ТАКАЯ КОРОТКАЯ ДЛИННАЯ ВОЙНА

Он ушел на войну, как большинство его сверстников, в неполных 18 лет. Она была короткой, его война: уже через четыре месяца рядового Филиппова, получившего тяжелое ранение, везли на восток. Один госпиталь, другой, третий...

Она оказалась очень длинной, его война. Она по сей день – и чем дальше, тем чаще, напоминает о себе болью в раненой ноге и болью душевной. Эта боль – о друзьях-товарищах, о знакомых и незнакомых солдатах, полегших в эстонских болотах, где довелось ему хлебнуть солдатского лиха. Эта боль – о земляках его из деревеньки Ключи, что в Красноярском крае – и сложивших головы на фронтах той великой войны, и вынесших ее тяготы в тылу. Эта боль – о фронтовиках, с которыми его свела журналистская судьба. Война определила его судьбу, его профессиональный и человеческий долг.

Вот уже шесть десятилетий Всеволод Филиппов пишет о солдатах Великой Отечественной. Его материалы выходили и выходят в газете «Тувинская правда», в которой он проработал два десятка лет, в районной газете «Знамя труда» в Каратузском районе Красноярского края, откуда он родом. Подписывает он их просто: «В. Филиппов, рядовой Великой Отечественной».

Я – ДЕРЕВЕНСКИЙ

Корни у него крепкие, сибирские. Деды-прадеды крепко на этой земле стояли, настоящими мужиками были. Что дом поставить, что хлеб растить, что артельную работу выполнять.

«В семидесяти километрах от Минусинска моя родная деревня Ключи. А в Туву мой отец, Петр Матвеевич Филиппов, еще в тридцатые годы ходил. Колхозная разнарядка была: доставить из Абакана в Туву определенное количество грузов разных. Вот он и доставлял вместе с другими мужиками. Четырех лошадей запрягал в подводы, грузились и вначале зимы отправлялись сюда через Саяны. Возвращались только по весне. А мы с соседскими ребятишками на воротах сидим, ждем. Нас в семье трое было: я – старший, сестра Зинаида (она сейчас на Дону живет), брат Александр (живет в Шушенском районе Красноярского края, долгое время руководил автобазой Минздрава).

Отец с матерью в колхозе с первого дня работали, отец даже одно время председателем был, потом работал механиком на МТС. Колхоз назывался «Серп и молот». Красивая была деревня. Сейчас там развалилось. Был я там год назад, навещал сродных сестер».

Особая часть семейной истории – судьба деда по матери, Алексея Васильевича Дурнева.

Он участвовал еще в русско-японской войне, воевал под командованием генерала Куропаткина. Мастер был на все руки, лошадей очень любил. После войны женился, выстроил себе дом тесовый, лошадей завел. В приданом у мамы Всеволода Петровича, Надежды Алексеевны, была и лошадь из отцовской конюшни. Гнедая кобыла по кличке Красотка. В пору коллективизации сдана была Красотка в колхоз.

А первого ее хозяина, Алексея Васильевича, постигла участь многих работящих мужиков. Раскулачили его, хозяйство порушили, а самого хозяина с женой, бабушкой Всеволода, выслали из деревни на прииск Артемовский. Там и умер Алексей Васильевич. Матушку Всеволода с мужем и детьми спасло то, что жили молодые отдельно. Бабушка ссылку пережила, умерла в родной деревне.

Мал был тогда еще Всеволод, не запомнил всего, а потому долг перед памятью деда считает невыполненным.

– Про деда книгу надо было написать, такой он был человек. Если б я тогда не был маленьким и глупым...

Книга осталась ненаписанной. Но главный долг он все же выполнил: дед сражался за Родину, и внук ходил в бой за Родину.

ВОСЕМНАДЦАТИЛЕТНИЙ РЯДОВОЙ

Он был солдатом и сыном солдата. Отец его, Петр Матвеевич Филиппов, воевал и в гражданскую, и в Великую Отечественную. Думал, уходя на фронт в 1943, что сыну воевать уже не придется.

Ошибся. Пригодился на войне и Филиппов-младший, 1926 года рождения, закончивший десятилетку. Воевал в составе II Ударной армии. Он и сейчас по-военному четко произносит: «II Ударная армия, 131 стрелковая дивизия, 482 стрелковый Нарвский полк».

«Взяли меня в армию в декабре 1943 года. Тощие мы все были, призывники. Третий год война шла, какие уж тут домашние разносолы… Повезли сначала в Красноярск, там немного нас откормили, ну и, само собой, военной науке обучали. Весной отправили воевать, мне по дороге на фронт как раз 18 лет исполнилось.

В конце мая 1944 попали мы на Ленинградский фронт, в Кингисепп. Блокада Ленинграда уже была снята. После пересылки перебросили нас под Нарву. Там, в болотах, и получил я боевое крещение.

В нашем пулеметном расчете пять человек было. Станковый пулемет – как у Чапаева. Только у того пулемет на тачанке возили, а мы его на себе таскали. Разбирали по узлам: одному – каток, другому – «тело», третьему – патроны, еще щит надо было тащить, одиннадцатикилограммовый. А кругом – болото с мелким таким кустарником, идешь по колено в воде.

Нас ночью подняли. Начало июня, рассвет быстро занимается.

Я еще подумал: «Вот с той стороны, где светает, нас привезли». При выходе из траншеи старшина, не глядя, вытряхивал все из наших вещмешков и насыпал в них патроны. Приговаривал: «Этого еще мало будет». На исходную точку прибыли, а там уже старые солдаты лежат. Впереди – сосновый лес, немцы в нем по краешку, а мы – в болоте, окапываться нельзя, вода везде».

ОН ТАК ХОТЕЛ УВИДЕТЬ МАМУ

«Как в бой вступили, я и не заметил. Двигались перебежками короткими: отбежим, упадем. Моего дружка, Пашу Прудникова, снайпер немецкий в первый же час подстрелил.

Паша в первом ряду шел. Вижу вдруг: упал он. Мы с Федором Ракутой, тоже сибиряк, из Боготола был парень, поползли к Паше. Приподнял я его, на моей руке он и умер. Положили ему пилоточку под голову и – все…»

И сейчас, когда Всеволод Петрович вспоминает тот бой и последние минуты жизни своего друга, у него влажнеют глаза и предательски дрожит голос. Я не спрашиваю, что он чувствовал тогда, восемнадцатилетний солдат, в своем первом бою. Вряд ли он говорил красивые слова о памяти, о долге дружбы. Именем друга он назвал своего сына и объяснил это просто:

«Имя хранилось в моем подсознании, хранилось, а потом оказалось именем моего сына – в память о моем друге, погибшем на моих глазах».

В год 55-летнего юбилея Победы он написал статью, в которой рассказал о Павле Прудникове. Назвал ее незатейливо и пронзительно – «Он так хотел увидеть маму». Статья была опубликована в «Тувинской правде» 20 апреля 2000 года.

«Были то ли последние дни мая, то ли первые дни июня 1944 года. Мы по окончании учебы в полковой школе ехали туда, на фронт. В товарных вагонах, при открытых воротах, в которых лишь жердь была нам преградой, мы по пути любовались яркой зеленью, вдыхали воздух весенней, родной нам всем Сибири. Позади остался Боготол, вот уже и Новосибирск миновали. Вдруг Павел говорит:

– Скоро будет станция Каргат. Это моя станция. Там у меня мама, сестренки. Я, может быть, увижу их.

И так он это сказал, с таким чувством, что всем нам захотелось, чтобы его мама вышла к эшелону, чтобы он увидел и обнял ее.

Вот совсем близко станция, наш Павел прямо тянется из вагона. Вот он уже подлез под страхующую жердь, вот повис снаружи вагона на одной руке. Ребята быстро сообразили: прикрепили два пояса к его ремню и так держали. А эшелон, не сбавляя скорости, прошел мимо станции, даже не по первому пути… Павел втянулся в вагон, сел на пол. В вагоне наступила тишина, мы все хотели, чтобы встреча с мамой, пусть мимолетная, состоялась. Чтобы он увидел свою маму, он так этого хотел…».

А НАМ ТАК МОРЕ УВИДЕТЬ ХОТЕЛОСЬ

Не суждено было вернуться Павлу Прудникову и многим другим из того, первого боя, не суждено было многим вернуться из других боев. За них за всех рассказывает рядовой Филиппов.

«Фронт был прорван, наши войска пошли дальше на запад. И мы пошли. По 90 километров за сутки проходили.

День и ночь шли, спали – и то на ходу. По пути заслоны били немецкие. А по обочинам дорог, под охраной, пленные передвигались. Ребята им немало солдатских «ласковых» слов сказали.

Немцы пленные, те улыбчивые были: «Гитлер капут!». А русские, власовцы бывшие, наоборот, очень мрачные, понимали, что их ждет за предательство. Один сказал, что из Новосибирска он. Ребята ему сразу: «Что в Новосибирске помнишь?». Оказалось, и правда – сибиряк. Перемешала людей война…

Вышли на западное побережье Эстонии. Поплыли на острова Моонзундского архипелага. Наше подразделение молодой эстонец перевозил. На лодке под парусом. И все просил нас пригнуться, не высовываться, а нам так море посмотреть хотелось. Доставил он нас на остров Вормси. Дальше, на остров Даго (всего километров 18 – 20) целый день переправлялись. По двадцать человек в шлюпке. С километр до берега не доплыли, шлюпки стали за дно задевать. Пришлось дальше вброд идти со всем снаряжением и оружием. У кого автомат, у кого пулемет, у кого – десятизарядная винтовка, очень капризная штука, чуть песок попал, она уже не стреляет. У меня-то хорошая была – наша, и пулемет «Максим» был. Я в ходе боев уже сам обзавелся оружием.

С острова Даго на барже перевезли нас на другой остров, Эзель (прим.: прежнее название – Сааремаа). Большой остров, там аэродром наш был. Тут пришли «покупатели» из артиллерии, стали к себе звать. А у меня же отец в артиллерии воевал, я и решил, что тоже в артиллеристы пойду. А командир мне: «Ишь ты, в артиллеристы собрался, а пулемет кто будет таскать?». И не отпустил. Так я в пехоте и остался.

На Эзеле весь наш полк сражался, бились там крепко. На одном из участков встретились с эстонским подразделением. Вместе дорогу расчищали, курили, рядом потом воевали. Это сейчас нас в Прибалтике называют захватчиками. А сколько там ребят наших полегло. Из двух полков нас потом в один батальон собрали. Я почти всю Эстонию прошел…»

О своем пути по Эстонии Всеволод Петрович тоже на страницах «Тувинской правды» рассказал. Накануне очередной годовщины Победы, 8 мая 2001 года вышел его материал «Шла пехота по морю» все под той же подписью – «В. Филиппов, рядовой Великой Отечественной». Есть в нем и про эстонцев, и про марш по 90 километров в сутки. А всего рядовой Филиппов и его однополчане прошли по Эстонии пешком больше тысячи семисот километров.

Есть там и рассказ о фронтовом друге, казахе Сабалаке Оразалинове. О подвигах его писали в газетах и после войны. Они с Всеволодом Петровичем переписывались после Победы, собирались встретиться. Не довелось, война настигла Сабалака в мирное время, умер от ран. Многое и многих помнит солдат Филиппов. О многом рассказывает в своих статьях, зарисовках, очерках. Правда, о том, за что получил в ходе тех боев медаль «За отвагу» не распространяется особо: «Бежал, стрелял, как все».

Я ЖИВОЙ, ТОЛЬКО НЕМНОГО РАНЕНЫЙ

Дату своего ранения – 3 октября 1944 года – называет без запинки.

«В наступление пошли. Мы на равнине, немцы – в лесу. «Катюши» край леса так обработали, что мне казалось: никто у немцев больше не поднимется. Но они поднялись. Артподготовка закончилась, мы уже наготове залегли. Надо мной – березка молоденькая такая, но высокая. Вот в березку эту и угодила мина, осколок от нее мне насквозь колено пробил. Старший товарищ, украинец Гошко, сразу ко мне: «Давай, сынок, посмотрим». Попытался меня перевязать, а потом вывел за лесок, там уже раненых собирали. Посадили меня на телегу, повезли на пункт первой помощи».

А дальше – необходимое отступление. Не о ранении своем, а о дружбе солдатской, о товарище старшем:

«О Гошко этом надо отдельно сказать. Было ему уже за сорок. И опекал он меня как сына. Прикрывал собою. И всегда у него было что-то съестное припасено, подкармливал меня, заботился. На фронте особые были отношения. Старые солдаты к нам, молодым, как к своим детям относились. Братство было такое, какое в мирной жизни между родными не всегда бывает».

– И долго вам помощи ждать пришлось, Всеволод Петрович? – спрашиваю ветерана, ожидая услышать подробности общения с фронтовым хирургом. Но рассказ его – совсем о другом.

«До пункта первой помощи доставили меня благополучно. Пока я ждал осмотра, так есть захотел, будто до этого год не ел. Старшина, который на ПМП служил, вынес булку хлеба, разрезал на куски, маслом намазал и раздал раненым. Съел я этот кусок, еще хочу, огляделся:кому совсем плохо – те свой хлеб не съели. Ну, я и его съел. И почему такой голод напал – не пойму.

Вывезли нас на катерах на большую землю, в Таллинн. Прямо в трюмах везли. Потом матросы выгружали: забросят на плечо к себе и несут. В госпитале санитарки да сестрички встретили. Бедные, как они нас тащили. Я почему-то запомнил, что был очень грязный. В палате – все эстонцы, они в восьмом национальном эстонском корпусе воевали. Смотрю: один все молчит, вовсе не эстонец оказался, а мой земляк, из соседней деревни.

Из Таллинна в Ленинград перевезли. Оттуда я маме телеграмму отправил, что живой, только немного раненый. А в конце 1944 погрузили нас в вагоны, повезли по железной дороге. Куда везут – не знаем, поняли только, что на восток.

Долго ехали. Однажды из разговоров сестер услышал, что вот-вот будем Красноярск проезжать. «Я сойду, – говорю, – это же мои родные места». А куда сойду с загипсованной ногой, неходячий? Проехали и Красноярск, и Иркутск. Потом Байкал пошел, по самой кромочке его ехали. Он еще не замерз тогда, плескался. Волны в берега били. Так я в первый раз увидел это священное море – из окна вагона санитарного поезда.

Привезли в Улан-Удэ. Мороз стоял страшный, а мы все в нижнем белье. Двери распахнули. Нас в такие ватные «конверты » и – на носилки. А встречали нас совсем девчонки, студентки оказались. Я глянул на них и думаю: «Как же они понесут- то нас? Ручонки тоненькие, шеи торчат, а мы же все-таки мужики, тяжелые, больше их намного». А они вчетвером носилки берут и бегом к машине тащат. Как они в узкие двери вагона проходили – ума не приложу».

Девчонкам этим, с тонкими рукамипрутиками, с длинными шейками, посвятил он проникновенное «Спасибо, девочки из сорок четвертого…» («Тувинская правда», 4 мая 2000 года). «… Эти девочки – маленькие, щупленькие, проворно и ловко отстегивали от стен наши носилки. И ставили их на пол. Также быстро подкладывали под нас стеганые ватные «конверты » И упаковывали нас в них… Вчетвером, совсем тоненькими-тоненькими ручками, едва поднимали они носилки, и пробирались узким коридором к выходу. Напрягались их бледные лица. Казалось, в ниточку вытягивались их руки… В вагонах тех лет было лишь две ступеньки. Чтобы оказаться на земле, надо было спрыгнуть. И удержать тяжелые носилки. Снять их и переставить в кузов «полуторки ». И с этим в ту морозную ночь справились девочки с бледными лицами и в ветхой одежде. Острое чувство жалости испытал я к ним в тот момент. И это чувство сохранилось у меня на все годы».

В улан-удэнском госпитале рядовой Филиппов лечился до конца марта 1945 года. Говорит, лечили хорошо, нога стала «оживать ». Вспоминает, что к услугам раненых даже зал тренажерный был, где разрабатывали они свои руки-ноги. И сожалеет: ничего ему не известно о судьбе главного врача по фамилии Звонарев.

ПУТЬ ЖУРНАЛИСТА

День Победы он встретил в Иркутске, там и комиссовали рядового Филиппова. Началась его другая жизнь. Возвращение с войны, растянувшееся на долгие десятилетия.

Уже в другом строю, журналистском. Перебрался в Туву, куда отец его с обозом ходил до войны. Пошел работу искать. В горкоме комсомола сказали: «Иди в «Молодежь Тувы».

«Даже не спросили, писал ли я когданибудь в газету. Пришел я туда, а там заведующий отделом Тимофей Сермавкин, хмурый такой, в очках. Дал мне письмо, велел подготовить. Я написал какую-то чепуху. Он смял мой «шедевр», велел снова писать… И так – несколько раз. Заместителем редактора был тогда Петр Гриценко, фронтовик, уже опытный журналист, он и оценил первый удачный материал: «Ну вот, наконец-то написал». Редактировал газету Константин Азов. «Молодежка» выходила на двух языках – русском и тувинском. А первая командировка была в Шагонар и Чаа-Холь, уютное было место…»

В начале его журналистской карьеры и случилась еще одна фронтовая потеря: пришлось расстаться со старым комсомольским билетом. Шла замена документов. Всеволод Петрович вспоминает: «Так не хотелось мне этот билет менять, в комсомол я прямо в окопе вступал, перед боем. И билет мне там же вручил комсорг батальона. И первое поручение дал: не трусить. Сидели, пригнувшись, пулемет мой рядом стоял. Просил оставить мне билет, сказали – не положено».

Не могли понять комсомольские начальники, что значит для рядового комсомольца эта красная книжечка, полученная на передовой.

Мирная жизнь шла своим чередом. Довольно скоро молодого журналиста «подсмотрели» в Улуг-Хеме, куда он был направлен собкором «Молодежки». Пригласили возглавить создаваемую районную газету. Там, в Шагонаре, и семьей обзавелся. Молодой педагог, Анна Михайловна Энютина, дочь погибшего солдата, стала его женой. Заводная была, активная, политзанятия проводила. Приходят как-то на очередное такое занятие люди, а на двери клуба объявление: «Сегодня занятие переносится на квартиру Анны Михайловны…»

А на квартире – скромная свадьба. С тех пор они вместе, вырастили двоих детей. С тех пор все материалы Всеволода Петровича первой читает супруга. Шутит: «Я у него – личный секретарь». Помнит его героев, темы материалов, помнит его нештатных авторов.

– Был у Всеволода Петровича такой автор – Дмитрий Антонович Гордей, 1888 года рождения. Бывший питерский рабочий, он еще в Омской области МТС создавал, был потом в Туву приглашен, создавал МТС в Шагонаре, а как на пенсию вышел, с газетой сотрудничал. Так Всеволод его, 70-летнего старика, с собой в командировку брал, на заднем сиденье мотоцикла по селам возил. А когда Юрий Гагарин в космос полетел, они как раз у нас во дворе мотоцикл этот ремонтировали. Бросили все, в магазин побежали.

А командировки его и сосчитать невозможно. Не успеет сдать материалы после одной – снова в дорогу. Но я ему «отплатила»: когда возглавляла институт усовершенствования учителей, объехала всю республику.

– А после Шагонара что было, Всеволод Петрович?

– А после Шагонара был Никита Сергеевич Хрущев. Он не только велел кукурузу выращивать, но и взялся районы укрупнять. С кукурузой, между прочим, не самая плохая задумка, если бы ее по уму воплощать. Где кукуруза у нас была – там и скот с кормами был.

Когда районы укрупняли, вместо районных газет сделали межрайонные. Нашу «Кызыл Тук» закрыли, создали «За коммунистический труд», обслуживала она Тандинский, ПийХемский, Каа-Хемский, Тожинский районы. Редакция находилась в Кызыле. Меня вскоре назначили редактором, заместителем был Алексей Артаевич Дугержаа. А потом все укрупнение отменили, газету закрыли. Меня взяли в «Тувинскую правду» в 1965 году, до пенсии

там проработал.

 

Я ВАШ, ДРУЗЬЯ, И Я У ВАС В ДОЛГУ

Уже полтора десятка лет ветеран – на заслуженном отдыхе.

Радуется внукам (их четверо) и правнукам (пока один). Но журналист всегда остается журналистом. И день у него начинается со знакомства со свежей прессой. С радостью отмечает удачи юных коллег, с горечью говорит о проблемах и промахах. С искренней любовью вспоминает о своих героях и о тех, с кем пришлось трудиться.

«Правило у нас было простое: все, кто дело делает на совесть, в газете должны быть отмечены. Мои любимые герои – деревенские жители. Александра Стрелова – известный на всю Туву агроном из Суши. Нина Селина, директор школы в Туране. Она при поддержке председателя колхоза «Красный пахарь» Петра Астафьева создала первую в республике ученическую производственную бригаду. То, что там сейчас осталось – это осколки... Иван Данзурун, знаменитый чабан в Тес-Хеме, сколько раз я у него бывал... Петр Ермолаев, бригадир механизаторов из Успенки...». Все – о героях, и ни слова о том, что журналистский труд его оценен Орденом «Знак почета».

Став городским жителем, с «городскою» же профессией, он не забыл свои деревенские корни, не порвал связи с родной деревней. И, как верный сын, постарался, чтобы память о ней стерлась. Он не раз писал о том, как встретила его деревенька войну, как уходили на фронт мужчины. Рассказал о тех, кто работал в тылу. В его материалах предстают живыми ушедшие воевать: бригадир полеводов Павел Шурыгин, трактористы Иван Бакуров, Иван Лесников, коневод Иван Васильев. Он рассказал о подростках, заменивших отцов в поле, на фермах – Викторе Бородине, Алексее Холодове, Дине Булановой, Наде и Люсе Бакуровых, о своем дяде – Николае Матвеевиче Филиппове, председателе колхоза, которому после Победы было присвоено звание Героя труда.

Накануне 60-летия Победы Всеволод Петрович вновь сел за письменный стол. Материал для районной газеты «Знамя труда» он назвал «Тяжелая ноша моей деревни».

«Человек шестьдесят из нашей деревни ушли воевать. Более сорока не вернулись. По двое-трое из семьи. У Ивановых два сына погибли. Холодовых – двое. Лесновых – пятеро. Ефановых – трое. Васильевых – двое. Уткиных – двое... А в деревне было дворов шестьдесят всего.

Я тут стихи нашел:

Я ваш, друзья, – и я у вас в долгу,

Как у живых, – я так же вам обязан.

И если я, по слабости, солгу,

Вступлю в тот след, который мне

заказан,

Скажу слова, что нету веры в них,

То, не успев их выдать

повсеместно,

Еще не зная отклика живых, –

Я ваш укор услышу бессловесный.

Суда живых – не меньше павших

суд.

И пусть в душе до дней моих

скончанья

Живет, гремит торжественный

салют

Победы и великого прощанья».

Александр Твардовский, автор знаменитого «Василия Теркина», написал эти стихи в 1948 году. Всеволоду Филиппову было тогда чуть больше двадцати лет. Впереди были десятилетия, которые он посвятил людям и Памяти. Посвятил возвращению с войны.

Анна ЛАЧУГИНА

Фото Виталия ШАЙФУЛИНА, Владимира САВИНЫХ, Нади АНТУФЬЕВОЙ и из семейного архива Всеволода Филиппова

(«Центр Азии»

№ 39, 30 сентября 2005 года)

 

Фото:

1. Рядовой Филиппов перед выпиской из госпиталя. На груди – медаль «За отвагу». г. Улан-Удэ. 1944 год.

2. Родители Всеволода Петровича – Петр Матвеевич и Надежда Алексеевна с правнуом Денисом. 1982 год.