НОГУ ПРИСТЕГНУ И - НА ПАРАД

Считается, что мужчины не плачут. Ни при каких обстоятельствах, даже самых страшных. И он не плакал на войне. А сегодня на глазах – слезы.

«Разбередила ты мне душу, дочка», – говорит младший сержант-артиллерист Павел Гончаренко, ветеран Великой Отечественной войны, ушедший на фронт в семнадцать лет.

В 20 лет он вернулся с войны героем – вся грудь в орденах и медалях. На костылях, без правой ноги.

С тех пор вся его жизнь – постоянный труд. И даже сейчас, в свои восемьдесят четыре, он полон энергии и юношеского задора. «Наш прикольный дед», – ласково называют Павла Ивановича внук и правнук – два Павла, названные в его честь.

С дедом интересно: он юморист, мастер загадывать загадки, у него в запасе – масса жизненных историй. И только о войне ему тяжело вспоминать.

С гораздо большей охотой он вспоминает довоенное время – свое деревенское детство.

На работу - с песней, с работы - тоже с песней

Жили мы в маленькой деревне Лукьяновка в Минусинском районе. Семья у нас большая была, украинская, шесть братьев, две сестры, я самый старший сын.

Образования у меня всего четыре класса, по всем предметам – «отлично», кроме русского языка. Раньше вместо оценок ставили «очень плохо», «плохо», «посредственно», «хорошо» и «отлично». Русский язык мне трудно давался, дома ведь все на «хохлацком» разговаривали.

Зато по «арихметике» я сейчас любого старшеклассника озадачу. Один раз загадал арифметическую загадку учительнице алгебры, она какими-то сложными расчетами вычисляла-вычисляла, да так и не решила. А когда сдалась, и я показал, как решить, она удивилась: таким простым оказалось решение.

Отец очень хотел, чтобы я восьмилетку закончил: он сам только один класс закончил, а мать совсем писать не умела, цифры только по деньгам знала.

Собирался я в пятый класс пойти, да школа-восьмилетка в другой деревне была: ходить далеко, учителя и ребята – чужие. Испугался я. Отец поругался-поругался, да и отступился.

Стал я с десяти лет в колхозе работать, отцу помогать. Отдыхать приходилось редко. Не было времени для игр. Но когда собирались, играли с ребятами в лапту, в «чижика», в городки.

Мячиков раньше у нас не было, сами мастерили. Брали шерсть от линяющей лошади, катали из нее колобок, потом обшивали тряпочкой. А те мальчишки, которые посмекалистее, отрезали голенища от ботинок и этой кожей обшивали мячик – так он дальше летел и дольше служил. Ну, за ботинки конечно ремня приходилось получать от родителей.

Дружная у нас была деревня, детьми были – играли все вместе, партия на партию. Когда выросли, каждый праздник – Пасху или Рождество – праздновали всегда всей деревней. Очень дружно жили, на работу – с песней, с работы – тоже с песней.

Сейчас все друг другу завидуют, а раньше и понятия-то такого не было – зависть. Все друг другу помогали. Сгорит у семьи дом – всей деревней новый строят, скотину дают, деньгами помогают.

Пойду с другом на войну

Я пошел на фронт, когда мне было всего семнадцать лет. А вот моему лучшему товарищу Лешке исполнилось восемнадцать – уже военнообязанный, и его вызвали в военкомат.

А мы ведь всегда вместе были, ну и напросился я ехать с ним. Все на войну идут, Родину защищать, а я что – хуже?

Приехали мы в Минусинск, в военкомате – комиссия, спрашивают меня: какого года рождения? Я отвечаю: «Двадцать третьего». Прибавил себе один годок. Они не поверили, говорят, что мал еще, а я настаиваю: пойду с другом на войну. В комиссии о чем-то пошептались, подмигнули друг другу, и взяли нас обоих.

Семнадцатилетних солдат, и даже еще младше, на фронте было много. Парни деревенские в шестнадцать лет выглядели так, как сейчас редкий двадцатилетний выглядит. Рослые были, крепкие. Выдавали себя за восемнадцатилетних, шли добровольцами на фронт.

Война не бывает красивой

Это только в фильмах на войне песни поют и любовь крутят, а на самом деле не было там ничего красивого. Много страшных моментов было, вспоминаешь – слезы наворачиваются.

Отобьешь деревню у фашистов, подходишь к колодцу воды попить, а там – забитые врагами дети. Полный колодец: и лет по восемь, и махонькие совсем детки. И так почти в каждой деревне. Не забудешь такое никогда. Такое зло после этого брало, что хотелось только одного – убить гадов.

Досталось нам изрядно. Наши солдаты все на себе таскали: и миномет, и винтовку, и противогаз, и патроны. Как ишаки. Поэтому в таких количествах и погибали, с таким грузом шибко-то не побегаешь. А у фашистов все механизировано было, на машинах да на мотоциклах ездили, пешком не воевали.

Для езды у нас были кони. Сгрузишь на них оружие, проедешь примерно километр, бах – и убили твою живую мишень. Бывало, ждешь еду, а кухню раз – и разбомбило снарядом. А есть ведь хочется, приходилось брать мясо с убитой лошади и есть.

Тяжело было солдатам, особенно в начале войны, когда отступали. И многих судили только за то, что они попали в окружение, на это я вдоволь насмотрелся. Допустим, окружили батальон наших солдат, бились-бились, погибли почти все, а какая-то часть вышла, сумели прорваться к своим. Их тут же судят: вы, мол, предали Родину, а какие они предатели, если они даже не сдавались?

Военный трибунал отправляет их в штрафную роту. Посылают штрафников на самые опасные, даже невыполнимые задания. С одной стороны по ним открывают огонь враги, а если назад повернут, расстреляют свои. А те, которые выжили, от силы человек двадцать из ста, считаются искупившими свою «вину». Вот что было-то, жуть.

Однажды, это под Харьковом было, пошли мы с командиром проверять занятую нами деревню и нарвались на мину. Кто из нас на нее наступил, не знаю, но командира сразу убило, а мне одну ногу оторвало, а другую сильно изрезало осколками.

Комиссовали меня не сразу, сначала девять месяцев пролежал в госпиталях. В одном подлечат – в другой везут.

Вернулся домой на костылях – в сорок третьем. В деревне мужиков совсем нет – все на фронте, да и после победы мало кто вернулся.

Много жизней унесла война, у меня на фронте погиб отец. А мои пятеро братьев работали механизаторами, бронь у них была, в тылу нужнее были.

А техника тогда была без кабин, и «самосброски» и «лобогрейки», названия «техники» сами за себя говорят. Пыли братья наглотались, и все умерли от одной и той же болезни – рак.

Я вот почему всегда отказывался от интервью? Потому что не умею про войну говорить красиво. Страшно было на войне, что тут еще сказать?

Пригодилась она, арихметика

Когда пришел с фронта, все девки от меня нос воротили, поговорка у них такая была: если со мной поведешься, дите без ноги будет.

А одна, Мария, отдельно от них всегда была, потому что сирота круглая, вот она за меня замуж и пошла. Без свадьбы, конечно, не до того было. Зато прожили мы с ней счастливо пятьдесят восемь лет.

Как безногого и к фронту непригодного меня сначала поставили объездчиком полей – следить, чтобы скот не портил посевы. Потом меня единогласно выбрали председателем колхоза, так как «котелок» на плечах варил и считать умел хорошо. Пригодилась школьная «арихметика».

Голодали, конечно, сильно в то время. Мы с женой крапиву с лебедой варили и ели. А за то, что я выделил одной семье лишний пуд муки, меня хотели судить. А что большой семье этот пуд в голодное время, они его за один день съедят. Назвали меня врагом народа, мол, я утаил муку, не отдал все, что мог, для фронта.

Обошлось, не стали меня во «враги народа» записывать. Бабье особенно за меня заступилось: председатель деревню поднимает, а вы его судить вздумали!

Я в этом году поехал в родные места, столько лет там не был. От деревни осталось только название – Лукьяновка. Друзей и родственников моего возраста ни одного не осталось, их внуки только, да племянниц целая грядка. Это уже не та дружная деревня, в которой я жил.

Все, как в городе: раньше у нас клуб был, а теперь на его месте – бар, «Райский уголок» называется, девчата, как в городе, так же волосы распускают и каблуки длиннющие одевают.

Смешно смотреть, как такие девицы вляпываются каблуками в коровью лепешку. Да еще ногти отращивают и красят как городские девчонки.

Интересно, как же они коров доят? Бедные буренки. Да и меньше стала деревня, уезжает молодежь.

А некоторые окрестные деревни вообще стерты, как говорится, с лица земли. Одни холмы остались.

Грустно смотреть, а что поделаешь, деревень скоро совсем не останется.

Секрет долголетия

После председательства я перешел в торговую систему, был завхозом нефтебазы, завхозом Рабкоопа, а затем пушниной начал заниматься.

Вот с пушнины то и началось мое знакомство с Тувой. У нас в деревне – какая пушнина? Суслика если встретишь – и то хорошо. План мне нужно было выполнять, а более подходящего места, чем Тува и не найти, с такими-то лесами и зверями. Предложили работу, я и согласился, переехали в Кызыл.

Да так и осели мы семьей здесь. Прикипели к Туве сердцем. Полвека здесь прожил. Помирать пора, мне ведь 84 года уже.

Меня часто спрашивает молодежь: «Расскажи нам, дед, секрет долголетия, может, спортом занимался, не пил, не курил?» Какой там спорт! Особенно в деревнях. С утра пораньше лопату в руки и вперед, вот и весь секрет.

А вот горилку я больше нормы не употреблял никогда, этим могу похвастаться. Только на больших праздниках – свадьба, например или новый год. Курить – курил, но лет в сорок бросил – надоело. Зачем курить, если от этого никакой пользы?

Мне рекламы про всякие пластыри и леденцы от курения смотреть противно. Дело не в пластырях, просто мужики пошли слабовольные, с сигаретой справиться не могут.

Пиджак с наградами

Вот ты, дочка, войной интересуешься. Ты только, смотри, когда писать в газету будешь, не приври. Не набрехай лишнего, чего и не было.

Расскажу тебе для курьезу один случай про журналистов: во времена Хрущева это было, вся деревня наша тогда смеялась.

В Сибири начали сажать кукурузу на корм скоту, для людей она была непригодна – не успевала на полях выспевать. А тем колхозникам, которые больше центнеров со своего поля соберут, звание Героя Социалистического Труда давали.

К нашему агроному приехал корреспондент, сделал его снимок на фоне кукурузы. Когда мы увидели снимок, не поверили своим глазам – кукуруза была выше агронома чуть ли не в полтора раза, хотя на самом деле трудно было найти доходящую хотя бы до шеи.

Кое-как мы заставили агронома признаться, что для снимка выкопали в поле ямку примерно по колено, и его туда поставили. Долго потом ему стыдно было перед остальными колхозниками за это «геройское» фото.

Так что ты, из меня, дочка, особенного героя не делай, я воевал, как все. Для меня самые дорогие награды – орден Отечественной войны первой степени, орден Красной Звезды, медали «За боевые заслуги», «За Отвагу».

Вон в шкафу пиджак висит с наградами, я его только 9 мая надеваю. Почему? Да как-то неудобно в другие дни, скажут люди, что старик хвалится.

Заслуженный тунеядец

Перед Днем победы ученики пятой школы меня каждый год поздравляют. Кружечку с открыткой подарят, стихи прочитают. Приятно очень слышать поздравления от детей.

Но и грустно тоже. В том году дети рассказали, что из четырех стариков-ветеранов, список которых остался у них с прошлого года, в живых остался я один. Так что мрем, как мухи, скоро и поздравлять будет некого.

И на парадах 9 мая нас все меньше. Я два последних года по здоровью на празднике в центре города не был. А в этом году очень хочу вместе со всеми ветеранами быть. Медали нацеплю, волоса седые причешу, ногу пристегну и пойду. И внука, и правнука с собой возьму.

Внуков у меня трое, правнуков двое. Хорошие ребята. Внук Виталий – майор милиции. Я им и сыном Леонидом, полковником милиции, очень горжусь. Дочь Ирина – хозяюшка очень хорошая, таких уже и не найдешь среди женщин.

Мы с сыном и внуками постоянно вместе на озеро Чагытай ездим, очень я рыбачить люблю: в лодку сяду с удочкой и сижу, пелядь ловлю. Один раз поймал рыбу весом почти три килограмма. Но это давно было, сейчас в озере рыба гораздо меньше. На Енисее я не рыбачу, там ведь ходить много нужно, а из меня, безногого, какой ходок?

На дачу люблю ездить, в бане париться. В общем, тунеядничаю, как могу, но дети и внуки говорят, что я это заслужил.