БОНЖУР ИЗ ПАРИЖА!

«Почему на страницах «Центра Азии» давно не видно прекрасной женщины Ирины Ондар (Ирэн)? Почему в газете нет ее новых материалов из Франции?

Куда она пропала, как у нее дела, как сложилась жизнь? Так хочется очень многое узнать про нее», – такой вопрос поступил в редакцию от нашего читателя Омака Куулара.

Аналогичный вопрос задают и другие читатели.

Отвечаю. Наша землячка балетмейстер Ирина Ондар, героиня второго тома книги «Люди Центра Азии» никуда не пропала: она продолжает жить и работать в Париже. И очень успешно работать.

Только вот напряженный график занятий не позволяет ей писать статьи в газету так часто, как хотелось бы нам. Но вопрос читателя и настоятельная просьба главного редактора газеты не молчать скромно о своих успехах, а поделиться ими с теми, для кого небезразличны достижения земляков, заставила Ирину ночью – в единственные свободные для нее часы – взяться за перо, вернее, за клавиатуру компьютера.

И вот перед вами искренний, как и все ее материалы, рассказ. О Париже, о танце, о ее французских ученицах, о дочери.

О кровавых мозолях и о том, как твоя мечта может стать реальностью.

Надежда Антуфьева

Экии, Тува, незабываемая и чистая страна нетронутой природы, выносливых лошадей, неприхотливых баранов и моего любимого хана. Тува открытых простых людей, предлагающих последний кусок мяса, если ты заходишь в их юрту-дом!

Прежде всего хочу поблагодарить читателя «ЦА» за память обо мне. Очень-очень трогательно!

Вот уже около восьми лет прекрасный Париж светит мне огнями Эйфелевой башни, напоминая, что когда-то казавшаяся почти неосуществимой мечта превратилась для меня в реальность.

И все эти годы я говорю себе, что это невозможно, но однако Париж не исчезает за окном моей уютной квартиры, как продолжение несбыточного сна, ставшего явью.

Но только одна я знаю, сколько бессонных ночей проведено, чтобы выучить язык, сколько было сомнений: не вернуться ли в мой родной Кызыл. И сколько слез пролито, когда было трудно, особенно в начале.

Потом и кровью достался мне этот ставший явью сон. Сколько раз я хотела проснуться и увидеть вместо Эйфелевой башни наш Енисей с горами вокруг…

ЭТОТ ГОРОД НЕ ДЛЯ СЛАБОНЕРВНЫХ

Париж не для слабонервных людей. Это город с очень высокими ценами, которые постоянно ползут вверх, с бешеными счетами за жилье, свет, отопление, воду.

Париж, несмотря на его красоту и величие – город с частыми забастовками транспорта и пробками на дорогах. И если ты на машине, это тебя не спасет от опоздания. Когда пробка огромная, ты сидишь, высунувшись из окна машины, как бесполезная кукушка, выслушивая режущие воздух клаксоны всевозможных марок машин таких же опаздывающих парижан-шоферов и даже вырывающиеся в воздух ругательства по-французски, которые не такие «смачные», как в русском языке, но такие же неприятные и режущие мои непривычные к матам уши.

Так что если сегодня спектакль или генеральная репетиция, надо садиться на скутер, аналог мотоцикла, который в отличие от него съедает мало бензина и очень маневренный, что позволяет лавировать между громоздкими машинами, вырываясь свободно из пробок на зависть бедных водителей, не подумавших приобрести вездесущий модерновый транспорт. Сейчас на них огромная мода в Париже и его предместьях.

Я не опоздала на работу ни разу, даже на обычные репетиции, что вызывает недоумение моего начальства и, конечно же, особое уважение к истинно нашей, «русской дисциплине».

Считаю время в Париже по минутам, прибавляя час, а то и больше, на всякие французские неожиданности типа пробок, прибывая в балетный зал намного раньше, но зато с толком используя это время, чтобы придумать «кусочек» хореографии, который никак не придумывался дома.

РУССКАЯ ДИСЦИПЛИНА ДЛЯ ФРАНЦУЗСКИХ УЧЕНИЦ

Хореограф – профессия очень-очень тяжелая.

Надо всегда быть в форме, прекрасно знать, что ты хочешь рассказать зрителю в своей постановке, на кого из учеников можно поднять голос, а кого надо только «гладить по головке», и многое, многое другое. Номера я придумываю в полной тишине и одиночестве, чаще по ночам...

Это очень-очень важно: уметь работать со своим «пластилином, из которого лепится номер» – с балетом: надо стараться не менять хореографию, ведь многие танцовщики не имеют идеальной памяти на движения, особенно дети.

Да, приходится изменять иногда отдельные «кусочки» хореографии, но только в том случае, если движения слишком трудны для танцовщиков,или поставленный эпизод мне вдруг совсем не нравится.

Но это случается все реже и реже, опыт работы дает удивительную возможность бить прямо в цель. Только для этого надо раз 150 и больше прослушать музыку, столько же раз повторить движение, возникшее в голове, чтобы мой «пластилин» приобретал форму без криков: «Мы не Нуриевы, и ты не в России, Ирина, смилуйся и пожалей!»

Французские ученики – это не наши ученики, послушные и молчаливые в большинстве своем. Французские ученики много спрашивают и говорят. Куча тонкос-тей в общении.

Но все любят мою «русскую дисциплину», строгость во время занятий и одновременно – огромную нежность и любовь, которую испытываю после хорошей репетиции ко всем моим ученикам. Они, почти падая на пол от усталости, старательно постигают секреты русской школы балета, лучшей в мире и всегда недосягаемой системы Вагановой.

ОГРОМНАЯ УДАЧА МОЕЙ ЖИЗНИ

Это огромная удача моей жизни: поступить и учиться в детстве в Ленинградском профессиональном балетном училище имени Агриппины Вагановой, чья система преподавания является лучшей в мире по сей день, особенно – артистизм, постановка рук и спины для вращений.

Балетоманы никогда не забудут великолепные пируэты Михаила Барышникова, выходца школы Вагановой и артистизма, от которого Париж буквально умирал от восторга в 80-90 годы, видя в «Опере» нашего Рудольфа Нуриева, тоже выходца знаменитой школы Вагановой.

Нас учили в Ленинграде высокой культуре танца и недосягаемой работоспособности, которой так не хватет нашей современной балетной, и не только, молодежи.

Диплом хореографа-балетмейстера получила позже – в Московском университете культуры, с его пропагандой в классическом танце школы Большого театра, которая отличается от ленинградской техникой прыжков и огромных гран-батманов. Другая школа, другая техника. Школа Майи Плисецкой, известной во всем мире.

А как в Москве дают знания по всем другим танцам! После университета без проблем ставила и народные, и бальные, и любые современные танцы.

Кызыл, может, еще помнит моих ребят – первую группу по брейк-дансу в Туве и театр «Балет и мода», где было много постановок современных и даже шуточных танцев в сочетании с демонстрацией моды.

Спасибо моим московским педагогам, которые на курсах по режиссуре, театру, по важнейшему предмету «искусство балетмейстера» заложили всю основу для того, чтобы чувствовать себя в центре Европы – в Париже с его взыскательной публикой, как рыба в воде.

Только очень жаль, что на моей родине, в Туве, меня совсем не знают как класcическую балерину, ведь все-таки основой моей учебы был классический танец, балет.

Но когда в Кызыле в 1991 году я увидела в муздрамтеатре полуразбитый балетный зал с пус-той бутылкой из-под водки под полурасстроенным пианино, пришлось сказать себе, что в Туве со своим классическим танцем мне делать нечего, надо искать себя в другой области. Так и попала в тележурналистику на «Тува-ТВ», лишь позже вернувшись к танцу, и то – не классическому.

Но я очень благодарна судьбе за все, за все! Пишу честно и откровенно. В Париже использую весь опыт, который приобрела в Ленинграде, Москве, Мурманске и Кызыле.

Может, именно поэтому моя Надин, директор школы танца, всегда звонит мне для замены педагогов, если кто-то болеет или застрял в парижской пробке. Модерн-джаз, данс контемпорен, все современные танцы. Кроме африканских, которые сегодня в моде. Но я их не знаю.

Может, выучу, если будет время. Если ты прошел как основу классический танец, потом тебе все танцы открыты, потому что самое трудное – это всегдa балет.

ТЫСЯЧА И ОДНА НОЧЬ

Именно поэтому в 2006 году я приняла предложение сотрудничать с известной в Америке бывшей певицей оперетты Колетт Лисc и поставить спектакль-варьете Франсиза Лопеза «Тысяча и одна ночь» на базе моей взрослой группы классических танцовщиц.

Это был гигантский труд: 19 танцев за три с половиной месяца. Состоялось три спектакля, про которые писала местная пресса, а «Radio bleu» делало передачи, учитывая огромный успех и полный ан-шлаг спектакля, состоящего из 14 картин, мaccы артистов на сцене и моего балета из девяти лучших учениц.

И десятая – ваша Ирен, потому что и моя Надин, и главный режиссер спектакля Колетт просто заставили меня танцевать Баядеру.

Восточный фольклор спектакля, состоящий из разных сказок прекрасной Шахерезады потребовал большого количества танцев с очень сложной хореографией на базе класического балета. Мои балеринки репетировали без отдыха, но запомнить все нюансы было очень трудно.

Когда же я танцевала с ними, все смотрели на своего строгого русского балетмейстера, и ошибок не было. Надин за кулисами была в восторге, потом рассказывала: «Никто не ошибся, все одним глазом за тобой следили! Только одним, как ты просила!»

Костюмы тоже были очень сложные – бывшие костюмы знаменитого театра «Лидо» на Шанзелизе, переодеваний тоже очень много: смена корон, бижутерии, перьев, туфель, балетной обуви.

СТРАДАНИЯ БАЛЕТМЕЙСТЕРА: ОНДАРОВСКАЯ ЗЛОСТЬ

Самое трудное в постановке спектакля – это работа с живым оркестром.

Когда мне дали СД-диск, чтобы придумывать и репетировать хореографию с танцовщицами – это одна музыка. Но вот первая репетиция с настоящим оркестром в театре: все вроде бы то же, но темп меняется, ноты немного изменены, получается как бы новая музыка, которую танцовщицы слышат первый раз.

Спускаюсь в оркестровую яму к дирижеру Алану Трийярд, только что представленному мне. Алан встречает меня приятной улыбкой французского джентльмена.

А я, извините, начинаю орать – на хорошем французском с моим «всегдашним» русским акцентом: «Почему другой темп, оркестр берет фальшивые ноты, из-за этого мой балет не узнает мелодии!» (Во Франции надо орать иногда, особенно, если ты балетмейстер, если за тобой – твои ученики и выстраданная ночами хореография, которая начинает «идти к черту» из-за плохой подготовки оркестра).

Ага, осторожно с Ондарами: лицо дирижера меняется, улыбка истинного француза исчезает! Поднимаюсь к балету: все сначала! Вроде лучше, хотя мелодия трудно узнаваемая. Расхождение в партитуре, такое бывает в театре.

Дирижер напуганно смотрит на меня снизу, из своей оркестровой ямы. Ладно, с ним разобрались: темп подвинули, если только он не забудет! Ведь кроме балета у него арии с певцами. Бедный!

Колетт Лисc, главный режиссер спектакля, нападает на меня с новыми изменениями в финале. Партитуру не дает, а исправить надо все за одну завтрашную утреннюю репетицию! Села на стульчик на краю сцены, запела мне своим красивым поставленным голосом новый финал: слушай, Ирина, запоминай без партитуры и завтра покажи на генеральной новую «хоре» со своими танцовщицами. Шустрая какая!

Смотрю на часы: 23 часа 45 минут. Смо-трю на «моих»: сидят на сцене, ножки вытянули на полу, полуспят, бедные! Устали...

Даже Петрушка-кокетка (так я после постановки в 2005 году одноименного балета, где Виржиния танцевала главную роль, зову одну мою ученицу, и все, с моей легкой руки, стали называть ее не Виржинией, а Петрушкой), больше не строит глазки ни оркестру, ни певцам.

Колетт смотрит на меня, довольная своим пением (конечно, ей вся Америка аплодировала) и абсолютно не замечает моих возражений: это уже двадцатый танец, танцовщицы ничего не запомнят, ничего нельзя менять накануне генеральной репетиции!

Колетт думает, что наш обед у нее дома летом (она показывала мне свои фотографии во всех спектаклях, свои платья, висящие везде как декорации, видела мой восторг ее пением и ее живущими в саду чудесными черепашками, которых они с мужем, директором театра, просто обожают) оправдает ее спонтанное решение.

На генеральной все проходит чудесно, кроме этого последнего танца. Я сама топчусь на месте , забыв, что это Колетт мне там пела вчера поздно вечером. Девочки беспомощно толпятся вокруг меня.

Куплет повторяется не два, а один раз, припев – три вместо двух. Кошмар! Сплошная математика какая-то, а не балет!

Теперь уже Колетт начинает нервно орать на меня, забыв про наш обед, мои русские блины для нее с мужем и своих любимых черепашек. Усталость наваливается на меня разом, мне ничего не хочется, даже орать с русским акцентом, защищая ондаровскую честь. Моей вины тут нет: я ведь говорила ей: нельзя ничего менять в последний момент! Гордо подняв голову, ухожу со сцены.

Надин, директриса, семенит сзади , говоря, что разберется с Колетт. Но я ее не слушаю – в раздевалку, длинный шарф потуже, чтобы закрыть лицо с набегающими слезами: такую работу адскую для Колетт сделала чтобы услышать ругань стареющей дивы американского бизнеса.

Ух, какая во мне злость! Просто ондаровская!

ЖЕЛЕЗНОЕ ПРАВИЛО ПЕДАГОГИКИ

Выход на улицу. Мои балеринки, все вместе, кружком, заглядывают незаметно в мое лицо: как я?

Делаю глубокий вдох носом, быстро заглатывая все стоящие в горле слезы, сопли и другую подобную жидкость обратно в живот. При учениках распускаться нельзя, надо быть всегда сильной! Железное правило педагогики.

Директорская дочка, тоже моя ученица блондиночка Кристель спрашивает: «Почему ты ей ничего не ответила, Ирина?» Во Франции ученики всегда обращаются к педагогу на «ты» и по имени.

У Кристель чувство справедливости развито очень сильно. Отвечаю: «Если человек не умен, я ему никогда не отвечаю, лучше промолчать. Ничего, принцессы, доделаем завтра перед спектаклем, не волнуйтесь, сегодня я и без партитуры поняла, как танцуем новый финал».

Виржиния-Петрушка обижена сильнее меня, скомканная сигарета, за которую я ее часто ругаю, нервно летит в кусты.. Ага, это Petrushka увидела Колетт с мужем. И тут, как во сне: мои ученицы, словно по сигналу, повернулись и направились к боссам.

Заговорили разом, даже не помню, кто первым закричал на Колетт: «Это наш педагог, не позволим на нее кричать! Не дали ни СД, ни партитуры, не имеете права разговаривать с Ирэн при всех таким тоном!»

У меня потемнело в глазах: Колетт такого не простит! И правда: лицо задергалось: «Можете и не танцевать, если недовольны!»

Колетт ретировалась в машину чисто по-американски, бросив растерянного мужа, не знающего, куда бежать: за Колетт или за нами, ведь завтра спектакль, все может сорваться! Вот так работать со звездами варьете…

Утром, очень рано, звонок: конечно, это она, моя «потухшая» звезда, режиссер спектакля, голос дрожит.

Куча извинений: вчера она была не права, не спала всю ночь, моя хореография чудесна. Боится, что девочки из-за меня могут не прийти на спектакль. Вот так, совсем другая песня, чем вчера!

Я ее, конечно, прощаю. А про балет не знаю, надеюсь, придут.

Спектакль в 14. 30. Подъезжаем к театру: все «мои» стоят, ждут. Самые младшие Рашель и Жоанн, им по четырнадцать, не выдержали, побежали мне навстречу. Традиционные четыре, по-парижски, поцелуя в щеки.

Моя дочка Эля удивляется: «Как они тебя любят, мама!» Надин удивлена не меньше Элиного: «И разбираться с Колетт не пришлось, видишь, как твои ученицы за тебя горой стоят! Первый раз такое в нашей школе вижу!»

ФИНАЛ КАТОРЖНОГО ТРУДА

Спектакль прошел на ура!

Огромный каторжный труд из четырнадцати картин с быстро меняющимися декорациями, танцами, сценами, костюмами. С настоящими фокусами фокусников из цирка, чуть на поджегшими всех артистов во время второго спектакля, но очень дружелюбными за кулисами, давшими мне подержать их драгоценного белого голубя, маленькое и нежное создание, почему-то улетевшее (видимо, от усталости) в зрительный зал в конце третьего спектакля.

С летающим по сцене ковром Джина с мобильным телефоном в руках, Алладином, сбивающим всех за кулисами, Шахерезадой с огромной короной на голове, которая своими острыми украшениями угрожала проткнуть глаза всем артистам в финале. Закулисный мир артистов в театре настолько интересен, что можно рассказывать долго и без конца!

На первом спектакле был мэр, вся пресса, все «шишки». Как, впрочем, у нас, матушке-России.

Второй и третий спектакли: около театра, зал переполнен, сидят даже на ступеньках, аплодисменты. И повтор на «бис» того самого злополучного финала.

Мои ученицы были великолепны, пресса писала: «Спектакль феерический, грандиозный, современный, с бешено вращающимся балетом». Недаром мы репетировали в балетном зале тур-пике, итальянское фуетте и гран-жете в повороте до головокружения – с сентября по декабрь.

Надин гордилась: наша школа имеет лучших учеников балета в районе! После спектакля мы с ней повели всех учениц в «Макдо», где строили планы, a я целовала их много-много раз. И даже разрешила "слопать" американские гамбургеры и выпить «Кока-колу», чего балеринам делать вообще-то нельзя.

НЕУВЯДАЮЩИЕ ЦВЕТЫ

На традиционном гала-концерте в конце учебного 2006-2007 года мои ученицы представили много образцов из сокровищ мирового балета.

«Танец маленьких лебедей» из второго акта «Лебединого озера» Чайковского, танец пастушков из «Щелкунчика», па-де-де Одилии, кода Китри из «Дон-Кихота» и другие. А вариацию Кармен из «Кармен-сюиты» Бизе танцевала моя Петрушка.

Все эти фрагменты ставлю, стараясь придерживаться хореографии Мариинского театра и Майи Плисецкой из Большого театра, которая была лучшей в мире Кармен. Я очень горжусь знанием наследия нашего русского балета.

Единственная боль в моей душе, что в Туве все это я не смогла реализовать. Такая была эпоха, такая была политика... Молюсь за Туву, чтобы классический танец не был забыт моим музыкальнейшим народом. Это моя мечта.

После гала-концерта, в мой день «варенья» 17 июня 2007 года, было столько цветов, что они не входили в квартиру и пришлось их выносить на балкон.

A стояли букеты удивительно долго. Говорят, так бывает, когда тебе кто-то дарит букет от всего сердца.

Дольше всего – до 20 июля (больше месяца!) простоял букет от моей ученицы Селестины. Такого я еще ни разу не видела. Чудо! Правда, я за ним тщательно ухаживала: подрезала стебли, меняла воду, добавляла какие-то французские препараты для букетов.

Тонюсенькая Селестина танцевала на гала-концерте маленькую фею. Эта одиннадцатилетняя девочка владеет техникой пуант так, как дай-то Бог владеть пуантами и взрослым балеринам!

Но лучший танец на гала – «Умирающий лебедь» на музыку Сен-Санса станцевала моя самая лучшая ученица: дочурка Элечка Ондар. И про это – отдельный рассказ.

УМИРАЮЩИЙ ЛЕБЕДЬ В ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ?

Почти каждая классическая танцовщица мечтает станцевать этот номер из русской хореографии: чрезвычайно сложный по технике танец на музыку Сен-Санса «Умирающий лебедь».

Представьте себе прекрасного лебедя, умирающего в конце номера. Музыка длится всего две минуты 30 секунд, или чуть дольше – чуть меньше: смотря какой оркестр исполняет трогательную мелодию, полную трепещущих движений красивейшего раненого лебедя.

Лебедя безумно жалко, до такой степени, что даже я, много раз видевшая, танцевавшая и ставившая номер, стираю слезинку с глаза всегда, когда моя дочурка Элечка заканчивает танец.

А танец надо закончить, согнувшись абсолютно пополам, что требует огромной работы над гибкостью спины и связок ног. Надо музыкальнейше изобразить последние конвульсии прекрасного маленького создания, любящего небо, полет, и тянущегося до последнего аккорда музыки вверх.

Играть смерть на сцене очень трудно, это как бы по-настоящему ощутить что-то запредельное, чего все боятся. Ощутить пустоту и мрак, и страшную боль перед этим. А может, наоборот, освобождение?

Номер требует не только высокой пальцевой техники – на пуантах, когда к концу танца ноги затекают от боли, необычайной природной гибкости, супер-пластичных – «без костей» – рук, но и особого артистизма лица и души балерины.

Легендарный номер поставлен Михаилом Фокиным для «Русских сезонов» в Париже в начале двадцатого века для неподражаемой Анны Павловой, которая имела огромную магию перевоплощения и гибкое тело полуженщины-полузмеи.

«Умирающего лебедя» танцевали великие из великих: Наталья Дудинская, Галина Уланова, Майя Плисецкая, Ульяна Лопаткина.

Это номер не для всех балерин, даже с хорошей техникой танца. И я никогда даже подумать не могла, что Элечка сможет станцевать этот престижнейший номер мирового балета в пятнадцать лет.

Но она смогла!

В БАЛЕТНОМ ЗАЛЕ Я ТЕБЕ НЕ МАМА!

А началось все опять же в Кызыле. Когда Эле исполнилось четыре года, она стала посещать репетиции моего театра «Балет и мода».

В группе по классическому танцу самых маленьких детей шести-восьми лет Эля была самая маленькая, просто Дюймовочка. Поэтому я разрешила ей сообщать мне, как только она устанет. Но в отношении дисциплины была неумолима, объяснив Эле дома раз и навсегда: «В балетном зале я тебе никакая не мама, я твой педагог по балету Ирина Хеймер-ооловна!»

Эля стойко пыхтела над тремя-четырьмя первыми движениями у станка, но всегда, как только начиналось самое трудное – «батман релеве лян» – медленное поднимание натянутой ноги на 90° и выше, тянула вверх свою тоненькую ручку: «Ирина Хеймер-ооловна, я устала».

«Элиза, ты можешь посидеть, но только недолго!» – милостиво разрешала я, строго смотря на семенящую к стулу крошечную балеринку.

Но как только начинались прыжки и диагональ с веселыми вращениями, тоненькая ручка дочки быстренько вырастала в воздухе: « Мама, мама, Ирина Хеймер-ооловна, я уже не устала!» И Элечка уже прыгала среди детей.

Она станцевала в одном из шоу театра «Балет и мода» сольную роль маленького Бегемотика, такого желтенького и тоненького, каких в природе не существует. Выиграла в шесть лет звание лучшей маленькой манекенщицы на шоу моды, получив первый в жизни набор косметики от фирмы Чечек Донгак, и... закончила на этом свою карьеру в нашем театре.

Я ее никогда насильно ничего делать не заставляла! Не хочет – не надо. Устала...

РУКИ-КРЫЛЬЯ

Вернулась Элечка к классическому танцу уже здесь, в Париже. Но на репетицию «Умирающего лебедя» она попала совсем случайно.

Зал нам дали в субботу, я работала с солистами, первым номером была французская балерина с очень хорошей пальцевой техникой, красивыми линиями лица, но руки – самое главное в Лебеде, никак не получались! Элька в углу ждала своего кусочка из «Нотр Дам»– танца Эсмеральды.

Вдруг я заметила, что она учит каждое движение. Похоже, что-то тронуло ее сердце в самом начале. Музыка, сюжет? Может быть, она видела, как я «бьюсь» над руками танцовщицы и ищу французские слова для объяснения? Как часто в балетном зале мне не хватает нашего могучего, мощного русского языка с его синонимами, чтобы понятны стали все нюансы танца.

Репетиция закончилась, балерина ушла в раздевалку.

Вдруг слышу: «Мам, я хочу выучить этот номер!»

«Элечка, мне некогда. Да ты и не сможешь. Даже самое начало не сможешь! Вот попробуй с музыкой».

Нажала кнопку музыкального центра, чтобы она убедилась сама, как затекают руки и ноги уже после тридцати секунд. Эля послушно повернулась спиной, поднялась на пальцы…

И что-то заставило меня не выключать музыку. Это что-то – Элины руки. Руки-крылья лебедя, настоящие, «без костей»! Эля исчезла, в центре зала плыл лебедь: тоненький, изящный, с длинной шейкой, с особым выражением лица: отчужденности-высоты полета. То, чего я не могла добиться перед этим с француженкой...

У меня даже мурашки выступили.

ДО КРОВАВЫХ МОЗОЛЕЙ НА НОГАХ

Думаете, все? Выучили, выступили, выиграли все балетные конкурсы Парижа?

Не тут-то было! Сказка про гадкого, а точнее, вредного утенка только-то и начинается.

Это только прелюдия такая хорошая, потому что потом наступил кошмар: наедине с мамой Эля становилась иногда, как в детстве, маленьким непослушным Бегемотиком, которому не нравилось то одно, то другое. А когда наваливалась усталость, она гордо заявляла, как четырехлетняя: «Я устала! Это просто невозможно станцевать!»

И приходилось перевоплощаться в строгую такую балетмейстершу Ирину Хеймер-ооловну, никакую не маму! Я хватала ее балетки, на размер меньше моих бедных ног, вставала на пуанты, чтобы доказать: все возможно!

Эля смотрела на разъяренную И.Х., объясняющую на двух языках, что и как надо делать, иногда вздрагивая от резких русских сравнений, иногда получая хороший шлепок по сгорбившейся от усталости спине, но послушно начиная снова и снова.

До кровавых мозолей на ногах, до потемнения в глазах.

Желтенький Бегемотик остался в детстве, на сцене рождался прекрасный Лебедь.

И он – таки родился! Позади споры, слезы, крики, усталость, скептицизм одной дамы из Консерватории: сможет ли она станцевать этот номер в таком возрасте?

Особенно удался финал. Последний аккорд – руки судорожно вздрагивают последний раз, но тело балерины, сложенное вдвое, должно вдруг резко расслабиться, никаких движений больше, даже дышать нельзя! Смерть – это спокойствие прекрасного, настрадавшегося от мучений тела Лебедя, которое великолепно, но... мертво!

«Чтобы самый последний зритель на самом последнем ряду амфитеатра заплакал!»– объясняла я Элечке во время репетиций, не зная, как ребенку объяснить смерть: понятнее, точнее, но без травм...

Но это и не объясняется, это заложено: либо интерпретация балерины трогает тебя, либо нет. Середины не дано. В Элином танце мне особо нравился ее последний всплеск-взгляд на небо.

Такой трогательный и совсем не детский, словно она знает в этой жизни что-то больше меня…

ПОБЕДА НА «ТЕЛЕТОНЕ»

Элечка блистала на июньском гала-концерте 2006 года, а через несколько месяцев – 9 декабря – выиграла с этим номером на самом знаменитом во Франции ежегодном конкурсе танца «Телетон».

После этого конкурса все победители, все артисты и организаторы традиционно передают огромную сумму денег в Фонд больных детей.

Председатель жюри по классическому танцу во время награждения посылала нам воздушные поцелуи, восторженно глядя на уставшую, но гордо держащую статуэтку балерины Элизу Ондар.

Правда, мой второй номер «Подснежник» на музыку Глазунова не вошел в число победителей, что очень расстроило мою прелестную солистку одиннадцатилетнюю Анжи, которая заявила за кулисами, смешно оттопырив свою французскую губку: «Конечно, «contre Elichka» соревноваться трудно».

Я успокоила моих «бэбэ», как могла, ведь они были самые младшие на этом конкурсе и даже в возрастную категорию – 12-15 лет – не вошли. Уж могли бы их хоть за это организаторы отметить.

Ведь все мои номера – это мои дети! И учеников своих я очень-очень люблю, неважно, что они танцуют: Подснежников или Лебедей.

ВЕРКА СЕРДЮЧКА С КЫЗЫЛЬСКИМ КОЛОРИТОМ

В этом году в нашем театре традиционный конкурс «Телетон» сделан в виде простого концерта, со съемкой и показом по всей Франции.

Цель прежняя: собрать как можно больше денег для больных детишек. Говорят, что лучше не раскрывать планы, чтобы не сглазить. Но мои номера уже готовы, так что уж поделюсь с земляками.

Я работаю над смешной песней-клипом Верки Сердючки, выигравшей приз «Интервидения». У меня в танце две группы девочек соревнуются, кто лучше танцует: украинские красавицы или балеринки в балетных пачках?

Это игровой номер-ремикс с шуточным финалом, но настоящими украинскими движениями. Спасибо еще раз моим московским учителям народного танца, никогда не забуду и мой дорогой кызыльский ансамбль Виктора Огнева.

В ансамбле Огнева было много народных танцев, это был настоящий профессионал-виртуоз народных движений, вращений, трюков, которые мне очень пригождаются в балетмейстерской практике, в том числе и в постановке этого танца.

Веркина песня «Зибен-зибен ай люлю» заканчивается у меня в ремиксе дружбой-кукурузой. Слова, конечно, в песне не очень-то умные, но Сердючка настолько популярна сейчас в Париже, что я решила «приколоться» с украино-русской песней, так напоминающей мне Россию.

Дети танцуют с удовольствием и всегда спрашивают: «А это слово как переводится? А что такое «молодцы»? Замучили!

Второй же номер должна танцевать... угадайте, кто? Да, да, она – моя лучшая ученица по балету Элиза Ондар, ее настоящее артистическое имя Elichka Ondar.

Она снова готовит классику: танец на музыку Бетховена «Письмо к Элизе», про работу над которым я очень хотела бы рассказать землякам, но свободного времени мало: балетные пачки моих учениц для «Верки Сердючки» лежат в углу комнаты, к ним надо пришивать блестки.

Подготовку костюмов я никому не доверяю, даже профессионалам в нашем театре. Вот пришью, как мне надо, блестки, тогда буду спокойна за номер. Хочу, чтобы девочки все-все блестели!

А то ведь не усну потом. Каждый номер, честное слово, как дитя живое.

МОЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ

Элечке в октябре исполнилось 16 лет.

Она удивительно быстро схватывает азы сейчас популярнейшего в Париже танца «тектоник», слушает рок-музыку «Тokio Hotel», недавно посетила как подарок за хорошую учебу в школе их недавний концерт в «Paris-Bercy». И не забывает отрабатывать арабески для Бетховенского «Письма к Элизе», готовясь к «Телетону» и международному фестивалю в марте 2008 года.

Растет маленькая балеринка родом из Кызыла, закончившая первый класс в лицее № 15. Растет девочка с выраженными, как у меня, скулами дедовой родовы и необычно-тувинским разрезом зелено-голубых глаз, мечтающая стать то врачом, то актрисой, то журналистом.

Моя Элечка, мое солнышко, моя доченька. Мое продолжение.

***

Байырлыг, моя Тува!

Еще раз благодарю читателей за ваши ко мне вопросы и интерес к газете, которую я тоже очень люблю и читаю каждую пятницу в Инете!

Merci et à bientôt! Спасибо и до скорой встречи!