так он работает и все время поет. И так это гармонично у него получатся.

Нашу семью жизнь разбросала: я – в Кызыле, сестра Снежана, она на одиннадцать лет младше, живет в Москве, психолог. Она почти каждый день звонит: держит меня на контроле – рука и ухо Москвы.

Родители – в Тамбовской области. Но они свой след в Туве оставили. Папа как охотовед, руководитель промхоза в Сарыг-Сепе. Мама известна своей культурной работой. Она писала стихи, у нее есть несколько песен с Аленой Иомужап, написавшей музыку к ним. Они хорошо друг друга почувствовали. Это известные песни, которые и сейчас поют: «Саянские горы», «Цвети, Каа-Хем», «Эхо Саян».

– Одну из этих песен – «Эхо Саян» – слышала совсем недавно: 5 июня на закрытии фестиваля композиторского творчества «Музыкальное лето в Туве». Все было объявлено, как положено, торжественно: слова Аллы Сокольниковой, музыка Алены Иомужап. Исполняла песню Галина Сюрюн.

А в вашем исполнительском репертуаре есть мамины песни?

– Да, «Цвети, Каа-Хем», был первым исполнителем этой песни на мамины стихи – в восемьдесят шестом году.

В кальсонах и с матрасом

– Значит, вы вышли с гитарой не из музыкальной школы?

– Нет, не из нее. Я вышел со двора. С завалинки, из подъезда. Так до сих пор себе и аккомпанирую.

А школу окончил – и решил подняться в небо. В Красноярске в летчики не прошел по здоровью и махнул из Хатанги в Латвию – в радиотехническое училище. Рижское авиационное училище средств связи – так оно тогда называлось, а потом – Рижское летно-техническое училище гражданской авиации. Училище – полувоенное, оттуда выходишь с одной звездочкой – лейтенантом запаса.

В Риге – красота: люди – со всей страны, музыки – валом! Меня сразу взяли в ансамбль училища: играть и петь на танцах. И учеба, все эти точные науки отошли на второй план. Первый учебный год прошел – у меня хвосты почти по всем предметам. Мне говорят: осенью пересдашь, давай за лето подтягивайся.

Куда там подтягиваться: летом – всех в стройотряды. Кого куда, а нас, всем ансамблем – на пивзавод, знаменитейший «Алдарис». Оказались в числе привилегированных.

Красота! Все лето в Доме культуры пивзавода играем, на халтуры в город выезжаем. И пиво – рекой. Какие там хвосты, когда лето такое прекрасное!

Как всегда – внезапно – подошла осень. Мне говорят: давай пересдавай экзамены.

– Уже догадалась: вас из авиационного училища выперли.

– Ну, почему это выперли? Я сам ушел.

А домой ехать неудобно: вот, здрасьте, я училище бросил. Что бы отец сказал? Он – мужик с характером.

Принимаю решение: чем домой с позором, лучше – в армию. Захожу в рижский военкомат: «В армию здесь принимают?» «Здесь, здесь, заходите!»

Подполковник, или даже полковник, посмотрел мои документы: «О, так ты в РАУССе учился. Раз оттуда уходишь через год, значит, ума не набрался, и два года в сухопутных войсках тебе будет мало. Будешь служить три – в Военно-морском флоте!»

Молодец, хорошо рассудил.

Меня очень помпезно провожают: за ворота из училища парни на руках выносят. Нас отправляют в учебку – в Белоруссию, в город Пинск. А там отбор простой: сидит старшина с карандашиком и постукивает. Простучал за ним, сумел отбить ритм – радист. Не простучал – моторист. Я, конечно, со слухом – простучал.

– Тут-то суровые армейские будни и сделали из вас человека?

– Может, кому-то они и показались суровыми и тяжелыми, а меня это даже веселило: трехъярусные кровати, построение на плацу в кальсонах и с матрасом. Триста человек – и все в белых кальсонах и с матрасами!

– А зачем строиться именно в кальсонах и с матрасами, в чем здесь секрет обороны страны?

– Просто такая команда. А команда дана – выполняй. Много веселых моментов в армии придумывают. Меня это даже забавляло.

В учебке мне было интересно. Я там тоже в ансамбле играл. Лишними маршировками нас не мучили. С девяти до девяти – учеба. За девять месяцев – мощная подготовка: радистов обучили так, что с закрытыми глазами всеми десятью пальцами работали. Сплошной поток знаков.

И я размечтался: попаду на мощный корабль или на подводную лодку. Потому что распределение оттуда шло по всем флотам: тихоокеанский, балтийский, черноморский.

Самое дохлое море

– И в какое же море-океан вас отправили?

– На самое дохлое – Каспийское море. Мало того, даже не на корабль, а в штаб каспийской флотилии – в Баку. Я сильно был разочарован.

Ну, ладно, что долго горевать. Тут же ребята нашлись: гитары, музыка. Мы же радисты, западную музыку можно поймать тайненько: «Би-би-си», радио Монте-Карло. Вечерами кто чего, а у нас – своя группа в сушилке. Инструментов не хватало, так вместо барабанов ящики и коробки ставили, хотя бы так – имитация.

На Каспии стал первые свои песни писать: на стихи Андрея Михайлова, москвича, с которым вместе служили.

Вот так три года и отслужил. Даже на месяц больше, потому что у меня за все это время набрался месяц гауптвахты: где три, где пять суток.

– Так вы довольно активно на губе сидели. И что нарушали?

– По мелочи. С начальством, в основном. Где надо кивнуть – не кивнул, где промолчать – не промолчал. Где-то с алкоголем, это ведь как всегда в армии: кто-то проскочил, а кто-то попался.

А гауптвахта, так же, как и дисбат – дисциплинарный батальон для нарушителей, не идет в срок службы. Вот мне дополнительный месяц и насчитали.

Так что демобилизовался только в конце ноября 1981 года. Родители к этому времени с северов снова вернулись в Туву. Сюрпризом родителям прилетаю на самолете в Кызыл: дубачина, а я в бескозырке и легком бушлате. Из Баку-то в жару улетал.

Родители мне в письме объясняли, как добраться на улицу Калина, дом 24 «б», где они тогда жили – напротив автодорожного техникума. Но я недопонял, перепутал и из автобуса раньше вышел. Куда идти – не знаю. Холодина – невозможная. Деваться некуда. До того замерз, что пошел на телевидение. На вахте мне объяснили, какое направление держать. Отогрелся и рванул.

Вы же, Сергей, лирический тенор!

– И с чего начали штатскую жизнь?

– Пошел в Кызылское училище искусств. Решение связать жизнь с музыкой в армии уже окончательно созрело.

Правда, отец не считал это серьезной профессией. Но так многие думают. Потому что здесь надо быть или на самой высоте, либо всю дорогу в середнячках перебиваться. Либо уж сильно музыку любить и преподавать, если есть дар педагога.

Музыкальной школы за плечами нет, поэтому единственный шанс – вокальное отделение. Прихожу в широченных флотских брюках-клеш в училище, а там студенты первого курса учатся во всю, уже первый семестр заканчивают. Но меня как служивого не развернули, прослушали.

Прослушивала Тамара Алексеевна Леонтьева, замечательный педагог дирижерско-хорового отделения. Она в числе одних из первых в Кызыл преподавать приехала – из Свердловска. Спел «Уголок России», Тамара Алексеевна отправила к Серафиме Андреевне Калининой, она проверила диапазон голоса, разрешила сдавать следующие экзамены – сочинение, историю. Сдал, поступил.

Надеялся-то на эстрадный вокал, а тут его не было, только классический. Стал осваивать классический репертуар. А в ансамблях, конечно, петь продолжал: на летней танцплощадке в парке, ее тогда «Верандой» называли, в ресторане «Кызыл».

Серафима Андреевна, мой педагог по вокалу, все время ругала: «Вы же, Сергей, лирический тенор! Нельзя смешивать классику и эстраду, вам нельзя петь в ресторанах. Вот у меня до вас Володя Женгелович учился, я его тоже за это ругала».

Серафима Андреевна Калинина – женщина с характером и замечательный педагог, приехала из Москвы после консерватории. Педагог такого уровня сегодня вряд ли в Кызыле есть. Все ведущие тувинские вокалисты у нее учились. Она уже ушла из жизни, мы ее постоянно с благодарностью вспоминаем.

Я Серафиму Андреевну очень уважал, но в кабаках и на танцах все равно пел – зарабатывал. Не было у меня такого понятия, что должен петь только классику. Не держался особенно за классическое направление.

Вырос-то на западной музыке и на советских эстрадных ансамблях. И хотелось всю жизнь играть в ансамбле, по юношескому максимализму думал: ансамбль – это все, встретились и до седин вместе играем. Правда, жизнь позже показала: такая идиллия просто невозможна.

– В самом начале восьмидесятых еще никаких дискотек в Кызыле не было, и молодежь отдыхала под музыку ВИА. Никаких фонограмм – играли и пели в домах культуры только вживую.

– Да, было такое время: только живая музыка. И музыканты были сильные. Я-то был солистом и только подтренькивал на гитаре, потому что были гитаристы настоящие: Ахат Хабибуллин – сильнейший гитарист, мы с ним вместе учились, Витя Бочкарев, мы с ним играли на «Веранде», Сергей Кривоус из «Патефона».

В каждом доме культуры играл свой ансамбль: в «Енисее», «Мире», «Колосе». В «Мире» – «Антарес»: Андрей Надин, Витя Быков, Андрей Островидов, Сергей Пивоваров.

Мы в «Колосе» играли, очень популярный тогда был ДК, весь город туда ездил. Гриша Слесарев, оператор из «Патефона», нас под свое крыло взял. Культурно играли: нам пошили костюмы под «Битлз». Мы были конкретно одеты: коричневые рубахи, черные костюмы с отворотами, даже обувь одинаковая. Очень популярны были песни из репертуара групп «Афтограф», «Аракс», «Круиз», «Интеграл».

Так что четыре года учебы тоже прошли очень весело. Мы ведь и с Олей в училище встретились.

Посмотри, какая девушка!

– Вот-вот, дошли до важного момента, теперь рассказывайте: как вы с ней познакомились?

– Мне момент, когда Олю впервые увидел, очень ярко запомнился. Стоим с Лехой Саая, он сейчас в оркестре в филармонии работает, на втором этаже училища: идет девушка. Я говорю: «Леха, посмотри, какая девушка!»

Мы с Лешей Саая очень хорошо дружили. Жили рядом и вместе ходили Олю провожать. А она жила на другом конце города. Проводим – и вдвоем домой, пешком.

Оля музыкальную школу окончила по классу фортепиано, училась в училище на отделении теории музыки. И она мне очень помогала перед экзаменами. Ежегодно мне надо было сдавать предмет – общее фортепиано, а я на пианино играть-то совсем не умел. И Оля со мной занималась: она играет, а я запоминаю. Учился не по нотам, а по слуху, запоминая за ней, куда какой палец на клавиши ставить.

С нас, вокалистов, выдающийся фортепианной игры и не требовали, всегда говорили: ну, это вокалист, ему это не сильно надо. Нам и задавали простейшие пьески первого, второго класса музыкальной школы: этюды Черни, например. Вот за три дня до экзамена с помощью Оли и готовился к их исполнению.

Училище перед экзаменами – это было что-то! Трое суток – мобилизация всех студентов, все в нем ночевали, готовились: кто на каком инструменте, каждый – свое.

Поженились мы с Олей в 1984 году, я как раз третий курс закончил. У нас свадьба хорошая была, со всеми вытекающими: два дня гуляли у Оли в доме, по всем традициям. Со всеми испытаниями для молодоженов. Мне – и дрова рубить, и подметать – специально мусором все комнаты засыпали. Все, как надо. Весело было.

Соловьем залётным юность пролетела

– А как все-таки классический вокал – ваша основная специальность, которую получили в училище искусств? Так и не сделали ни одной попытки дальше пойти в этом направлении?

– Сделал одну, но вернулся с полдороги. Госэкзамены в училище сдал очень успешно. Пел арии из опер, романсы «В крови горит огонь желанья», «Средь шумного бала», «Соловьем залетным юность пролетела».

В училище – прекрасный зал, лучшая акустика в городе. Сейчас что-то в зале изменили, хуже стало. А тогда акустика была бесподобная: встал на сцене и никакого микрофона тебе не надо – голос прямо в зал идет.

На экзамен приезжала педагог из Красноярского государственного института искусств, сейчас это академия музыки и театра. Она меня сразу и заприметила: «Обязательно приезжай к нам поступать!» Получил диплом и поехал.

А в Красноярске меня, оказывается, уже конкретно ждут. В общежитии института встаю в длинную очередь абитуриентов: получать комнату. И вдруг кричат: «Сокольников здесь? Подойдите!» Подхожу к коменданту, а очередь смотрит осуждающе: «Блатной идет». Даже неудобно.

Но, не судьба. Надо сдавать вокал, а голос пропал. Вроде, ничего не делал: не пил, мороженое не ел, не купался, а голоса – нет.

И тут надо бы переждать немножко: голос бы восстановился. А я собрался и уехал обратно в Кызыл.

Как мне повезло

– Нет ничего более бессмысленного, чем жалеть о том, чего уже не вернешь и не исправишь. Но все же задам вам этот вопрос: не жалеете ли, что двадцать шесть лет назад так круто сошли с классического оперного поприща?

– Я и сам себе этот вопрос не раз задавал. И ответ уже есть: нет, не жалею. Потому что мне повезло: восемь лет – с 1986 по 1993 год ездил с гитарой по всей Туве.

В Кызыле несколько месяцев поработал методистом в отделе культуры, а в 1986 году в филармонии формировали эстрадно-цирковую группу «Чалыы назын» – «Молодость», и меня пригласили в нее в качестве музыканта.

И сразу же всю группу на целый год отправили в Свердловск – делать программу, с нами занимались очень сильные педагоги, а жили мы в гостинице «Цирк». Программа качественная получилась: артисты цирка со своими номерами выступают, а мы им аккомпанируем.

Володя Тока специально к нам приезжал: писал всю музыку. Состав музыкантов – сильнейший. Сергей Олзей-оол – саксофон, Алик Кувезин – бас-гитара, Игорь Савин – труба, Оргу Эрес – барабаны, клавишника взяли из Свердловска. И я – солист и ритм-гитара.

Вернулись в Туву, поездили по районам, и оказалось, что гастролировать таким большим составом невыгодно. На сценах маленьких сельских клубов все даже не помещались. Ребята-музыканты разошлись, разъехались, а я остался. Прижился, заполнял паузы между цирковыми выступлениями: выходил с гитарой и пел.

Но к девяносто второму группа окончательно распалась: девушки-циркачки активно рожать стали. Я опять остался один, теперь уже при лектории филармонии.

И тут мне снова повезло: год ездил по районам с самим Народным артистом России Максимом Монгужуковичем Мунзуком. Все его Максимом Максимовичем называли, он сам это предлагал. Очень яркое впечатление от Максима Максимовича: все время бодрый, веселый, рюмочку тоже с шуткой намахнет. Всегда с мундштуком, в нем – «Прима».

Сначала – минут двадцать – показывали отрывок из фильма «Дерсу Узала», где он главную роль сыграл. Потом он про фильм рассказывал, про тувинские музыкальные инструменты, которые сам делал. Выходил вместе с супругой Кара-кыс Номзатовной, вместе пели. Аккомпаниатор Владимир Костромин ездил с нами. Хороший был аккордеонист.

Когда они отдыхали, выходил с гитарой я: как раз очень хорошо им пригодился с тувинскими песнями.

Точное попадание

– Песни, которые вы поете на тувинском, воспринимаются публикой на «ура». Особенно «Кайда сен?» – «Где же ты?», которую поете на двух языках. Эту песню о любви вас просят исполнить все и всегда. А как родилась идея именно такого – интернационального – исполнения?

– Это в восемьдесят седьмом году было, когда с «Чалыы назын» гастролировал.

Андрей Иргит, друг-канадаходец, играл на гитаре для себя и попросил показать, как играть песню, которая ему понравилась.

Андрей – очень экспрессивный, жилистый, с реки Алаш родом – ему и песня соответствующая приглянулась: «Я московский озорной гуляка» группы «Альфа» на стихи Есенина. Мы же тогда привыкли Есенина больше в лирическом варианте слушать, а «Альфа» взяла на себя смелость сделать другой – нестандартный.

Показал, а он мне в ответ – «Кайда сен?» Я эту песню на русском давно знал. Когда в школе только начинал осваивать гитару, мой дядя Владик Чухров, мамин брат, пришел из армии и научил песне «Где же ты?»

Ну, что же ты грустишь, что скоро осень,

Что золотые листья по земле?

Ну, что же ты грустишь, что ровно в восемь

Я не приду, любимая, к тебе…

Даже не знаю, чья она, кто автор. Очень давнишняя, просто была в народе. А кто-то когда-то перевел ее на тувинский. В советское время очень много песен с русского на тувинский язык переводили, и эта тоже в их число попала. Слышал и другой вариант, она быстрее исполнялась, может быть, это и была изначальная версия. А я в процессе всей жизни сделал свой – плавный – вариант.

Выучил песню на тувинском языке и связал с русским текстом – сделал интернациональной. Особенно припев хорошо лег на два языка: «Где же ты, моя любовь, где же ты?»

Стал исполнять ее во время гастролей по районам. Спел – и пошла слава. Оказалось точное попадание. Абсолютно незапланированное.

Это ведь на самом деле очень приятно. Я сам испытывал такое чувство, когда в 1984 году ездили на сорокалетие Советской Тувы в Москву. Все творческие силы тогда в Москву бросили, в том числе и наш хор училища искусств, усиленный всевозможными артистами.

Мы, как буржуины, жили в двухместных номерах гостиницы «Россия», жалко, что сейчас ее снесли. Однажды в фойе гостиницы пересеклись с кубинскими летчиками. «Куба – любовь моя» – это мы тоже учили. И кубинцы исполнили нам «Подмосковные вечера».

И я вдруг ощутил такой-то подъем: нерусские люди поют на русском языке! Пусть даже на ломанном русском, но это настолько приятно!

И с «Кайда сен?» получилось так же. Мы ведь ездили без конца: приедем из района, трое суток в Кызыле, и снова на месяц в другой район. Стал обращать внимание: песня нравится.

Стал набирать репертуар на тувинском языке, ребята показывали, поправляли произношение. Стал исполнять уже двенадцать песен на тувинском, частушки выучил – их особенно бурно принимали.

И вот ведь что удивительно. Сегодня ко мне могут подойти и сказать: «А мы вас в детстве слышали, вы у нас в деревне пели». Это уже выросшие малыши, сидевшие тогда на полу перед сценой в сельских клубах. До сих пор помнят, потому что для них это было поразительно: русский человек может петь на их родном языке!

– Поете на тувинском без проблем, а говорить можете?

– Мне этот вопрос часто задают. Нет, не разговариваю, но немножко понимаю – на автобусно-магазинном уровне. Хорошо знаю счет – это очень помогает. Если акцентирую внимание, понимаю, о чем идет речь. И еще – по мимике.

А вот кантату, которую мы в Москве в восемьдесят четвертом хором на тувинском языке исполняли, могу хоть сейчас с начала до конца повторить. «Дортен дорт чыл совет Тывам торээн чылы» – «Сорок четвертый год – год рождения моей советский Тувы».

Поражаюсь: я ведь ее не пою с тех времен, а она у меня сразу – раз, из подкорки всплывает.

Бешеная селёдка

– В вашем разнообразном репертуаре немало морских песен. Знаю, что они не просто так поются: настоящее море заняло серьезный кусок вашей жизни.

– Да, был такой период – дальневосточный. Родители в очередной раз переместились по Советскому Союзу: в девяностом году уехали на Дальний Восток.

Село Лазо Лазовского района Приморского края. Отец там директором промыслового хозяйства устроился.

В 1992 году, Союз к тому времени уже развалился, во время отпуска приехал к родителям в гости. Чтобы без дела не болтаться, сразу к ребятам в Дом культуры и – в агитбригаду. В девяносто третьем опять в отпуск в Лазо поехал, и там кому-то из музыкантов стукнула мысль: выступать на плавбазах, подзаработать всем ансамблем.

Все загорелись, и я тоже. В Кызыле-то уже особой работы нет. Заочно увольняюсь, быстро делаем паспорта моряков.

Подошел сентябрь: время идти на селедку. Приехали с инструментами в бухту Преображение, откуда плавбаза «Советское Приморье» уходила. А нам говорят: сейчас профсоюзов нет, оплачивать музыкантов некому, если хотите – идите на обработку селедки, а концерты можете давать после смены. И добавляют: если сможете.

Мы уже потом поняли, в чем здесь была шутка юмора. Все 45 суток селедка – бешеная. 12 часов отработал, кладешь голову на подушку – раз, и новая смена. Просто на выжим.

Но ничего, адаптировались и три концерта сделали, доказали, что не такие уж мы и дохлые: хватает сил и на работу, и на музыку. Но когда 45 суток пролетели, ребята мои говорят: «Нет, мы уж будем лучше потихонечку играть на баянчике в ДК, пусть и за маленькие деньги».

А я же не местный. Мне дозы в 45 суток не хватило. Ходом – во Владивосток: зимняя рыбалка на шесть месяцев. На этой же плавбазе – на минтай. Потом на другую плавбазу – «Капитан Кабалик».

И так – шесть лет. Но не подряд. Вернусь с плавбазы – работаю в ДК. Но не платят, совсем не платят. Трудные были времена, в те годы работникам культуры по полгода и больше даже маленькой зарплаты не давали. Как хочешь, так и живи.

А Оля с восьмилетней Катюшей, она у нас в 1985 году родилась, ко мне сразу из Кызыла в Приморье приехала. Лиза уже в Приморье родилась – в девяносто шестом.

Как семью обеспечить, что делать? Даже при подсобном хозяйстве в селе все равно хоть какие-то деньги нужны. Собираюсь опять на путину.

Рыбное место

– И чем же конкретно вы занимались в путину – сезон промысла рыбы?

– Был обработчиком, это – самый низший уровень вербованных, работяг со всей страны, приезжающих на заработки. Матросу, механику по холодильным установкам надо иметь квалификацию, корочки. И каюты у них другие: по двое живут, а обработчики – по четыре или шесть человек.

На плавбазе – человек триста. Есть и женщины, нередко семьями в обработчики идут – заработать на квартиру, машину, для детей. Деньги за такой тяжелый труд по сравнению с береговыми работами – реальные. Так и крутятся всю жизнь, хотя первая мысль была: раз заработать и дальше спокойно трудиться на берегу. А когда остается пять лет до пенсии, уже смысла нет с плавбазы списываться. И все – всю жизнь в море работягой проходил.

Плавучая база – огромный корабль, на котором все оборудовано для обработки рыбы. А к ней – четыре маленьких кораблика: добытчики, которые плавбазу рыбой обеспечивают.

Сначала был на маркировке. Шесть человек сидят у аппарата и закатывают банки с уже разделанной селедкой. На крышках ставится маркер: дата и так далее. А я должен этими крышками ребят обеспечить: они не должны кончиться, работа ни на минуту не прекращается. Всю смену носишься, разносишь эти крышки.

Такие большие банки были. Селедка в них – целиком. Вкуснейшая. Сейчас такой уже нет.

– Прекрасно помню эту селедку, действительно – отменная. Только для открытия внушительной банки мужская сила была нужна: качественный металл был, да и запаяно от души. Так это, значит, мы вашей селедкой лакомились?

– Вполне может быть. Когда мы в августе девяносто девятого вернулись из Приморья в Кызыл, нам еще попадались в магазинах эти банки, только с соседней плавбазы «Томск».

А вот минтай я сначала фасовал. Головы отрезаны, кишки вынуты наверху. Вниз по фасовочной ленте идет уже разделанная рыба. Насыпал в противень и – на ленту, в шкафы на заморозку на полтора часа. Еще в коробки рыбу укладывал, разные работы. Профессия моя такая была – матрос-обработчик.

– После этого минтай в рот не лез?

– А мы ни минтай, ни селедку и там не жаловали, у нас очень большой выбор был. Когда минтай не попадался, разрешали прилов – рыбу со дна брать: навага, корюшка, камбала. Попадались и краб, кальмар. Краба – завалом, у всех тазами в каютах вот такенные клешни. Икра минтая трехлитровыми банками стоит.

Не голодали, но и пахали – будь здоров.

МРС – это не мелкий рогатый скот

– Тут уже, думаю, вам не до гитары и не до песен было.

– Как можно без гитары и без песен! Под сценой разыскал инструменты семидесятых годов, набрал желающих играть парней, нам выделили комнатку. Создали на плавбазе группу «Драйв».

Это особенно помогало, когда рыба не залавливалась, добытчики ищут, а ее нет. Были такие периоды, до двух недель могли продолжаться. И народ на плавбазе начинал от безделья понемножечку шизеть, брагу ставить. Делать-то нечего. Как раз по Макаревичу получалось: «Гораздо трудней удержаться от скуки и выдержать полный штиль».

А нас от этого музыка спасала. Мне эта безрыбица даже на руку была: как раз хорошо, можно спокойно играть, петь, репетировать. Несколько песен там написал: на стихи друга Андрея Демидова. Мы вместе работали, только его труд намного тяжелей был: в трюме при минус тридцати градусах укладывал тяжеленные короба с готовой рыбой.

– В шторм попадали?

– Пару раз, и в хорошие шторма. Один раз – в восемь баллов попали. Штормовое предупреждение уже получено, надо срочно в бухту из Охотского моря уходить. А капитан пожадничал: до последнего ждал добытчиков, чтобы рыбу взять и пойти к берегу. Селедку-то нам добытчики закинули, а хвостом в восемь баллов тут-то и цапануло.

Не знаю, с чем сравнить. Можно с шагающими качелями-кабинами – аттракционами, которые были у нас в парке. Даже их не каждый переносит, а тут – огромная плавбаза: то резко вверх, то вниз.

Тут два варианта: одним плохо, они просто зеленые лежат, их наизнанку выворачивает. А другие, наоборот, есть хотят. Я относился к той категории, у которой аппетит появлялся.

– Так вы поэтому так весело поете песню про шторм?

– Да, есть в репертуаре такая шуточная песня Юлия Кима.

Подо мной глубина –

Пять километров до дна,

Пять километров

И двадцать пять акул.

А волна до небес

Раскачала МРС,

Но никто из нас,

Никто не утонул.

Только когда в Туве ее пою, приходится постоянно объяснять, что МРС – это не мелкий рогатый скот, а малый рыболовецкий сейнер.

Окончание в №27 от 15 июля.

Фото: 1. Сергей Сокольников исполняет песню «Кайда сен?» на балу газеты

«Центр Азии» в честь героев четвертого тома книги «Люди Центра Азии». Кызыл, 9 апреля 2011 года.

2. Сереже Сокольникову – три года. Он уже тогда широко улыбался и так и идет по жизни – с улыбкой. 1963 год.

3. Алла Сокольникова, оставившая след в Туве своими песнями о ней. Тамбовская область, 2010 год.

4. Рижское авиационное училище средств связи. Сокольников – первый справа. 1977 год.

5. Студент Кызыльского училища искусств – лирический тенор, упорно поющий на

танцах и в ресторанах, невзирая на запрет педагога Серафимы Калининой. 1984 год.

6. Радист отдыхает, а служба идет. Каспийская флотилия, Баку, 1979 год.

7. Вокально-инструментальный ансамбль Каспийской флотилии. Справа с гитарой – матрос Сокольников. Комсомольская конференция, Баку, 1980 год.

8. Девятимесячная Катюша Сокольникова уже с папиной гитарой. Кызыл, 1985 год.

9. Ольга и Сергей – бракосочетание. Кызыл, 29 июня 1984 года.

10. Плавбаза «Капитан Кабалик», на которой бороздил моря матрос-обработчик Сергей Сокольников.