газета «Центр Азии» №29 (24 — 29 июля 2009)
Люди Центра Азии

Мой Ангел

25 июля 2009 г.

Мой АнгелЕе нет рядом уже много лет. Она ушла, когда мне было всего семнадцать.

Но до сих пор все самое главное и важное во мне – с тех лет, когда рядом была она. Елизавета Ивановна Коптева – педагог-лингвист, преподаватель нашего прекрасного и могучего языка, заведовавшая кафедрой русского языка и литературы Кызылского педагогического института, ныне – госуниверситета, со дня его основания.

Кандидат педагогических наук.

Автор первого учебника русского языка для тувинских школ, благодаря которому выучились тысячи ребятишек.

А для меня – просто мамулечка, нежная и прекрасная какой-то небесной красотой, правильностью иконописного лица, обрамленного великолепными густыми каштановыми прядями. С тихими перекатами всегда спокойного голоса и редкими изумрудными глазами, светящимися изнутри неземным светом.

Моя мамочка, мой Ангел-хранитель.

Переходящая вишенка

Пирожное красовалось на маленьком блюдце в холодильнике.

Взбитое розово-облачное чудо маминого кулинарного таланта украшала самая красивая вишенкa, выбранная королевой красоты среди всех вишенок кызыльских дач и огородов.

У меня, соблюдавшей диету профессиональной балерины, смачно выступили слюнки и жадно заблестели глаза:

– Хочу! Знаю, что нельзя, но я же на каникулах. Значит, можно!

Рука предательски потянулась за пирожным, которое моя вечно занятая, но любящая мамочка оставила для меня, чтобы побаловать свою дочь, прибывшую на каникулы после долгого «полуголодного» года в профессиональном балетном училище.

Но в последний момент рука застыла: на кухню примчался мой младший братец, вездесущий Игорешка.

– Ага, – с порога заметил он пирожное, – а мне-то оставишь хоть чуть-чуть?

Я поцеловала его в вечно растрепанную макушку, прозванного за нее Ежиком, пообещав оставить кусочек. Довольный братишка, никогда не жаловавшийся на отсутствие аппетита, ухватил огромный бутерброд с колбасой и вихрем умчался на улицу, решив съесть лакомство вечером.

– Ну, вот, – мелькнуло в голове, – даже целое пирожное съесть нельзя. Что Ежик про меня подумает? Ладно уж, оставлю ему целое.

Холодильник закрылся, я сглотнула слюну и начала крошить салат из капусты, который так надоел в Ленинграде. Ничего, дома тоже распускаться нельзя. Пусть братик порадуется.

Но на этом история с королевой вишенкой не закончилась

Ежик решил поделиться с папой.

Папа отдал пирожное любимой жене.

A мама опять оставила дочке.

Самая вкусная штучка в холодильнике недоумевала: почему на нее все смотрят, облизываются, но никто не ест?

Когда я в очередной раз открыла холодильник, прекрасная в прошлом, но почерневшая в настоящем вишенка была отправлена в мусор.

Вот такая странная сказка из истории семьи, заставляющая меня нежно улыбаться, вспомная нашу любовь друг к другу в те далекие годы, нашу готовность отдать друг другу лучшее.

В нашем доме царили покой, мир и необыкновенная нежность. И основой всего была мама.

Мамина мудрость

Мама вМой Ангелсегда повторяла мне с самого детства: «Старший младшего да не обидит, а лучший кусок отдаст», «Самый страшный грех – еду жалеть, особенно – для ближнего своего».

И еще: «Взялся за дело – доведи его до конца!»

Ее фразы, всегда такие книжные, правильные и сказочно-старинные, не забудутся никогда. Они вросли в память на всю жизнь, делая ее понятнее. Не проще, но понятнее.

Мамиными чисто русскими поговорками, народными мудростями, присказками был заполнен наш дом. Как и ее словарями: синонимов, омонимов, антонимов и разных других «нимов», заселявших наши комнаты от пола до потолка.

Аккуратно расставленные книги в многочисленных шкафах были моими друзьями, когда за окном гуляла непогода, или когда из-за болезни родители не разрешали выходить из дома.

Мамина библиотека – все сокровища русского слова: от сказочного Пушкина до сложного Достоевского.

Похороны муравья и спасение кота

При воспоминании о моей мамочке в памяти всплывают только трогательные и чистые картины.

Вот мы с мамой – обе на четвереньках – в нашем небольшом палисаднике на улице Кочетова, 10. Хороним муравья, нечаянно раздавленного мною.

Мама помогает мне бережно уложить бедного муравья на свой самый красивый носовой платок и закопать в землю. У меня – слезы на глазах, у нее – морщинка на лице.

Редкий родительский дар: она понимала любую детскую боль и шок от первых потерь.

Вот мама с телефонной трубкой, под дикие вопли незнакомого кота на столбе, загнанного туда разъяренной собакой, разъясняет своим учительским голосом пожарникам: «Hадо приехать с лестницей, и обязательно!»

Язвительные отговорки пожарников обрывает своим спокойным, но непререкаемым тоном: «Это срочно! Третьи сутки кот кричит, дети плачут, он уже совсем ослабел. Послушайте меня, ведь кот – это тоже живое существо!»

И чудо свершилось: пожарники приехали, ослабевший кот получил свободу и кусочек мяса из рук мамы, которую пожарники, уезжая, все-таки окрестили «сумасшедшей». Она не ответила, только ярко светились ее зеленые глаза Доброй феи.

А я, пятилетняя дочка «сумасшедшей» мамы, гордо взяла ее за руку, на виду у всех детей нашего двора заходя в подъезд дома, из окон которого любопытно выглядывали «нормальные» родители, не пришедшие на помощь своим переживающим за бедного кота детям.

Небо не всегда солнечно

Вот мы с ней на старом кызылском кладбище, на могилке моего братика Славика, которого я никогда не видела: он погиб в семь лет, еще до моего рождения.

Славик смотрит на меня с фотографии на памятнике своими красивыми черно-влажными глазами, как живой. А мама белит могилку и так просто и понятно рассказывает мне, восьмилетней, о смерти:

«Люди приходят и уходят... И надо жить с этим, даже когда жить не хочется. Жизнь – прекрасна, доченька. Как небо, как сказка. Трудность только в том, что небо не всегда солнечно, а сказку ты пишешь сама».

После гибели безумно любимого Славика – необыкновенно красивого, не по годам развитого – мама не сдалась, не покорилась дикому желанию не видеть солнца. А желание такое было, судя по ее обрывочным фразам, по потемневшим глазам, делавшихся из изумрудных какими-то жутко-серыми и далеко не ангельскими, когда вспоминала своего первенца.

Он умер в больнице в страшных мучениях, с кровавой раной головы через несколько дней после аварии на дороге. Голову Славика мама держала в своих руках…

Бедный мой Ангел, где ты нашла в себе силы воспрянуть после такого?

На блюдечке с голубой каемочкой

КогМой Ангелда родился толстенький, более четырех кг, братик Игорешка, похожий на пухлого ангелочка, все как-то резко перестали восхищаться моими тоненькими ножками, быстро забыли хвалебное: «Папина копия!» и перекинулись на младшенького, с утра до ночи причитая: «Тувинский богатырь!»

Толстый Ежик мне тоже очень нравился, но так как мне с новорожденным играть не разрешали, поднимать не давали – вдруг уроню, я поникла и попросила себе …собаку.

Как раз собака Булька моей подружки Маринки из первого класса нашей незабываемой седьмой школы родила прелестных щенят.

Вот тут-то мама и сказала: «Хочешь чего-то – докажи, добейся, заработай. В жизни нет бесплатных подарков на блюдечке с голубой каемочкой» и завела нашу с ней первую «волшебную тетрадку».

«Что это за блюдце такое с непременно голубой каемочкой?» – недоумевала я. Но представив на нем крошечного щеночка от Бульки, заглядывала в мамину тетрадку и бежала мыть посуду, тереть полы, заправлять кровать, чистить зубы и т.д. и т.п. – по хитрому маминому педагогическому списку, который назывался в моей голове «Все то, что я ненавижу делать».

Но желание иметь собаку было огромное, и крестики быстро заполнили мамину тетрадь: «Выполнено».

Ты отвечаешь за него

И вот крошечное создание, умещавшееся даже на моей небольшой ладони – прелестный щенок черно-белого окраса, названный Джеком, появился у нас в квартире. Но мама приготовила мне новое испытание.

Очаровательный Джек делал две очень неприятные вещи: плакал по ночам по своей маме Бульке и повсюду оставлял после себя маленькие лужицы – желтые, страшно вонючие, от которых меня просто тошнило.

Папа самоотверженно помогал мне вытирать эти лужицы, а вот по поводу ночей мама была непреклонна:

«Это твой Джек, ты отвечаешь за него, как я за вас с Игорешкой. Придется тебе вставать по ночам, пока он скучает без мамы. И так ты поймешь, что такое ответственность за живое существо, и как трудно его вырастить».

Наступили мои «белые» ночи: как только Джек начинал пищать, будя маленького Ежика, мама поднимала меня нянчить пушистого малыша.

Вредно скулящий Джек лежал в старой папиной ушанке на кухне, в постель его брать строго не разрешалось. Я садилась на холодный пол, клала ушанку на свои острые замерзающие колени, чесала за ухом и пузо щенка, чтобы он быстрее заснул, приняв тепло моих рук за маму Бульку.

Уснувшего с моим пальцем во рту щенка надо было осторожно положить в ушанку, выдернуть незаметно палец. Если этот маневр получался, можно было, наконец, на цыпочках бежать в теплую кровать.

Так могло повторяться несколько раз за ночь. Ну и подарочек «на блюдечке с голубой каемочкой»!

Папа был готов помогать мне и по ночам, но мама осталась неумолима. Ночью я слышала их дискуссию:

– Ей ведь только семь лет! – вступался за меня папа. – И завтра утром – в школу.

– Ничего, не волнуйся, – успокаивала мама. – Это необходимо, иначе мы вырастим лентяйку и безответственного человека.

Глаза в школе предательски слипались, буквы выходили очень кривыми. Зато я быстро поняла, что такое ответственность.

И если просила, например, котенка, то ясно преставляла себе, на что иду. Родители не были обременены ни моими животными, ни прихотями. Я все делала сама.

Автоматическая привычка – все как следует доделывать до конца и хорошенько рассчитывать свои силы – осталась на всю жизнь, уже без маминой «волшебной тетрадки».

Если обманешь, то только себя

ТакиМой Ангелх «волшебных тетрадочек» в клеточку у нас с мамой было несколько.

Одна из них – самая важная – предшествовала моей победе в битве с непреклонным папой, мечтавшем о математической карьере дочки.

А дочка уже в пять лет заявила: «Буду танцевать, и точка!»

Вижу мамины глаза, внимательно следящие за каждым моим всхлипыванием, за каждым словом, рвавшимся из груди в надежде первый раз в жизни отстоять свои принципы.

И ее короткая фраза, остановившая непреклонного папу: «Оставь ее. Видишь, это – серьезно!»

Если бы не она, с ее пониманием детской души, с удивительным уважением к моим мечтам и грезам, не думаю, что смогла бы выиграть эту битву: папин характер был железным. Он бесприкословно слушался только одного человека на Земле – Ангела Лизочку, как он называл маму.

В «волшебной тeтради» мама написала домашнее задание: «мостик» – не менее пятнадцати раз, «шпагат» – 20 раз, «рыбка» –30, прыжки со скакалкой – 100.

Каждый день, не пропустив ни одного: даты мама проставила крупно, с нажимом. Уточнила: крестики я должна ставить сама. «Если кого и обманешь, так только себя. Начинай, Ирочка, хоть сегодня. Упорство и труд все перетрут!»

После усиленных занятий, похудевшая, но еще более уверившаяся в своей мечте, я подала маме заветную тeтрадку, всю заполненную крестиками.

Результат был виден и без тетрадки. Мостик получался «с воздуха» назад, без поддержки. Когда лежала на животе в «рыбке», ноги доставали до самого подбородка. После скакалки дышала так, словно и не прыгала сто раз.

Но самый большой прогресс дал «шпагат», ставший не 180 градусов, а примерно 210, так как вторая нога лежала на небольшом табурете.

Видя это, испуганный братик убегал из комнаты с криком: «Боюсь! Иришка – без костей!»

И тогда мама произнесла грустно, но с гордостью: «Вот теперь тебя можно везти в Ленинград».

И меня – десятилетнюю – повезли за тысячи километров от Кызыла – в лучшую балетную школу страны – Ленинградское хореографическое училище.

Тоненькую, прозрачненькую, частенько болевшую в детстве, но с огромной мечтой – танцевать. Мама поверила в свою дочку и эту мечту и ради нее отпустила любимого ребенка от себя. Это непростое для нее решение определило всю мою судьбу.

Спасибо, мой Ангел мамочка!

Никогда не забуду ее посылочки из далекой Тувы с вкуснейшим сушеным в духовке мясом, спасавшим меня в полуголодную пору ленинградской учебы. Даже сейчас, в сытом Париже, при воспоминании об этом мясе по тувинскому рецепту у меня слюнки текут.

А еще – ее письма.

Эдельвейс мой редкостный

Вот бережно сохраненная мамина открытка к празднику восьмого марта, поразившая меня в далеком Ленинграде нежностью и знанием стольких растений, словно она была не языковедом, а ботаником:

«Доченька-лапочка моя! Поздравляю тебя с праздником 8 марта, мой нежный цветочек!

Помни, что ты у меня одна такая любимая – розочка моя прекрасная, одуванчик воздушно-солнечный, незабудочка скромная, лилия моя светлая, гвоздичка гордая, гладиолус необыкновенный, черемушка благоуханная, ромашка чистая, астра пушистая, елочка искристая, мимоза золотистая, эдельвейс мой редкостный, ни с кем не сравнимый и единственный на Земле…».

Больше на открытке не было места, хотя мама аккуратным учительским почерком писала мелко-мелко. Судя по трем точкам в конце, в ее голове еще куча цветов, сравнений и выразительно-точнейших прилагательных, от которых самопроизвольно влажнели глаза.

Разве можно было быть плохой после такой открытки? Так хотелось преодолеть все трудности сложнейшей учебы и на самом деле походить на все эти растения из недосягаемого мира маминых надежд.

Это был урок великолепного владения языком, оригинальности и редкой эрудиции. И урок любви.

Больше таких открыточек мне никто в жизни не присылал.

(Продолжение в № 30 от 31 июля)

Фото:

1. Автор.

2. Братишку, наконец, разрешили подержать на руках. Ира с Игорем. 1967 год.

3. Счастливое время. Папа Хеймер-оол Опанович Ондар, сын Игорь-Ежик, дочка Ира с питомцем Джеком и мама Елизавета Ивановна Коптева. 1970 год.

Ирина ОНДАР Франция, Париж
http://www.centerasia.ru/issue/2009/29/2868-moy-angel.html