Врачебная тайна: по законам любви

Ее бабушка – казачка Аксинья лечила сибирскую деревню травами. Внучка Альбина стала профессиональным врачом, так же как и две ее сестры, дочь, племянница.

Вместе с мужем – Вячеславом Ивановичем Наумовым Альбина Григорьевна начинала свою врачебную деятельность в Туве в начале шестидесятых годов двадцатого века.

Уехали они из Кызыла спустя жизнь – в 2005 году, когда уже оба, отдав силы и здоровье своим пациентам, стали инвалидами. Сегодня вместе с продолжающей работать дерматологом дочерью Светланой и внуком Иваном они живут в Минусинске – на родине Альбины Григорьевны: местный климат более благоприятен для них.

Главным учителем для нее всегда был легендарный хирург-священник Войно-Ясенецкий (архиепископ Лука) с его заветом любви и сострадания. Об этом уникальном человеке она могла рассказывать часами. А регулярные извещения по тувинскому радио, после сообщений о погоде: «Режим усиленного медицинского контроля» или «Благоприятный медицинский режим», – были основаны на ее исследованиях.

Бессчетное количество взрослых и детей, у которых от серьезнейших травм не осталось и следа – это дело рук хирурга-травматолога Вячеслава Наумова.

В их кызыльской квартире стены состояли из стеллажей с книгами – поэзия, проза. Сюда приходили друзья, дети, внуки друзей и всегда получали нужную книгу и доброе заинтересованное слово. Несмотря на то, что сами врачи в последние годы уже серьезно болели, их квартира всегда была открыта для всех хороших людей.

И каждый год по многолетней традиции 6 июня в День рождения Александра Пушкина здесь проводились домашние литературные чтения: каждый гость читал свои любимые стихи.

Семья Наумовых продолжала традицию русских врачей-интеллигентов: доктор – не просто врачеватель тела. Он – человек широкого кругозора, носитель высоких духовных ценностей.

Свои воспоминания Альбина Григорьевна писала для внука Ванечки: чтобы знал историю своего рода, уже в школьные годы задумался о смысле дела, которому посвятили себя его родные. Но, уверена, что эти записки врача, которые публикуем в сокращении, будут интересны не только для внука, но и для всех нас.

Потому что в них – и кусочек истории, и картина тувинской медицины второй половины ушедшего века. А еще – история любви красивой пары: Али и Славы.

Надежда АНТУФЬЕВА

КАЗАЦКОГО РОДУ

Мой дед Иван Даниленко – из сибирских казаков. Во время русско-японской войны 1904-1905 годов командовал казачьей сотней. После возвращения с войны женился. У Ивана и Аксиньи родились дочь и шестеро сыновей.

Хозяйство у них было крепкое, земельные угодья – обширные: пашня, покос, выпасы для скота. Аксинья занималась детьми и домашним хозяйством, а Иван с двумя батраками, которых держал, пока сыновья не подрастут, пахал, сеял, косил, убирал урожай.

В 1914 году началась Первая мировая война, Иван снова был призван в армию, вместе со своим братом Гавриилом. Младший, Михаил, по возрасту еще не подлежал воинской службе. Он остался дома помогать Аксинье.

В одном из сражений в Пруссии Гавриил был взят немцами в плен, где пробыл три долгих года, работая у помещика. После окончания войны он вернулся домой в село Детлово Красноярской губернии. А Иван в конце войны был ранен в грудь, после госпиталя вернулся домой с пулей в легком: в то время операций на легких не делали. Прибыл он домой в звании есаула, Георгиевским кавалером.

И БЕЛЫЕ, И КРАСНЫЕ

Когда казаки вернулись с фронта, они узнали, что большевики произвели «расказачивание»: казачье сословие лишилось не только воинских званий и заслуг, но и своих земель.

И тогда в Сибири атаман Семенов объявил казачью диктатуру. Гавриил сразу взял сторону атамана Семенова, а Иван «сохранил нейтралитет». Младший, Михаил, дружил с комсомольцами.

Во время Гражданской войны село Детлово, где жила семья моего деда Ивана, то захватывалось белоказаками, то переходило в руки красных. Предвидя еще более трудные времена, Иван собрал братьев на семейный совет, и они договорились: что бы ни случилось – помогать друг другу.

И если атаман Семенов затевал какую-то акцию, белоказак Гавриил сообщал Ивану, а тот предупреждал односельчан. Когда красные готовили расправу, Ивану давал знать Михаил.

А в это время Аксинья лечила раненых и больных – и белых, и красных – травами.

СМЕРТЬ БРАТЬЕВ-КАЗАКОВ

Закончилась гражданская война. В селе Детлово был организован «Союз бедных хлеборобов», возглавляемый комитетом бедноты.

От Ивана ушли батраки, он сократил посевы зерна и, предчувствуя беду, предложил Аксинье засевать поля у заимки в тайге. Украдкой, вручную, они вскапывали землю весной и сеяли рожь. Осенью серпами жали, сушили и ссыпали зерно в потайные ямы, где оно и сохранялось.

В 1924 году, 21 января, когда Иван парился в своей баньке, у него пошла горлом кровь, и он умер: в один день с вождем революции Владимиром Лениным. Аксинья с детьми осталась одна.

Следом красные подстрелили белоказака Гавриила, произошло это тайно, где-то в глухом переулке. Но он сумел доползти до подворья Аксиньи и без сознания свалился в канавку, где его нашла дочь Аксиньи Мария, моя мама. Гавриил умер у нее на руках.

В 1928 году «в целях поддержания индустриализации» были созданы продовольственные отряды, которые выгребали в деревнях не только излишки, но и все до зернышка. Семья Аксиньи не умерла от голода в те годы благодаря потайным ямам с рожью, заготовленным еще Иваном.

РАСКУЛАЧИВАНИЕ: СГОРЕВШИЕ ИКОНЫ

А потом началась коллективизация, «раскулачивание». Михаил узнал, когда придут раскулачивать Аксинью, и предупредил ее.

Ночью Аксинья с дочерью Марией выкопала в огороде яму, спустили в нее сундук, сложили в него приданное: надкроватный бобриковый ковер с изображенным на нем в полный рост уссурийским тигром, этот ковер Иван привез с Дальнего Востока. И домотканые полосатые шерстяные половички, на которые поставили швейную машинку «Зингер», трофей из Германии. Им повезло: ночью выпал густой снег и скрыл все следы «преступления».

Фамильную библию, иконы и древние книги на старославянском языке Аксинья сложила в печь-голландку и замаскировала лучиной, берестой да поленьями.

На следующий день с утра нагрянули комитетчики. Они описали все имущество, бесцеремонно забрали шашку и нагайку Ивана. И ушли грабить амбары. Коней угнали всех, оставив в конюшне лишь старого мерина да кошевку.

Аксинья плакала, ее знобило. Мария разожгла печь-голландку в горнице. Когда дрова разгорелись, загудел огонь, Аксинья проснулась. Вскочила и голыми руками стала растаскивать поленья, чтобы достать из тайника книги и иконы. Но спасти удалось только библию – из-за плотного переплета и застежек, остальное все сгорело.

ГИБЕЛЬ МАТУШКИ: ШТЫКОМ – В ЖИВОТ

Время было жуткое. Воинствующие атеисты громили храмы, сжигали утварь, расстреливали православных священников.

Дошла очередь и до семьи местного батюшки. Сам он был в то время в отъезде. Михаил предупредил попадью, которая была подругой Аксиньи, схватил за руку двух ее дочерей и укрыл в церковно-приходской школе. Комитетчики уже барабанили прикладами в двери церкви. Когда же они не обнаружили там батюшку, то бросились к его дому.

Стемнело. Михаил привел дочерей попадьи к Аксинье. Старшую она потеплее одела и велела огородами бежать к родственникам. Младшую оставила у себя. Прижала ее, плачущую, к себе, раздумывая, что же делать дальше. Но тут стукнула щеколда – знак Михаила об опасности.

Аксинья быстро отодвинула от стены свою кровать, уложила под перину девочку, разделась и легла сама на постель. Через мгновение в дверь застучали приклады. Проснулась вся семья. Степан, старший сын Аксиньи, открыл дверь, и в дом ворвались пьяные комитетчики.

Начался обыск. В спальне хозяйка сидела на краю постели с распущенными волосами, в ночной рубахе, босиком. Ей велели встать, чтобы обыскать обширную деревянную кровать. Аксинья отбросила одеяло к стене, задрала рубаху и, шлепая обеими ладонями по бедрам, выдала такой махровый казачий мат, что все остолбенели! После этого, прекратив обыск, гогоча от восторга, комитетчики кубарем скатились с крыльца.

Мария увела младших братьев спать, а Степан оделся и вышел во двор, закрыть на запор ворота и калитку, спустил с цепей сторожевых собак. Тем временем мать сняла одеяло и перину с полузадохнувшейся девочки. Та и плакала и смеялась одновременно, ведь она привыкла видеть тетю Аксинью всегда строгой, сдержанной и не ожидала услышать такие слова от этой богобоязненной подруги своей матери.

На рассвете Степан запряг старого мерина в кошевку. Набросал в нее свежего сена, положил теплый овчинный полушубок, упрятал под него дочку священника. А сверху набросал соломы.

Аксинья села в кошевку, присвистнула, и мерин, довольно махая длинным хвостом, повез их в село Курагино, где девочку благополучно сдала на руки отцу. Там уже была и старшая дочь, которую привезли родственники.

На обратном пути Аксинья заехала на мельницу, купила мешок муки, так как предвидела, что ее будут спрашивать: куда и зачем она ездила. Действительно, у дома кошевку ее тщательно обыскали, ничего подозрительного не нашли и пропустили во двор.

Конюшня была пуста. Стаюшки – тоже. Пустыми оказались и амбары. Комитетчики в отсутствие Аксиньи экспроприировали все!

Она бросилась в дом. Все дети были на кухне. Мать вздохнула с облегчением и пошла к матушке: сообщить, что дочери в Курагино, у отца. Подругу свою за дверью церковно-приходской школы она нашла мертвую, та сидела на корточках, обхватив живот. Матушка была на сносях, ждала ребенка, и кто-то из пьяной голытьбы ударил ее штыком в живот…

Несчастную похоронили, а батюшка вместе с детьми тайком уехал в Харбин, в Китай.

ЗА КАРЬКУ – НА КОЛЫМУ

Вскоре вернулся со службы в Красной Армии Григорий. Григорий и Мария с детства любили друг друга. Аксинья благословила их, и он увел единственную ее дочь к себе домой.

На Покров, после всех пережитых потрясений, Аксинья тихо умерла. Ее детей забрал к себе Исай, отец Григория, а просторный дом богомольной Аксиньи был превращен в клуб.

Весь табун Ивана стал принадлежать «народу», но с этим никак не мог смириться Степан. Три ночи он кружил вокруг высокой изгороди, за которой находился его любимый Карька, и высвистывал друга. Наконец, услышал знакомое ржанье. Конь перемахнул через изгородь, и они ускакали на заимку, в тайгу, где хозяин досыта накормил коня зерном и отпустил его на волю, а сам вернулся в село.

Там-то и скрутили его, судили за кражу, как врага народа, и отправили на Колыму, на лесозаготовки. Это было в 1931 году.

Во время коллективизации в Сибири были уничтожены не только богатые усадьбы казаков, но и хозяйства сосланных на вечное поселение «политических» заключенных – потомков декабристов, которые сделали очень много для развития просвещения и культуры в Сибири.

Их потомки женились на чалдонках-казачках и вели свое хозяйство на научных основах, они были грамотными, культурными хозяйственниками с широким кругозором. После замужества Мария, моя мама, попала именно в такую семью.

Мать ее мужа Григория была красавицей. Когда Марьяна появлялась в церкви – высокая, стройная, одетая по-городскому, она была всегда в центре внимания. Она умерла совсем молодой, оставив Исаю двоих детей.

Молоденькая дочь ее вышла замуж за семеновца. А сын Григорий во время службы в Красной Армии вступил в комсомол. Их дед жил на заимке, занимался охотой, а Исай – отец Григория – жил бобылем. Когда Мария вышла замуж за Григория, она стала полноправной хозяйкой в этом доме.

Исай частенько ей жаловался, что во время гражданской войны ему «доставалось» и от красных, и от белых. Когда село Детлово захватывали красные, они сажали Исая в каталажку, считая его сторонником атамана Семенова, когда приходили белые казаки, то пороли его нагайками за то, что сын его – комсомолец.

А ЗОЛОТА ТАК И НЕ НАШЛИ

Вскоре про непокорного ссыльного деда Григория поползли слухи, что в тайге он не охотится, а моет золото. А потом и вовсе нашли деда убитым на заимке. Золота, конечно, не нашли.

И тогда комитетчики пришли с обыском к Исаю, его сыну. Раскатали по бревнышкам дом и все надворные постройки, перетрясли даже мох, которым затыкались щели между бревнами, разгромили заплоты, изгороди, перекопали огород, но золота так и не нашли.

Григорий молча собрал вещи, Исай оседлал лошадей. Марию и детей посадили в кошевку и, не сказав никому ни слова, укатили в город Артемовск. Там Исай устроился конюхом к инженеру Иваницкому, Григорий – старателем в артель, а Мария – поварихой этой артели. Жили все в бараке в тесноте, да не в обиде. Дети пошли в местную школу. Когда в артели намывали достаточно золота, Исай вез инженера Иваницкого в город Минусинск, чтобы сдать золото государству.

В Артемовске Исай встретил Катерину, которая была на четверть века моложе, и женился на ней. Она родила ему Петра, Таисью, Марусю и Павлика. И там же, в Артемовске, Мария родила Григорию дочку Шуру – мою старшую сестру.

Во время работы в артели Григорий проявил недюжинные организаторские способности, был принят в ряды коммунистической партии и в составе «двадцатитысячников» из рабочих направлен поднимать сельское хозяйство в село Субботино, где я и родилась.

На сорок пятый день от рождения меня крестил дома, тайком, православный священник. Вот такие были времена...

ШЕКСПИР, СТАЛИН И НИКОЛАЙ-ЧУДОТВОРЕЦ

Зная о сельском хозяйстве не понаслышке, Григорий сумел улучшить «надои и урожай», и пошел на повышение, как тогда говорили. Перед самой войной его перевели в город Минусинск в «Брынзотрест».

Недалеко от пристани, на улице Подсинской, Григорий купил небольшой домик с хозяйственными постройками и огородом. Перед окнами отец с мамой посадили клен и березку. В горнице, в углу, папа поставил этажерку и расставил массивные тома Шекспира, Шиллера, Киплинга, а над этажеркой повесил портрет Сталина.

В противоположном углу Мария повесила иконы – лик Богородицы и Николая-Чудотворца. А над письменным столом – старинное, в оправе из карельской березы, тусклое зеркало.

Тигра, который был изображен на прикроватном ковре, что благополучно пережил времена раскулачивания в земле, я побаивалась. Он, в полный рост, с длинным хвостом и поднятой когтистой передней лапой, смотрел на меня своими «живыми» глазами, показывая мощные клыки. И, казалось, помахивал хвостом, когда я, вопреки маминому запрету, ходила колесом по комнате и «боромошила» яркие полосатые половички на полу.

 

ИДУ В СЕМНАДЦАТЫЙ БОЙ

В первый же день войны – 22 июня 1941 года – отец добровольно пошел в военкомат, а нас каждое утро в течение войны будило радио. Из «тарелки» ошеломляюще громко звучали слова песни:

«Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой черною,

С проклятою ордой!

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна,

Идет война народная,

Священная война!»

Отец досрочно окончил трехмесячные курсы танкового училища и в звании сержанта отдельного танкового батальона сражался под Ленинградом. От него приходили письма, написанные химическим карандашом и сложенные треугольником.

Мама читала эти письма вслух. В одном из своих писем отец рассказывал, как вывез с поля боя экипаж загоревшегося танка. В другом – как вытащил из горящего танка раненого, и как из района, занятого фашистами, ползли болотом к своим. Ползли по ночам, трое суток пили болотную жижу. Тела их распухли от голода, невозможно было снять сапоги. Когда они добрались до своих, их просто разрезали. Отец оставил в медсанбате раненого и снова вернулся в свою часть.

Кольцо фашистской блокады сомкнулось вокруг Ленинграда уже в сентябре 1941 года. Жители страдали от голода, и отец писал, что его экипаж, как и другие, половину своего пайка отдают детям блокадного города.

Григорий Рыбин, мой отец, погиб 11 марта 1942 года. Он сгорел в танке и был похоронен в братской могиле. Уже после похоронки пришло его последнее письмо, которое заканчивалось словами: «Иду в семнадцатый бой, Мария. Береги себя и дочерей!»

И СНОВА – ПОХОРОНКИ

Шесть мужчин из нашего рода погибло на фронтах войны.

Вторая похоронка пришла на брата мамы – дядю Георгия. Он погиб под Сталинградом 23 сентября 1942 года в рукопашной схватке с фашистами.

Самый младший мамин брат, мой дядя Ганя (Гаврила), штурмовал Берлин и погиб уже после дня Победы в возрасте двадцати лет.

Кто-то из солдат его роты обнаружил цистерну, из которой струйками вытекала жидкость, пахнущая спиртом. Солдаты наполнили свои фляжки и ... полегли. Это был технический – ядовитый – спирт.

«Войну выиграли штрафники», – утверждал дядя Степа, еще один мамин брат, тот самый, которого сослали на Колыму за коня Карьку. Он воевал в штрафном батальоне, сформированном на Колыме из «врагов народа».

Штрафбатальоны посылали в самое пекло, на верную смерть, чтобы они могли «кровью смыть» свою вину. Мой дядя родился под счастливой звездой: ни одна пуля его не тронула. Судьба хранила его всю войну.

Дядя прошел от Колымы до Германии, а потом в теплушках – на Дальний Восток. Запомнился его рассказ о том, как он с легко ранеными штрафниками вел огромную колонну военнопленных японских солдат:

– Пленных была тьма-тьмущая. Я держал над головой в каждой руке по гранате на случай, если они начнут разбегаться, – вспоминал он.

– Ты выжил, потому что японцам тоже хотелось жить, они тоже не хотели умирать, – тихо ответила ему тетя Маша, его жена, которую он привез к нам познакомиться.

Однажды мама собрала к нам домой всю оставшуюся в живых родню и устроила праздник в честь своего брата Степана. Гости пили брагу, вспоминали погибших, а потом дядя Степа снял со стены гитару, и они с женой Машей запели:

Мама, милая мама!

Шлю тебе я привет.

Самый ласковый, самый,

Самый, слов даже нет!

И когда после боя

Выбиваюсь из сил,

Я тебя вспоминаю,

А писать нету сил.

А когда перевязка

Затяжная идет,

Тут и ласка и сказка,

Тут и присказка в ход.

Отдыхать забываю,

Это можно потом.

Я ведь доктор, родная,

И военный притом!

Эта песня, и сама тетя Маша – медицинский работник, признаюсь, сыграли важную роль в том, что я выбрала профессию врача.

МИРНАЯ КОЛЕЯ

Мама долго не хотела верить, что отец погиб. Ведь бывало, что после похоронки мужчины возвращались, и она ждала и надеялась, но чудо не произошло.

В 1947 году после службы на Тихоокеанском флоте вернулся домой Костя Назаров, молодой, высокий, улыбчивый парень. Он увидел мою маму и влюбился в нее с первого взгляда.

Да и как было не влюбиться: мама в свои сорок лет была красавицей – миниатюрной, с тонкой талией и длинными толстыми косами, которые она укладывала венцом на гордо поднятой голове. Походка у нее была быстрая, летящая и даже самое простое скромное платье смотрелось на ней по-королевски.

В 1948 году Костя уговорил ее выйти за него замуж, несмотря на то, что его мать была против этого брака. С возмущением выговаривала она ему: «Надо же, сколько девчонок, а ты выбрал женщину с двумя детьми, которая на десять лет тебя старше».

Мария и Костя жили душа в душу. И она в 41 год родила ему дочь. Отец назвал ее Людмилой. Костя искренне любил маму и нас, и я без принуждения стала звать его папой.

Иногда он рассказывал о войне с Японией. Участвуя в боях, он видел в дотах и дзотах прикованных цепями японских солдат. Чтобы избежать плена, они делали себе харакири – вспарывали живот кинжалом и умирали мучительной смертью. Сдача в плен считалась позорной.

Постепенно наша жизнь входила в мирную колею. Отчим работал в геологоразведочной экспедиции, а мама занималась домашним хозяйством и нами – тремя дочками.

У нас была корова Субботка, боров, куры и голосистый петух, а также кошка Муська и собачка Ветка, которую я очень любила. Она отвечала преданностью и всюду следовала за мной. Зимой провожала и встречала из школы, а летом бегала со мной на протоку Енисея купаться. И всегда плыла рядом.

Дома всегда было молоко, а также картошка и рыба. Отчим был заядлым рыбаком и часто после работы, оседлав свой громоздкий мотоцикл «ИЖ-49», отправлялся на рыбалку.

Поздней осенью закалывали борова и 7 ноября, в день Великой Октябрьской социалистической революции, у нас на столе были сибирские пельмени и кровяная колбаса с чесноком.

В пельмени Костя украдкой мог положить или монетку, или записку с пожеланием доброго здоровья. Когда такой пельмень попадался мне, я громко смеялась от счастья.

У нас всегда отмечали два религиозных православных праздника: Рождество – 7 января и Пасху – весной. Мама стряпала сдобу на рождество, в сочельник ели пшеничную кашу, а в Пасху – вкуснейшие куличи, красили яйца.

Было весело. Дома собирались друзья и родня, пели народные песни. У мамы был красивый, мягкий, проникновенный голос. Особенно я любила слушать «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина, головой склоняясь до самого тына».

В доме была библиотека, и уже в одиннадцать лет я прочитала «Угрюм-реку» Шишкова. Сильнейшее впечатление произвела на меня Синильга, а не Анфиса.

Потом я добралась до Шиллера и прочитала его «Марию Стюарт». Книги – вечером и ночами, а днем – в каникулы. Зимой, когда замерзала речка Минусинка, за огородами мы, детвора, привязывали свои коньки «Дутыши» к валенкам и носились по льду до упаду, или ходили кататься на лыжах за протоку Енисея, в сосновый бор.

Мне было тринадцать лет, когда умер Иосиф Сталин – наш кумир. И я написала «На смерть Сталина» в школьную стенгазету:

Весенний день

Как будто потемнел,

И огненное солнце

Трауром оделось.

Хотя весь мир

Такого горя не хотел,

Да и природе –

Не хотелось.

После этого дебюта меня досрочно приняли в комсомол.

НАШ ГРАФ

В школе № 5 в городе Минусинске, где я училась, мы, девчонки, увлекались художественной гимнастикой, а мальчишки с азартом играли в футбол. Еще я любила ходить в драматический кружок, которым руководил наш директор Валерий Александрович Крупкин. Он, как две капли воды, был похож на Вильгельма Кюхельбекера, друга поэта Пушкина, и мы его звали «Граф».

Граф преподавал русский язык и литературу, водил нас в Мартьяновский музей и показывал дома, где когда-то жили декабристы. Валерий Александрович хорошо знал историю, был настоящим интеллигентом и останавливал нас, когда мы употребляли жаргонные, сорные слова, учил нас настоящему русскому языку...

Он часто организовывал в школе литературные вечера, где ставили пьески, читали монологи, басни, стихи.

Когда проходили пушкинского «Евгения Онегина», Крупкин попросил нас, девятиклассников, выучить наизусть любимый отрывок. На следующий день он вызвал меня к доске. Я очень любила эту поэму, особенно последнюю главу, и, естественно, сразу начала декламировать с большим чувством и вдохновением, глядя в окно:

«Дни мчались; в воздухе нагретом

Уж разрешалася зима;

И он не сделался поэтом,

Не умер, не сошел с ума».

Раздался звонок, но никто не вскочил, все сидели тихо и слушали. Я была счастлива.

Валерий Александрович встал из-за стола, поклонился классу и, не спеша, вышел...

На другом уроке моя подружка Галя Кочергина так проникновенно прочитала письмо Татьяны к Онегину, протягивая руки к нашему директору, что все догадались: она в него влюблена!

Что греха таить, большинство девчонок старших классов школы № 5 были влюблены в Графа: стройного, черноглазого, с усиками, которые очень ему шли.

ВЫ ЗАЧИСЛЕНЫ, НЕВЗИРАЯ НА ТО…

А в феврале 1956 года умер отчим. В 38 лет, от милиарного туберкулеза. Мама овдовела во второй раз.

Я была уже в десятом классе и шла на серебряную медаль, но во время выпускных экзаменов получила «лишнюю», вторую четверку – по истории. Моя старшая сестра Александра училась на втором курсе Красноярского медицинского института: после семилетки она с отличием окончила четырехгодичную Абаканскую фельдшерско-акушерскую школу и была зачислена в институт. Младшая, Людмила, пошла в первый класс.

Надо было обладать стальной волей, чтобы не впасть в депрессию, но мама преодолела и это горе. Она продала корову Субботку и мотоцикл, и это дало возможность собрать все необходимое для моей учебы в мединституте.

Я выдержала огромный конкурс – 10 человек на одно место – и поступила на лечебный факультет Красноярского медицинского института. На собеседовании мне объявили, что, невзирая на то, что моя мама – из казачьего сословия, я зачислена в институт, так как отец мой – коммунист, погиб, сражаясь с фашистами: дети погибших во время Великой Отечественной войны имели кое-какие преимущества перед остальными.

Хотя я и сама набрала 18 баллов (две пятерки и две четверки) во время вступительных экзаменов. Кстати, четверку за сочинение на тему «Образ Кондрата Майданникова» из «Поднятой целины» Шолохова» я получила потому, что не отразила во вступлении и заключении прогрессивную роль коммунистической партии в период коллективизации.

Мне назначили стипендию – 220 рублей в месяц. Мы с Шурой жили в общежитии, спали на одной койке. Мама пошла работать на молокозавод лаборантом и как-то умудрялась посылать нам 150 рублей ежемесячно.

АЛКА-ПРОЛЕТАРКА

В общежитии Красноярского медицинского института на проспекте Мира, где мы жили с сестрой, на первом этаже была студенческая столовая. На столах всегда в хлебницах лежали ломтики свежего хлеба.

Если в карманах не было ни гроша, по утрам мы шли в столовую, наливали в граненые стаканы кипяток из титана, садились за стол и завтракали – хлебом и кипятком. А потом бежали на занятия. Благо, что до главного корпуса института было минут пятнадцать быстрым ходом. В день получения стипендии устраивали праздник: покупали сыр, шоколадные конфеты и баночку кабачковой икры.

В столовой на обед фирменным блюдом была жареная камбала и рожки, их мы потребляли все шесть лет учебы. В холле-вестибюле играли в настольный теннис, по вечерам читали книги и художественные толстые журналы, особенно любили «Иностранную литературу», где печатались произведения Эрих Мария Ремарка, которым мы все увлекались.

Весной и осенью я бегала в институт в черной хромовой куртке на молнии, сшитой «в талию». В ней я оказалась внешне похожей на одну из героинь фильма о революции. И с легкой руки Жени Мельникова, нашего острослова и отличника, меня стали называть «Алка-пролетарка». Этим своим прозвищем я гордилась.

На последнем курсе прочитала я трилогию Юрия Германа «Дело, которому ты служишь» и посмотрела фильм «Дорогой мой человек», в котором доктора Устименко сыграл мой любимый киноактер Алексей Баталов.

Этот фильм, а особенно – книга сыграли судьбоносную роль в моей жизни: когда в 1962 году было распределение, я попросила комиссию направить меня на работу туда, где начинал свой трудовой путь Устименко – в Туву.

Продолжение (начало в №3)

ВЫ, УВАЖАЕМАЯ, ЛЕВША?

На младших курсах Красноярского медицинского института мне импонировало, что наш преподаватель Абрам Танхелевич Пшоник во время своих лекций обращал на меня внимание.

Абрам Танхелевич Пшоник судьбы был необычной. Когда я только родилась в 1938 году, он уже защитил кандидатскую диссертацию. В 1950 году защитил докторскую диссертацию на тему «Роль коры головного мозга в рецепторной функции организма в норме и патологии» и работал в лаборатории академика К. Быкова в Институте экспериментальной медицины в Ленинграде.

Но характер имел неоднозначный, прежде всего, на все имел свою точку зрения. По поводу печально известного в то время «дела врачей» имел неосторожность высказаться в пятьдесят втором году не так, как надо было, и был немедленно отправлен в Сибирь: в Красноярск, на «укрепление кадров».

Нам, студентам, конечно же, повезло, что физиологию нам преподавал «сам Пшоник». Ко всему прочему Абрам Танхелевич в совершенстве владел методами гипноза. Рассказывая на лекциях о сознании и подсознании, он однажды ввел всех присутствующих в гипнотическое состояние: заставил студентов хохотать. Только несколько человек, в том числе и я, недоумевали: что же с остальными происходит?

Через полчаса одной фразой он вывел всех из этого состояния, потом подошел ко мне и вдруг спросил: «Вы, уважаемая, левша?»

– Да, – ответила я.

Он удовлетворенно кивнул, вернулся по ступенькам на кафедру и продолжил лекцию.

– Ты же пишешь правой рукой, – в недоумении обратилась ко мне моя подружка Света Зелинская.

Тогда я взяла ручку в левую руку и продолжила писать.

– Как же узнал Пшоник, что ты левша?

– А я откуда знаю? – я поправила на носу очки, которые, оставшись без контроля, совсем съехали, и только тут до меня дошло, что наш преподаватель поставил здесь и сейчас какой-то эксперимент.

ОТКУДА РОДОМ ЭТИ КОСЫ

Во время обеденного перерыва, который длился 40 минут, мы должны были, закончив занятия по анатомии в корпусе по улице Урицкого, добежать до главного корпуса по улице Горького, и еще и перекусить где-нибудь.

А на каждом углу стояли лотки с горячими пирожками, которые мы называли «собачьей радостью». Потому что пока продавщица доставала и завертывала пирожок, откуда ни возьмись, появлялся пес. Хочешь, не хочешь, а надо было делиться с ним.

Пока длилась вся эта эпопея с перекусом, время перерыва заканчивалось, и поэтому мы прибегали на лекции в последнюю минуту, сбрасывали верхнюю одежду и головные уборы, и, сломя голову, мчались по ступенькам на последний этаж, в лекционный зал.

Я, как правило, почему-то всегда оказывалась последней и плюхалась на первое свободное место, не добежав до своего – в пятом ряду, с краю и, отбросив косы за спину, быстро доставала тетрадь для конспектов.

В один из таких дней, когда я опять опаздывала, сзади меня раздались шаги. Это вошел Николай Валерьевич Розовский, возглавлявший кафедру госпитальной хирургии.

У него была такая особенность: во время лекций он рассказывал о случаях из своей практики. А практика у него была богатейшая: после окончания Томского университета он заведовал врачебным участком в селе Павловское, что на Алтае, потом, после ординатуры у профессора Мыша заведовал хирургическим отделением в Прокопьевске.

Защитил кандидатскую диссертацию, в 1939 году угодил на Халхин-Гол, где были боевые действия. Оттуда судьба привела его в военно-морской флот, был награжден боевыми наградами. Мы все его обожали. В то время ему было 59 лет, был он больным, но как читал свои лекции! Мы никогда не пропускали их.

И вот этот, можно сказать, полубог, подходит ко мне сзади, пока я усаживаюсь, берет в ладони мои косы и, как бы взвешивая их, спрашивает:

– Откуда родом эти косы?

Я, робко, боясь пошевелиться, пылая от гордости:

– Из Минусинска.

Он рассмеялся:

–Только у сибирячек такие косы!

Возможно, я ему напоминала кого-то из его молодости.

После этого девчонки у нас чуть ли не традицию установили перед экзаменами:

– Иди первой и не прячь косы! Это чтобы создать ему настроение. И сними очки, пусть он видит, какой голубизны у тебя глаза.

Но пятерок по хирургии у Розовского, несмотря на так понравившиеся ему косы, я добиться так и не смогла. А моей мечтой было стать только хирургом.

ВСКРЫТИЕ ПОКАЖЕТ

Да и по терапии пятерки я получала тоже не всегда, особенно, когда нашу группу вел Иван Иванович Исаков, доктор медицинских наук, профессор, ученик знаменитого кардиолога Мясникова, по учебнику которого мы учили терапию.

Исаков возглавлял кафедру госпитальной терапии. Это был замечательный врач и психотерапевт, он блестяще вел «разбор» труднодиагностируемых болезней и редко ошибался в своем диагнозе.

Собственные лекции он всегда сопровождал демонстрацией больных, давая студентам знания не только клиники, но и патофизиологии, биохимии, генетики. Его монография по ЭКГ и нарушениям ритма – лучшая из всех, что я имею. Могу смело утверждать это, проработав 25 лет в функциональной диагностике.

Иван Иванович на практических занятиях просил каждого высказываться по поводу анамнеза, анализов, диагноза и предполагаемого лечения. Мы вразнобой предлагали свое мнение. Он внимательно слушал, потом, загибая пальцы и трогая очки на переносице, перечислял свое: диагноз, лечение, прогноз.

Если пациент был безнадежен, называл диагноз, когда наступит exitus letales, а после паузы:

«Верно, или нет, вскрытие покажет».

Все происходило на 100 процентов в соответствии с тем, как прогнозировал Исаков.

С БОЖЬЕЙ ПОМОЩЬЮ

Особенно мне запомнились лекции профессора кафедры общей хирургии Вениамина Исааковича Рожанского.

Во время Великой Отечественной войны он считался ведущим хирургом эвакогоспиталя, где работал Войно-Ясенецкий. Он написал толстенный учебник для студентов, требуя, чтобы мы назубок выучили все, что касается асептики и антисептики. Наверное, половина учебника состояла из «Очерков гнойной хирургии» Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого и профессор требовал, чтобы мы все это знали.

Помню, кто-то задал вопрос:

– Как оперировал Войно-Ясенецкий?

– С Божьей помощью, – последовал ответ.

И это в те времена яростного атеизма, когда на наших глазах в Красноярске были разрушены храм и монастырь, а на их месте сооружено безликое здание райсовета.

В другой раз, рассказывая о полостных операциях, Рожанский поделился воспоминаниями, что Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий никогда не делал плановые операции в полнолуние, опасаясь обильных кровотечений, и непременно осенял себя крестом и читал молитву перед операциями.

В СОБАЧНИКЕ

С Вячеславом Наумовым мы познакомились, играя в настольный теннис в холле нашего общежития по проспекту Мира, 5, где я прожила все шесть лет учебы в мединституте. Закончила его в 1962 году и приехала по направлению в Туву, а Слава был еще только на шестом курсе.

Слава поступил в мединститут в 1957 году, на год позже меня. Его дом стоял на проспекте Мира, наискосок от нашего общежития, и мы часто встречались: или, играя в настольный теннис, или в воскресенье на танцах, где наша пара не раз занимала призовые места. Особенно нам удавался вальс-бостон и липси-липси – сложный красивый танец, немного похожий на мазурку.

А вечерами мы гуляли вдоль Енисея и говорили-балагурили обо всем на свете. До самого моего отъезда в Кызыл девчонки, с которыми я дружила, пугали меня, что Наумов – из высокопоставленной семьи (его отец Иван Кириллович возглавлял строительный отдел в крайсовете), что его оставят в ординатуре, и он ни за что не поедет в Туву, к черту на кулички.

Слава часто писал мне в Кызыл письма, где рассказывал о своей жизни и жизни института. В то время интернатуры не было, а он мечтал стать хирургом, поэтому на последних курсах ходил в собачник, где сначала наблюдал, потом обследовал и давал наркоз, а затем сам оперировал и выхаживал собак, чтобы набить руку и успешнее делать операции людям.

Он проявил талант, и доктор Архипенко – исследователь, который на собаках проверял новые методики операций, говорил, что Славе надо поступать в ординатуру.

Но судьба и любовь привели его в Туву, через год – в 1963 году. Вот что он писал 16 декабря 1962 года, когда я уже три месяца работала в Кызыле – в легочном отделении тубдиспансера.

«Здравствуй, Алла!

За последний месяц ты мне написала всего два письма! Я, конечно, понимаю, что тебе было тяжело писать после смерти твоих больных, но ты же знаешь, как я всегда жду твоих писем! Я, когда их получаю, у меня хорошее настроение, но потом я опять начинаю ждать, а ты молчишь...

Напишу о своей жизни за эту неделю. В понедельник сдал зачет по патанатомии. Вечером ходил в клуб Маяковского на Одесский эстрадный оркестр.

Во вторник ходил в собачник. В предыдущем письме я тебе писал, что почти все могу уже делать самостоятельно на собаках, кроме самой операции: интратрахеальный наркоз, ЭКГ, измерение АД и WД, скорость кровотока и все остальное. На этой неделе Ишутин и Гайдуков демонстрировали своих собак на хирургической конференции.

А в этот вторник была одна операция, закончилась хорошо. А в четверг снова был в собачнике. Вместе с Архипенко сделали неудачную операцию. Собака умерла.

Вообще, когда он торопится, собаки гибнут, а ему в четверг нужно было сделать еще одну операцию, и он спешил: в больницу из района привезли мужчину с ножевым ранением. В диафрагме была дырка в три пальца. На легком, плевре, желудке была толстая фибриновая пленка.

Я так подробно пишу, потому что сам Архипенко взял меня ассистировать! Операция длилась с 6 до 11 часов вечера, а после я поехал в роддом дежурить. Сегодня воскресенье. Сейчас пойду, опущу письмо, мы с отцом пойдем на хоккей. Придем, а вдруг в почтовом ящике от тебя письмо?!

Крепко тебя целую и очень люблю.

Твой Славка».

ВОЗЬМИ МОЮ РУКУ И СЕРДЦЕ

Закутавшись в шаль, я читала его письмо, помешивая угли в прогоревшей печке. И вспоминала, как 22 апреля 1962 года мы объявили друзьям, что теперь Слава и Аля – жених и невеста!

Был солнечный весенний день, Слава пришел в общежитие с букетиком подснежников. Картинно встал передо мной на одно колено, прижал руку к своему сердцу и протянул цветы:

– Я люблю тебя! Возьми мою руку и сердце!

Я от всей души рассмеялась, взяла цветы и протянула руку, помогая ему встать.

– Любишь меня? – спросил Слава.

– Да! – ответила, не задумываясь.

Что тут началось!

Девчонки, взвизгивая и подпрыгивая, хлопали в ладоши, потом кто-то сбегал за вином...

Летом шестьдесят третьего я приехала к нему, 30 июня сыграли свадьбу и отправились в свадебное путешествие, оставив в ЗАГСе Красноярска свое заявление.

Через месяц, вернулись из Сочи, срочно уехали в Кызыл, забыв сходить и поставить «синяк» в паспортах, зарегистрировав брак. Работали на шестидневке, часто дежурили, потом я ушла в декрет и родила Светланку.

Когда дочери исполнилось полтора месяца, мы наконец-то собрались в ЗАГС, где 22 апреля 1964 года нам сразу выдали и свидетельство о браке, и свидетельство о рождении нашей дочери.

С этого дня я стала замужней женщиной – Наумовой Альбиной Григорьевной, женой Наумова Вячеслава Ивановича.

 

(Продолжение. Начало в №3 от 23 января, №4 от 30 января)

ВЕЗДЕ НАЙДЁТ И РАССТРЕЛЯЕТ

С 1963 года и до самого выхода на пенсию Вячеслав Иванович Наумов проработал хирургом-травматологом ресбольницы.

Он делал сложные операции при черепно-мозговых травмах, ранениях сердца и повреждениях позвоночника. Это, не считая бесконечных переломов костей и повреждений суставов.

Травматолог Наумов оперировал перелом бедра, очень нехороший, у знаменитого актера Максима Мунзука и поставил его на ноги. А после учебы в городе Кургане овладел техникой использования аппарата Елизарова для ускорения сращивания сложных переломов конечностей и удлинения их.

Кроме того, по просьбе министра здравоохранения Тувы Николая Васильевича Сизых он руководил в ресбольнице строительством надстройки операционного блока, где разместили просторные операционные залы.

В душе – поэт, муж рассказывал, как однажды, закончив на рассвете сложную операцию, он встречал восход солнца, стоя возле окна операционной:

«Поздним вечером из погранотряда привезли офицера с редкой фамилией Каркадало. Кисть его правой руки была окровавленной. Большой палец висел на лоскуте кожи. Раненый был крайне возбужден и во время осмотра кричал, что если я не восстановлю кисть, он меня везде найдет и... расстреляет.

Всю ночь я штопал его руку. Под конец увидел, что торчит еще одно оборванное сухожилие, и тогда, уже наугад, я пришил его к другому концу. А потом, подойдя к окну и увидев восходящее солнце, попросил: «Если ты, Иисус, есть, помоги мне восстановить кисть у Каркадало!»

Много лет спустя, будучи уже в звании полковника, этот офицер приезжал к нам в гости. За накрытым столом он демонстрировал всем, как гибко работает большой палец и вся его правая кисть.

К плановым операциям Вячеслав Иванович готовился тщательно. Разложив на письменном столе медицинские журналы и монографии, читал, чертил, что-то высчитывал, особенно, если предстояла операция на позвоночнике, которая длилась шесть-восемь часов.

ЭСКУЛАПЫ МОЕГО РОДА

У больных, которых оперировал Наумов, очень редко случались гнойные осложнения, потому что он всегда следил за чистотой своих рук и даже в самые голодные годы перестройки не соглашался приобретать дачу, которая была выходом для многих врачей: там они выращивали картофель, овощи, чтобы кормить семью.

«Хирург не имеет права возиться в навозе!» – говорил он.

Он очень требовательным был к дочери Светлане, которая пошла по нашим стопам: тоже училась в Красноярском мединституте, а потом работала дерматологом в тувинском республиканском кожно-венерологическом диспансере.

Последнее десятилетие XX века люди страдали не только от недостатка еды и лекарств, не было даже мыла! В республике вспыхнули сифилис и чесотка. Светлана Вячеславовна Наумова дневала и ночевала в кожвендиспансере вместе с главным врачом Лидией Алексеевной Охотниковой, у которой она работала заместителем по лечебной работе и заведовала оргметодкабинетом.

В аптеках не было необходимых мазей, чтобы лечить кожные болезни, нам с дочерью пришлось готовить народные средства: из корешков, цветов и трав делали вытяжки, а потом кипятили «гуманитарное» растительное масло и готовили эмульсии, которыми мазали больных.

Эскулапы моего рода выстояли. Никто не бросил медицину и не уехал из Тувы, пока не закончил свою миссию.

Наша мама Рыбина Мария Ивановна дала высшее медицинское образование трем своим дочерям и сама до выхода на пенсию работала в костном отделении Тувинского тубдиспансера, делала, причем довольно искусно, гипсовые кроватки и корсеты для больных, страдавших туберкулезом позвоночника.

Моя старшая сестра Александра после окончания Красноярского мединститута вместе с мужем Владимиром Дьяковым отработала по распределению три года в Бай-Тайге, а потом в Кызыле: она – фтизиатром, а он – онкологом.

Александра Григорьевна долгие годы перед выходом на пенсию заведовала оргметодкабинетом в тубдиспансере, а ее дочь Елена Владимировна Дьякова в самые трудные годы перестройки работала начмедом в республиканской поликлинике, где смогла обеспечить на достойном уровне диагностику и лечение больных.

Только Людмила, младшая моя сестра, отработав положенный срок в Туране операционной сестрой, поступила в Кемеровский мединститут на педиатрический факультет и по направлению работала потом в Новокузнецке. Познакомилась с внуком генерала Акулова, вышла за него замуж, и он увез ее в город Жуковский, где она работала детским врачом, а потом главным врачом детского санатория в Подмосковье.

Время летит стремительно. Мой внук Ванечка после того, как побывал вместе со своей мамой Светланой в гостях у Людмилы и Василия Акуловых, посмотрел авиашоу, посетил музей, где ему позволили потрогать скафандр Гагарина и его личные вещи, рассказывая мне о космонавтах, заявил:

– Знаешь, бабуля, я, наверное, прежде, чем стать врачом, как все вы, сначала буду военным летчиком-испытателем новых истребителей.

ПИТЬ НАДО МЕНЬШЕ!

В те далекие семидесятые годы, годы нашей молодости, врачей в Туве не хватало. Работали все на шестидневке, выходной – только воскресенье.

Иногда мы с мужем не виделись неделями. Днем работали – каждый в своем отделении, ночами часто дежурили. Да еще командировки.

Дочка – в детском садике днем, а вечером ее забирали то мама, то папа, а в дни, когда дежурства совпадали, Светланка дежурила со мной. Может быть, поэтому она тоже выбрала профессию врача.

Однажды дежурил папа, а дочку должна была забрать я. В шесть часов вечера я еще была в кардиологии: заполняла историю болезни поступившего в мою палату тяжелого больного. Врачи уже все ушли домой, а я ждала дежурного, чтобы лично передать свои назначения и лекарство. В те времена, если дефицитного лекарства поступало мало, его курсом назначали одному больному, чтобы установить эффект этого препарата.

Я сидела в приемном покое и ждала Лилю Кузнецову, которая должна была этой ночью дежурить в отделении кардиологии. Слышу: подъезжает грузовая машина. Хлопнула входная дверь. Вышла в комнату для посетителей и увидела двух мужчин, которые держали под руки парня в рабочей одежде. Он дико озирался по сторонам и вырывался.

Один из сопровождавших сбивчиво пытался рассказать, что его напарник Петр сегодня, как обычно, работал на экскаваторе (а приехали они с угольного разреза), но вдруг бросил машину, даже не выключив двигатель, и с дикими воплями бросился прочь. Остановили его у самого карьера.

Во время рассказа Петр внезапно вырвался и с размаху рухнул на край хрупкого деревянного диванчика, что стоял в комнате. Ножки диванчика с треском разломились, и он оказался на полу.

– У него острый психоз, – определила я и открыла дверь в коридор стационара. Там была постовая сестра, попросила ее сделать больному укол аминозина. Нина ввела лекарство и ушла.

В это время к больнице подъехала новая машина, на этот раз «Газик», снова хлопнула дверь и вместе с клубами пара ввалились трое мужчин: два милиционера держали под руки пьяного, верткого человечка в засаленной телогрейке и в стоптанных валенках с отворотами.

Никто и опомниться не успел, как пьяный неожиданно вырвался, молниеносно выхватил из-за голенища финский нож и, подпрыгнув, ткнул им милиционера в лицо. Тот схватился за лицо руками, между его пальцами мгновенно потекла кровь.

От неожиданности я вскрикнула и бросилась навстречу. Пьяный зыркнул на меня безумными глазами и взмахнул рукой, готовясь к следующему удару. Но ударить он уже не успел: один из рабочих, привезших работника с разреза, отпустив его, обмякшего от инъекции, ладонью с силой ухватил лезвие финки и резко дернул ее на себя. Но от боли тут же отбросил нож в сторону и громко выругался.

Окровавленный нож, звеня по мраморному полу, отлетел к дверям стационара. Второй милиционер уже заломил назад руки преступнику и крепко держал его.

И в этот момент в дверь вошла долгожданная Лиля. Мгновенно оценив обстановку, она, как заправский футболист, ударом сапожка откинула нож к двери, где его тут же подобрал водитель милицейского «Газика».

Опомнившись, я вместе с Лилей перебинтовала раны, которые, к счастью, оказались неопасными, а затем мы отправили пострадавших в травмпункт. Того же больного, у которого был острый приступ психоза, увез с собой в психиатрическое отделение доктор Гоц.

Когда пришла в детсад за дочкой, было уже совсем темно. Светланка одиноко сидела на своем стульчике в углу, а рядом, ворча и вздыхая, мыла полы нянечка. Работала она здесь недавно, меня не знала.

Увидев мои трясущиеся руки, которыми я никак не могла застегнуть пуговицы на дочкиной одежде, няня ехидно прошипела:

– Пить надо меньше!

 

 

(Продолжение. Начало в № 3 от 23 января, № 4 от 30 января, № 5 от 6 февраля)

ПУЛЬС ЕДВА ПРОЩУПЫВАЛСЯ

Было 11 июня, воскресенье. Я пришла на суточное дежурство в отделение кардиологии. Обошла все палаты, посмотрела тяжелых больных, сделала необходимые назначения и вышла во двор.

День стоял теплый, безоблачный. Откуда-то со стороны общежития пединститута из открытого окна доносились звуки музыки. Пела Алла Пугачева: «Старинные часы еще идут...»

Вдруг из двери роддома, что стоит напротив кардиологии, выбежала микропедиатр Клара:

– Альбина Григорьевна! Надо срочно лететь в Мугур-Аксы, там были тяжелые роды. Вызывают врача по санавиации, вам велено лететь.

Подъехала машина «скорой помощи». Захватив чемоданчик с тонометром и лекарствами, я отправилась в аэропорт, как была – в легком костюмчике и босоножках. «Кукурузник» – зеленый четырехкрылый самолет – уже был готов к взлету.

Между сиденьями командир и штурман натянули широкий кожаный ремень, я уселась на него, и мы взлетели. Через прозрачный купол кабины самолета, как на ладони, просматривались ущелья, утесы, водопады. Красота – неописуемая! Время летело незаметно. «Кукурузник» приземлился прямо на площади поселка, вокруг которой ютились убогие домишки. Ни травинки, ни кустика.

Помнится, сняла босоножки и бегом пустилась бежать к больнице. Навстречу, не спеша, двигалась телега, это везли к самолету больную женщину. Рядом с ней сидела девочка лет десяти и прижимала к груди младенца, закутанного в серое больничное одеяло.

– Эмчи, мы увидели самолет и сразу поехали, – радостно улыбнулась она.

Эмчи запрыгнула на телегу. На соломе под таким же тонким серым одеялом в полубессознательном состоянии лежала больная с белыми губами и полузакрытыми глазами. Ее пульс едва прощупывался.

Я открыла чемоданчик, обработав спиртом, разломила ампулу с кордиамином и, моля Бога о помощи, ввела лекарство в мышцу плеча. Веки больной вздрогнули от боли. Сжимала ее запястья в своих руках и шептала молитву о спасении.

Экипаж вынес носилки, погрузил роженицу и младенца в самолет. Я сидела рядом с носилками на краешке тулупа, которым укрыли роженицу, и прижимала к себе тельце новорожденного.

– Пожалуйста, летите пониже, – просила я экипаж. Командир снизил самолет до критической отметки, а после очередной моей просьбы твердо сказал:

– Ниже нельзя!

Во время родов женщина потеряла много крови, на ее лице были видны явные признаки кислородной недостаточности, а самолет летел в разреженной атмосфере, где содержание кислорода было пониженным. И тут я поняла, какую грубую допустила ошибку, не взяв с собой кислородную подушку. Впоследствии, куда бы я ни летала по санзаданию, кислородная подушка с загубником всегда была при мне.

800 МИЛЛИЛИТРОВ КРОВИ

Когда приземлились в Кызыле, нас уже ждала машина «скорой помощи».

Роженице сразу дали кислород. Но она не приходила в сознание. Включив сирену, с повышенной скоростью мы помчались в больницу.

Из роддома выбежала Клара, схватила младенца и унеслась на второй этаж, а больную внесли в маленькую угловую комнату на первом этаже, где стояли кушетки. Рада, медсестра, со смятением в голосе упредила меня:

– Врач принимает роды.

– Быстро определяй группу крови! – приказала я.

Слава Богу, группа крови была, как у меня. Кушетки сдвинули, я легла рядом с больной, и Рада начала делать прямое переливание крови: из моей вены в вену больной. Я лежала и наблюдала за своей пациенткой.

После струйного вливания 500 миллилитров горячей крови сделали паузу. Озноба не было. Роженица по-прежнему лежала тихо, но мочка уха, обращенного в мою сторону, заметно порозовела.

– Еще триста миллилитров, – приказала я снова. Рада вскинула на меня свои круглые испуганные глаза, но ослушаться не посмела и продолжала вводить кровь больной. Теперь начали розоветь и губы. У меня же в ушах звенело, клонило в сон: ощущались симптомы быстрой потери крови.

– Странные ощущения! – мелькнуло в голове.

После того, как я сдала почти литр крови, меня накормили котлетами, освободили от дежурства и отправили домой отсыпаться.

ИНАЧЕ ТЕБЕ НЕ МИНОВАТЬ ТЮРЬМЫ

В этот же день Вячеслав Иванович тоже дежурил – в травматологии. И, по закону парности, тоже попал в приключение, связанное с переливанием крови.

Глубокой ночью «скорая» привезла в травматологию молодого мужчину с ножевым ранением брюшной полости. Группа крови у него оказалась редкой, в травматологическом отделении ее не оказалось, не было и дежуривших работников с такой группой.

А больному становилось все хуже. И тогда муж принял рискованное решение: он вычерпал кровь, которая в результате ранения скопилась в брюшной полости, а операционная сестра Валя процедила ее через несколько слоев стерильной марли прямо в капельницу.

И пока Вячеслав Иванович делал ушивание кишечника, кровь прокапали раненому. А потом с тревогой стали ждать. К утру больному стало лучше.

На пятиминутке присутствовал главный хирург республики Зудов. Выслушав отчет мужа о дежурстве, холодно произнес: «Моли Бога, чтобы больной выздоровел, иначе тебе не миновать тюрьмы».

Слава Богу, больной поправился.

КАК ТРЕПЕТНО БИЛОСЬ ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ

Как-то утром муж позвонил и предупредил, что летит в Тоджу по санзаданию. Там – ножевое ранение. Я сделала обход, записала дневники в историях болезней и решила сбегать в универмаг.

Мимо, включив сирену, пролетела «скорая». Через мгновенье она остановилась у приемного покоя хирургии, которая в то время располагалась по улице Ленина. Из машины выпрыгнул мой муж, вместе с водителем они вытащили тяжелые носилки и бегом направились к приемному покою.

Я – следом. Но в приемном покое я застала только Полину Максимовну. «Пулемет Максимовна» – так звали ее врачи, и она не обижалась, потому что знала за собой этот «грешок»: много и быстро говорить. Она тут же протараторила, что сейчас мой муж вместе с Лидией Михайловной Козловой будет оперировать ножевое ранение в сердце.

– Не бойся, – частила она. – Козлову с Наумовым работа любит. Когда они вместе дежурят: он – в травматологии, она – в хирургии, то ночью спать не приходится. То вместе до утра режут да шьют, то по очереди. А тут нож-то финский! Торчит из самого сердца! Только эти вдвоем и смогут справиться.

Удалить финку и зашить рану на бьющемся сердце сможет не каждый. Я слушала все еще тараторящую Максимовну, а мое сердце обливалось кровью: останется ли жить эта раненая женщина, справятся ли хирурги?

А пациентке в это время уже давали наркоз, Козлова с Наумовым – хирург с травматологом, облачившись в белые одежды, готовились к операции. Нужно было хладнокровно вытащить нож и зашить сердце.

Швы, наложенные на мышцу работающего сердца, выдержали, рана со временем затянулась.

Вечером муж пришел с работы домой, смертельно уставшим. Я накормила его. После ужина, сев в кресло, он затянулся «Беломором» и начал рассказывать. Первая фраза его была такой:

– Как трепетно билось горячее сердце, моля о пощаде...

ПОСЛЕДСТВИЯ АРАКИ СО СНЕГОМ

В 1982 году Вячеслава Ивановича пригласили в Монголию – в больницу Улангома, по обмену опытом работы. Вернулся он домой в среду ночью, а под утро усилились у него боли в желудке (эпигастрии).

Сам он объяснил это тем, что в Улангоме пришлось пить араку – молочную водку, а закусывать – снегом! Отказаться от угощения, как ему сказали, было невозможно, нарушил бы местный обычай. Через силу, но – пил. В результате боли перекочевали в правое подреберье. А потом – в пах.

На работе в четверг состояние ухудшилось, но он остался на дежурство. И когда понял, что у него атипичный острый аппендицит, вызвал из хирургического отделения дежурившего там Вячеслава Ушкалова – молодого веселого хирурга.

А я в это время дома занималась уборкой, мыла полы. Как-то неожиданно заныло сердце, решила позвонить мужу: узнать, прошла ли у него боль.

Приятный женский голос на мою просьбу позвать Наумова ответил: «А его положили в реанимацию». Я бросилась на гору, в новый корпус, где расположилась травматология и хирургия, поднялась в ординаторскую и стала просить сестру пустить меня в реанимацию – святая святых больницы.

Пока мы препирались, вошел сам Вячеслав Иванович, как всегда, в белом халате, шапочке и… с зондом в носу. Он был очень бледен, но вел себя мужественно.

–У меня перитонит, завтра утром – операция.

– Почему только завтра?– возмутилась я.

– Надо подготовиться.

ОТЕЦ-ТО НАШ РОДНОЙ

Муж не разрешил мне остаться. Я вернулась домой, закончила уборку, приняла душ. Попыталась лечь в кровать и не смогла: обе «лестничные мышцы» окаменели, шею пронизывала острая боль. Анальгин не помогал.

Так и просидела до утра, плача и моля Бога о спасении мужа. Утром его прооперировали, меня впустили в реанимацию. Десять дней жизнь его висела на волоске от смерти.

Я очень благодарна Николаю Васильевичу Сизых, министру здравоохранения Тувы, что он разрешил мне находиться в реанимации возле мужа. Растирала ему руки и ноги, выносила судно, протирала кожу свежим настоем из трав, кормила бульонами.

Ему стало лучше 17 апреля, на Пасху. Я принесла кулич и срезала дома розу, но меня в реанимацию уже не впустили. Через три дня Вячеслава Ивановича перевели в хирургическое отделение, в седьмую палату, и принесли ему туда мою распустившуюся розу. Когда пришла к нему, она встретила меня чудесным благоуханьем.

А мужа в палате не оказалось. Я вышла в коридор и отправилась в предоперационную. Там сидели медсестры и, готовя марлевые шарики для операций, тихо переговаривались:

– Отец-то наш родной самостоятельно отправился в туалет!

Так я узнала, что моего мужа в операционном блоке, которым он заведовал, называют Отцом. Я тихонько, на цыпочках вышла в коридор и увидела: «Отец родной», кособочась и держась за стенку, идет мне навстречу.

И улыбается!

(Окончание. Начало в № 3 от 23 января,

№ 4 от 30 января, № 5 от 6 февраля, № 6 от 13 февраля)

ВРАЧ СО СВЕТЛОЙ ДУШОЙ

 

Выхаживали мы Вячеслава Ивановича вдвоем с заведующим хирургическим отделением Александром Ивановичем Канунниковым.

Я выполняла все его назначения, следуя всем его советам. А в июле вчетвером: муж, его лечащий врач, я и дочь Света полетели на вертолете на курорт Уш-Бельдир.

Судьба Александра Ивановича Канунникова переплелась с судьбой нашей семьи, и я не могу не рассказать об этом удивительном человеке.

Александр Иванович сам следил, чтобы муж принимал горячие сидячие сероводородные ванны, сам занимался с ним лечебной физкультурой, чтобы быстрее рассасывались спайки. Обедали за одним столом, и когда Света не хотела есть кашу, он с юмором говорил: «Каша – это жизнь наша», и вспоминал тот или иной момент из своей жизни.

Так мы узнали, что он во время Великой Отечественной войны оперировал на переднем крае, но ни разу пуля его не задела. Что женился он по любви на первой красавице и привез ее в Туву. Она не смогла перенести трудности и роль жены хирурга, который больше времени проводил в больнице, нежели дома. И уехала украдкой. Оставила только письмо.

А потом Алла – Алевтина Петровна, вторая его жена, родила ему сына и дочь. Он принимал самое непосредственное участие в их воспитании: купал, стирал пеленки, лечил. И работал, работал.

В свое время Александр Иванович лечил мне мастит: когда пришлось его вскрывать, он, чтобы отвлечь меня, наставлял, сколько младенцам надо пеленок, распашонок и подгузников, учил, как их надо пеленать и во что одевать.

Канунников овдовел, когда дети были совсем маленькими, но больше не женился. Мать его впоследствии вернулась на родину, дети закончили школу, получили образование. Дочь стала врачом, а сын – инженером.

Когда Александр Иванович почувствовал, что стареет, добился в Минздраве для хирурга Ушкалова направления в Москву, в ординатуру. И через два года ушел с заведования, начал работать простым ординатором, а заведующим хирургического отделения стал Вячеслав Андреевич Ушкалов.

Канунников, сам ветеран Великой Отечественной войны, награжденный орденами Красной Звезды, Отечественной войны первой и второй степени, многочисленными медалями, в том числе «За взятие Берлина», взял под свою опеку всех участников и инвалидов войны.

– всегда подтянутый, в черном костюме, в белой сорочке.

Своим высоким, похожим на частокол почерком он писал направления на обследование, лечение, а также просьбы к власть предержащим о поддержке и материальной помощи бывшим солдатам. Его уважали и любили больные и врачи.

Когда у дочери Александра Ивановича родился второй ребенок, она позвала его к себе в Краснодарский край, и он без промедления поехал водиться с внуком.

Нет теперь его в Туве, и нет уже в живых, но в памяти многих людей хранится образ самоотверженного врача и мудрого человека со светлой душой.

ПОСЛЕДНИЙ ВАЛЬС-БОСТОН

«Ничего не бойся, родная! Я всегда буду рядом», – утешал меня муж, когда я поняла, что болезнь моя неизлечима.

После тяжелой ангины вдруг проявились резкие симптомы миопатии. Он делал мне инъекции прозерина, я пила калимин, несколько лет подряд в отпуск мы ездили на курорты «Уш-Бельдир» и «Чедер», где принимала сероводородные ванны и грязевую «болтушку».

Общее состояние улучшилось, но мышечная слабость не проходила. Я продолжала работать, но уже трудно было подниматься по лестнице на второй этаж поликлиники, где находился мой кабинет.

Заказала себе обувь на низком каблуке. Обрезала свои роскошные, густые и тяжелые волосы, потому что ослабли мышцы рук, и не было мочи строить высокие прически. Стала делать химическую завивку и носила «хвост».

Еще никто ничего не знал, кроме невропатолога Мажевой, которую я просила не распространяться. На Новый год я сама сшила себе длинное бальное платье из черного кримплена и отделала его кружевом, надела маленькие, изящные лодочки, а волосы собрала в пучок на затылке.

Опираясь на руку мужа, преодолела крутые ступеньки, ведущие на второй этаж в ресторане «Улуг-Хем», и предстала в новом обличье перед друзьями, которые уже сидели за сдвинутыми вместе столами. В полночь выпили шампанское, и духовой оркестр заиграл вальс-бостон, наш любимый танец.

Мы вышли в центр зала, где стояла нарядная елка. Я прижалась щекой к плечу мужа, и он плавно повел меня. Голова моя закружилась от счастья.

Это был мой последний танец.

Болезнь прогрессировала. Однажды, когда я шла с работы, поднялась пыльная буря, и я долго пережидала ее, прижавшись к забору. С тех пор меня до поликлиники и обратно домой стала возить на медицинской «Волге» Алла Небоянова, водитель автобазы Минздрава.

К этому времени мы приобрели «Москвич-412», который у нас в годы перестройки благополучно украли, и, когда удавалось, выезжали на Кок-Тей – на нашу «медицинскую» поляну. Вооружившись палкой, я бродила между деревьями, выискивая травы: мяту полевую и подорожник, а когда цвела черемуха и боярышник, собирала их соцветия, затем сушила и составляла целебные сборы для чая.

Выезжали мы и в Балгазинский бор, где муж и дочь охотились за грибами, а я выискивала целебные травы.

Когда же стало совсем трудно, мне разрешили работать дома. Моя племянница Лена, которая уже работала врачом-нефрологом в нашей поликлинике, утром, по пути из дома, забирала большую синюю спортивную сумку с расшифрованными электрокардиограммами, спирограммами и осциллограммами, а к вечеру приносила домой мне эту сумку, снова полную, для работы.

Я никогда не брала больничного листа, работала, даже если болела ангиной или ОРЗ. И когда, выйдя на пенсию по возрасту, получила первую группу инвалидности, и мне Наташа Юдина, наш участковый врач, принесла пенсионное свидетельство, я плакала, до глубины души тронутая тем, что получила льготы – возможность бесплатно получать необходимые лекарства.

Но я не просто «ушла с работы», а подготовила себе замену – отличного функционалиста Каму Опанасовну Ондар. Все, что знала сама по своей специальности, передала ей, и поэтому кабинет без перебоев продолжал работать. Пока не началась эпоха перемен – перестройка.

МОЙ СЕНОВАЛ

В последнее десятилетие XX века труднее всего пришлось работникам от медицины. Многие не выдержали и поменяли профессию – ушли из медицины.

Я их не осуждаю. Нужны были живые деньги, нужно было покупать еду и одежду для детей, для домочадцев. Даже небольшие сбережения, которые хранили в Сбербанке, никто не смог получить, они просто пропали. В стационарах нечем было кормить больных, нечем лечить.

Часто выручал мой «сеновал», так все называли запасы лекарственных трав и корней. Всем своим друзьям и знакомым я рекомендовала выращивать целебные травы на огородах и дачах. У кого были машины – собирали травы и коренья в лесу и в степи.

Потом урожай привозили мне, я сушила, обрабатывала, делала сборы для больных, сообразно заболеваниям и раздавала – бесплатно, денег-то все равно ни у кого не было. Ну, не совсем бесплатно, благодарные огородники снабжали меня овощами, которые были необходимы Вячеславу Ивановичу. С утра до вечера я их чистила, терла, готовила для него лечебные блюда.

Резко подскочила преступность. В жизнь города входила беспощадность. Появилось много людей с угрюмыми злыми взглядами.

Муж стал часто болеть, но не хотел сдаваться: в травматологии было слишком много работы из-за «холодной войны» на улицах. Он много оперировал.

ЗДРАВСТВУЙ, ЖЕНА

Все же несчастье настигло нас. У Вячеслава Ивановича случился инсульт.

После курса лечения в нервном отделении я делала ему точечный массаж, а логопед Вера Ивановна Белоногова учила его заново говорить. Потом я уговорила его поехать в Томск, в отделение сосудистой хирургии, где ему поэтапно заменили обе сонные артерии на вены, взятые у него с голеней.

Кровообращение восстановилось. Он стал хорошо ходить и говорить, даже вернулся на работу, но уже в травмпункт, где вел прием больных до ухода на пенсию по возрасту.

Чтобы сохранить ему здоровье, я посадила его на овощную диету, заставляла пить настой из целебных трав. Постепенно к нему полностью вернулась память, которая пострадала во время очередной операции на магистральных бедренных артериях, когда была остановка сердца и клиническая смерть.

Стукс Ирина Юльевна, которая заведовала кафедрой кардиологии в Томском НИИ, забрала его из отделения сосудистой хирургии, вызвала нашу дочь Светлану, и они вдвоем целый месяц занимались реабилитацией. Это тот самый случай, когда любовь победила смерть.

Они приехали домой перед самым Новым годом. В квартиру вошел совсем другой человек: бородатый, бледный, с пронзительными голубыми глазами.

– Ну, здравствуй, жена!

Я бросилась ему на шею, и мы оба плакали от счастья, не скрывая слез.

УЧИТЬСЯ СОСТРАДАТЬ

Мы никогда не жаловались никому, не злобствовали из-за трудностей. И верные друзья продолжали приходить в гости охотно, но как все изменилось…

«Чернуха» сделала свое дело. Многие наши прекрасные идеалы были опорочены. Все ругали коммунистов, и мне частенько приходилось напоминать, что они пришли в гости к коммунисту Наумову, который отдал свое здоровье другим людям.

Так же, как Александр Иванович Канунников, Лука Прокопьевич Зверев, которые работали после войны в Туве не ради личного обогащения, никогда не имея излишних благ.

Их жизнь всегда была наполнена самым высоким смыслом – спасением жизней.

Я никогда ни от кого из них не слышала ни грубого слова, ни «выражений», потому что звание врача несовместимо с грубостью, а значит – с нищетой духа, невежеством и косностью.

Увы, маты – признаки духовной ущербности сегодня звучат повсюду. А врач должен бороться не только за физическое, но и за духовное здоровье людей. Уверена: именно врачи должны, продолжая лучшие традиции медицины, показывать пример интеллигентности, порядочности.

Мы с мужем в Красноярском мединституте изучали деонтологию – науку о взаимоотношениях врача и пациента – по «Очеркам гнойной хирургии» Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого – врача-священника.

Профессор Рожанский и профессор Разовский, ученики Войно-Ясенецкого, учили нас, студентов, бережно относиться к больным – по его примеру. И завет Валентина Феликсовича, основанный на сочувствии и сострадании, мы выполняли свято.

Добросовестность и порядочность, милосердие, умение жить по законам любви – вот главная врачебная тайна.

И если болеет сам врач, он должен утешать себя тем, что есть Бог и медицинская наука, которая движется, развивается. А страдания имеют цель и значение в жизни каждого человека, в том числе и в жизни врача.

Надо терпеть и лечиться. И продолжать сострадать другим.

 

продолжение в № 4 от 30 января

 

 

Фото из личного архива семьи

Наумовых, архива редакции газеты «Центр Азии».

 

Фото:

1. Довоенное фото: Григорий и Мария Рыбины, мои отец и мама.

2. Жизнь стала налаживаться. Константин Назаров, Мария Рыбина и сестры: старшая Александра, средняя Альбина и младшая Людмила. 1950 год.

3. Книга Юрия Германа «Дорогой мой человек», сыгравшая в жизни Альбины Наумовой судьбоносную роль.

4. Вячеслав Наумов. После операции. Начало девяностых годов ХХ века.

5. Светлана Наумова с сыном Иваном. Кызыл, 2005 год.

6. Козлову с Наумовым работа любит. В приемном покое республиканской больницы. Хирург Лидия Козлова и травматолог Вячеслав Наумов – сидят. Кызыл, 1973 год. Фото Шамиля Седен-оола.

7. Врач со светлой душой Александр Канунников. Начало девяностых годов двадцатого века. Кызыл. Фото Виталия Шайфулина.

8. Заслуженный художник РСФСР Сергей Ланзы в 1973 году написал портрет Альбины Наумовой. Альбина Григорьевна рассказывает: «Когда Сергей Кончукович предложил написать мой портрет, я с радостью согласилась и продемонстрировала ему все свои наряды, но он остановился на скромном пальто и шапке-кубанке, сказав: «В вас сидит казак!». Этот портрет сегодня – главная семейная ценность семьи Наумовых.

9. Коллектив республиканской поликлиники № 1. Альбина Наумова – третья слева в первом ряду. 1982 год, Кызыл.

10. Альбина и Вячеслав Наумовы в своей кызыльской квартире накануне отъезда в Минусинск. 25 августа 2005 года. Фото Нади Антуфьевой.

11. Архиепископ Лука – выдающийся хирург Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий (1877-1961). Потомственный врач Светлана Наумова с сыном Иваном у памятника Войно-Ясенецкому в Красноярске. Февраль 2004 года.