Чем старше становлюсь, тем пристальнее вглядываюсь в прошлое – в свои детские годы, выпавшие на войну… Когда началась Великая Отечественная война, мне было три года. Жили мы в городе Минусинске, на улице Подсинской.
Отца моего – Григория Исаевича Рыбина – призвали в первый же день войны – 22 июня 1941 года. Трёхмесячные курсы танкистов он окончил досрочно и в звании сержанта был направлен на Ленинградский фронт.
Отец воевал в составе отдельного танкового батальона, весь личный состав которого состоял из танкистов, не имеющих боевого опыта. В одном из писем домой он рассказывал, как во время боя вытащил из горящего танка раненого товарища. Из района, занятого фашистами, они ползли к своим три дня, вернее, три ночи, чтобы не попасть в плен. Всё это время они «питались» болотной жижей. Тела их распухли от голода и холода, сапоги пришлось разрезать, так как снять их было невозможно.
Когда в Ленинграде начался голод, военные переживали блокаду вместе с ленинградцами: отец писал, что они добровольно отдавали половину своего пайка детям.
* Эхо той страшной блокады докатилось и до нашего сибирского городка. Весной сорок второго я увидела из окна, как хромая девочка лет девяти бродит по нашему огороду, выкапывая палочкой из-под оттаявшей земли клубни. Моя мама – Мария Ивановна – привела её к нам и накормила картошкой. А хлеба у нас не было. Хлеб мы с мамой и старшей сестрой Шурой и сами ели редко.
Берта ела картошку, стараясь не уронить ни одного кусочка, ни одной крошечки, и рассказывала, что они с мамой – эвакуированные из Ленинграда, что мама болеет, не может встать, и у них совсем нет еды. Мы слазили в подполье, нагребли картошки и понесли в дом, где жила Берта. Её больная мама лежала в холодной комнате и нехорошо кашляла. В комнате была только железная кровать и единственный стул. Мы сходили за дровами, истопили печь. Наша мама напарила в железной кружке корешки солодки.
Хрупкая женщина тонкими музыкальными пальцами взяла из маминых рук кружку и заплакала. Она пила горячий напар, ела картошку и плакала, плакала... И кружка дрожала в её руке. А Берта сидела на единственном стуле и тоже пила горячий напар. Эту картину я не забуду никогда в жизни.
Наши новые соседи чудом остались в живых. Согревшись и успокоившись, мама Берты рассказала, что в феврале 1942 года в город прорвался железнодорожный состав с продовольствием. После разгрузки в теплушки посадили женщин и детей и пытались вывезти из города в тыл, но состав разбомбили. Лишь немногие уцелевшие смогли по шпалам выбраться из этого ада. Берта обморозила ноги, и ей ампутировали полстопы, поэтому она и хромает.
* Весной 1942 года в наш дом пришла похоронка. В ней сообщалось, что наш отец, Рыбин Григорий Исаевич, геройски погиб 11 марта 1942 года – сгорел в танке и похоронен в братской могиле.
Собрались соседки, прочитали, многие плакали. Похоронки приходили на улицу Подсинскую часто. Женщины и дети читали их все вместе. И вместе плакали – о каждом невернувшемся. Вместе было хоть немного, но легче…
А через несколько дней пришло… письмо от отца: «Иду в семнадцатый бой». Письмо от живого папы опоздало: похоронка дошла быстрей.
Лихолетье мы пережили благодаря тому, что нам с сестрой назначили пенсию за погибшего отца – по 200 рублей. Это давало возможность покупать одежду. От голода нас спасал огород: своя картошка, свекла, морковь, лук и репа. Из Артемовска приезжала к нам баба Катя – папина мать, готовила нам «сладости»: томлёную в русской печи калину да паренки из свеклы и репы. А чай мы пили «вприкуску» с распаренными в кипятке корешками солодки.
И всё это время мама делилась нашей немудрёной едой с нашими соседями-блокадниками. Мы дружили с Бертой, особенно – моя старшая сестра Шура, ведь они были ровесницами.
* Мама долго не хотела верить, что отец погиб. Ведь бывало, что и после похоронки мужчины возвращались. И она ждала, ждала... Пока её ни увидел Костя Назаров, пришедший с японской войны. Он влюбился в маму с первого взгляда! Да и как можно было не влюбиться – мама была красавицей. Миниатюрная, с тонкой талией и длинными-длинными чёрными косами. Я любила встречать её с работы. Походка у неё была быстрая, летящая, ноги маленькие, обутые в туфельки на высоком каблуке. Голова поднята гордо, косы уложены венцом, в два ряда. Даже самое простое платье смотрелось на ней по-королевски.
В 1948 году мама вышла за Костю замуж. Жили они душа в душу, в 1949 году мама родила ему дочь Людмилу, нашу младшую сестру. Костя был замечательным отчимом, я звала его папой, потому что любил он нас всех искренне.
* Мама овдовела второй раз в 1956 году. Наш второй папа Костя умер от туберкулёза. У многих пришедших с войны, подорвавших на ней здоровье, был недолгий век.
… А письма от Берты приходили в наш дом и спустя годы после войны. Берта, уехавшая с мамой из Минусинска, не забывала поздравить нашу маму с праздниками и писала, что всегда помнит ту военную картошку и тот чай из корней солодки – такие сказочно вкусные.
Прим ред.: Альбина Григорьевна Наумова, в девичестве Рыбина, после окончания Красноярского медицинского института, который закончила и её сестра Александра, по распределению приехала в Туву – в 1962 году. Работала врачом до 1997 года, сейчас на пенсии, инвалид первой группы. Её супруг – Вячеслав Иванович Наумов – тоже врач, хирург-травматолог, сейчас инвалид первой группы. Врачом стала и дочь Светлана. Внуку Ванечке 10 лет. Именно для него пишет сейчас Альбина Григорьевна подробные воспоминания: о своём роде, о войне, о жизни. Чтобы знал и помнил.