И всё это – благодаря вам

«Врачебная тайна: по законам любви» –  под таким заголовком воспоминания врача Альбины Наумовой были опубликованы в №№ 3, 4, 5, 6, 7 «Центра Азии» от 23 января, 30 января, 6 февраля, 13 февраля, 20 февраля 2009 года.

С большим волнением прочитала воспоминания Альбины Григорьевны Наумовой «Врачебная тайна: по законам любви», опубликованные в «Центре Азии».

Было время, мы в Кызыле жили с ней и ее мужем в добрососедстве на одной лестничной площадке в доме № 2 по улице Кочетова. Так что знакомству нашему уже 45 лет.

А потом произошло событие, после которого вот уже тридцать семь лет я храню благодарную память о человеке, который спас меня от инвалидности – Вячеславе Ивановиче Наумове.

Это случилось 29 марта 1971 года. Мы тогда жили на улице Кочетова, 68. Утром я поехала в школу № 2, где мои студенты-практиканты педагогического института давали уроки.

Погода была мерзкая: мокрый снег, слякоть. Когда вернулась домой, сапоги были насквозь мокрые. Дома меня ждала корректура учебника, которую надо было срочно вычитать и сдать в издательство.

Часам к четырем закончила работу и поглядела в окошко. На дворе уже не только не было снега, но и лужи высохли. Приветливо сияло солнышко. Чувствовалось приближение апреля, когда по русской примете бывает семь погод в день.

А сапоги мои, конечно, не высохли. Но в запасе была еще одна пара, на шпильках. Все бы ничего, но в правом сапоге нога вихляла.

Можно было, конечно, положить туда стельку, но умные мысли приходят, как известно, «опосля». И это при том, что часто, смеясь, говорила: когда-нибудь я правую ногу сломаю.

Оделась, обулась, взяла корректуру, крикнула мужу, работавшему в другой комнате: «Ну, я пошла!» Он пробормотал в ответ: «Угу».

Почти бегом пересекла двор и вышла к трехэтажным домам, в промежутке между которыми был проход на улицу Ленина.

Вдруг рванул холодный ветер, песком засыпало глаза. Закрыла лицо рукавом и шагнула вперед с правой ноги. Дикая боль пронзила меня.

Упала и на какое-то время «вырубилась». Когда очнулась, увидела: правая нога в районе икры образовала прямой угол. Посмотрела, на чем лежу – совсем маленькая льдинка, образовавшаяся из утренней лужи. Взглянула вперед: на меня двигается грузовая машина.

«Помогите! Я ногу сломала!», – закричала изо всех сил. Кто-то оттащил меня ближе к домам, кто-то остановил на улице «Скорую».

Оказалось, что фельдшер меня знает. Я попросила ее подъехать к нашему дому, сообщить о печальном событии мужу.

«Башкы ногу сломала», – сказала она. «Так она же только что вышла», – удивился муж.

Машина отвезла нас в хирургию. Тогда она была на улице Ленина, где сейчас детская больница – около аптеки. На носилках меня внесли в приемный покой и положили на каталку. Муж остался около меня.

Спустился Александр Иванович Канунников и сказал: «Ты потерпи, пожалуйста, немного. У нас очень тяжелая операция: пытаемся спасти молодую женщину».

Потом пришел еще один хирург. Он велел разрезать сапог, высвободить ногу и сказал: «Будем резать!» Я безропотно кивнула головой.

Около меня, ожидая результата той операции, о которой сказал Канунников, плакали женщины.

Они рассказали, что та, кого сейчас врачи пытаются спасти, забежала к родственнице: ей надо было что-то прострочить на машинке. А хозяйке как раз надо было срочно куда-то пойти. Она обрадовалась, быстро оделась и убежала, оставив дома семилетнего сына.

Пока гостья сосредоточенно строчила, мальчик влез на диван, снял со стены ружье, подошел к ней и сказал: «Убью!» Она на его угрозу не среагировала, и ребенок нажал на курок, прострелив ей одновременно печень и селезенку.

Потрясенная их рассказом, я только тихо постанывала.

И тут спускается Вячеслав Наумов и говорит: «Мы с товарищем попросили разрешения собрать вам ногу под наркозом, не разрезая. Если вы не возражаете, сейчас поднимем вас наверх».

Рентген показал, что кости поломались очень «нерационально»: снизу и сверху торчали острые концы, в мышце – острый обломок, оторвана пятка.

Все это я узнала, когда проснулась после операции в палате. На ногу чуть ниже колена была наложена гипсовая повязка. Она простиралась на большую часть стопы, врезаясь острым концом в кожу.

Оставшиеся четыре сантиметра с пальцами образовали красно-синюю культяпку.

Рядом со мной на высокой кровати лежала та прооперированная женщина. Около нее сидела мать или сестра: платочком промокала потный лоб больной и с ложечки поила ее, едва успевая вытирать собственные слезы.

Пришла Надя Елизарьева, наша лаборантка из кабинета медподготовки, спросила, как себя чувствую. Показала ей свою красно-синюю культяпку: очень больно.

Надя принесла пустую баночку и чистую белую тряпку: в баночку надо помочиться, намочить в моче тряпку, отжать и обмотать культяпку. Отек спадет. Я так и сделала, полегчало.

Нельзя сказать, что мои действия вызвали восторг Вячеслава Ивановича. Впрочем, это был единственный случай в моей жизни, когда я воспользовалась уринотерапией.

Надя Елизарьева оказалась в хирургии потому, что ее готовили к операции на печени: врачи обнаружили там метастазы. Это была не первая и не последняя операция.

И Надя знала, что ждет ее впереди. Но она не искала ничью жилетку, чтобы поплакаться. Напротив, всегда ходила с улыбкой и искала, кому бы помочь.

Мы все ее любили. И когда после операции ей нужен был постоянный уход, составляли график по факультетам, иногда деканы даже меняли расписание, чтобы преподаватель мог пару часов посидеть около Нади. Она ушла из жизни в 34 года, ее кончина была нашим общим горем.

Поведать о Наде меня побудил рассказ Альбины Григорьевны о том, как она отдавала свою кровь роженице. В действиях врача и простой лаборантки мне увиделась та же святая жертвенность.

На третий день не стало моей соседки по палате. Меня же подержали еще неделю и выписали домой.

Теперь каждые две недели я должна была ходить в поликлинику, где Вячеслав Иванович вел амбулаторный прием.

Ходить на костылях научилась довольно быстро. Но до сих пор помню, как холодело все внутри, когда надо было переходить дорогу.

Друзья и коллеги наперебой рассказывали легенды о чудесном исцелении знакомых и рекомендовали в качестве лечебных средств мумие и толченую яичную скорлупу. Хомушку Сайынотович Алдын-оол, в то время ректор Кызыльского пединститута, принес целую бутылку мумия.

Однажды я сообщила Вячеславу Ивановичу, что пью мумие и кладу в пищу толченую скорлупу. Он в ответ иронично хмыкнул: «Ну, если вам нравится быть подопытным кроликом, можете продолжать». Быть кроликом мне почему-то не хотелось.

В другой приход отчетливо увидела, что могло бы произойти со мной, если бы доктор Наумов с товарищем не рискнули собрать поломанные кости без ножа, или я попала бы в другие руки.

В очереди передо мной сидела женщина. У нее была оторвана пятка. Какой-то «мастер» пытался закрепить пятку с помощью ножа и перерезал нерв. Теперь у нее неуправляемо болталась вся стопа.

Несмотря на больничный, я не могла оставить свою группу перед госэкзаменами без обзорных лекций. Поэтому ковыляла на костылях в институт. Хорошо, что филфак тогда был в главном здании, а не на краю света, как сейчас.

Настойчиво допытывалась у Вячеслава Ивановича, есть ли какой-то временной норматив для срастания моих костей.

У меня уже был до того опыт поломки лодыжки. И на вопрос, как долго она будет заживать, лечивший меня доктор весело продекламировал: «Одна лодыжка – один месяц, две лодыжки – два месяца».

Вячеслав Иванович ответил: «Да, норматив есть – три месяца. Но с учетом вашего возраста срок можно увеличить, так как восстановительные силы организма слабеют».

Мой возраст! Мне было 47 лет, но груза их не чувствовала. Жила как бы на бегу.

И даже подумала, что Вячеслав Иванович по причине своей молодости несколько преуменьшает мои восстановительные возможности. Стала слезно просить снять гипс хоть на некоторое время: кожа под ним зудела до невозможности.

Гипс сняли, отправили в рентген-кабинет. На костылях поскакала на одной ноге от травмпункта до рентген-кабинета, который находился на другом конце длиннющего коридора.

И нехорошими словами помянула того, кто определял расположение кабинетов: ему не приходилось прыгать на одной ноге через весь коридор.

Ногу снова загипсовали, а снимок я отправила маме в Москву, чтобы она показала его в ЦИТО (Центральный институт травматологии и ортопедии).

В институте занимались реабилитацией травмированных спортсменов, танцовщиков и простых смертных вроде моей мамы. Неудачно повернувшись, она сломала два позвонка и теперь ходила в корсете, изготовленном в ЦИТО.

Мама показала снимок специалисту. «Ходить будет, но сустав работать не будет», – уверенно сказал он.

Дорогой Вячеслав Иванович! Жизнь показала, что правы были вы, а не цитовский оракул.

Уже к концу лета я освободилась от костылей, какое-то время походила с палочкой – ее великодушно подарил мне Георгий Николаевич Курбатский – и уже в середине сентября, когда студенты вернулись с полевых работ, приступила к занятиям нормальным человеком.

И нашла кому передать костыли: их нельзя держать дома, а то опять что-нибудь поломается.

Зимой я каталась на коньках, лыжах, прыгала с трамплинов на Вилланах, даже занимала какие-то места на соревнованиях. В 60 лет занялась аэробикой. И ходила на высоких каблуках.

А еще я могу ходить на цыпочках, на пятках, на внутренней и наружной стороне стопы. А танцевать до сих пор люблю, если не сильно поднялось давление и не очень шумит в голове.

За долгие годы жизни я нажила тридцать три болячки. Но сустав-то – работает! И это благодаря вам, Вячеслав Иванович!

Единственный его недостаток: на перемену погоды ноет. Но это можно и потерпеть.

Меня очень огорчило известие о вашей болезни. Желаю вам и всей вашей семье доброго здоровья на долгие годы. Уверена, что к этому пожеланию присоединятся и другие: бывшие пациенты и просто люди, знавшие вас.

С глубоким уважением и благодарностью, ваша благодарная пациентка

Фото: 1. Регина Рафаиловна Бегзи в годы, о которых вспоминает.