газета «Центр Азии»

Вторник, 3 декабря 2024 г.

 

архив | о газете | награды редакции | подписка | письмо в редакцию

RSS-потокна главную страницу > 2005 >ЦА №33 >«И ВСЁ-ТАКИ ХОЧЕТСЯ, ЧТОБЫ ЭТО СЛУЧИЛОСЬ»

«Союз журналистов Тувы» - региональное отделение Общероссийской общественной организации «Союз журналистов России»

Самые популярные материалы

Ссылки

электронный журнал "Новые исследования Тувы"

Daddy . медтехника в магазине GIZ.by

«И ВСЁ-ТАКИ ХОЧЕТСЯ, ЧТОБЫ ЭТО СЛУЧИЛОСЬ»

Люди Центра Азии ЦА №33 (19 — 26 августа 2005)

HWScan00168_33.gifОна снова прилетела в Кызыл. И поехала в Чадан – к руинам храма Устуу-Хурээ, с которыми ее жизнь связана вот уже 22 года.

Зачем ей, по национальности – еврейке, по прописке – москвичке, этот буддийский храм в тувинской степи? Кто она – и сейчас, в свои семьдесят пять лет, красивая женщина с необычным именем – Вилля Емельяновна Хаславская?

«Изменить свое имя – это отказаться от себя»

– Вилля Емельяновна, что означает ваше необычное имя?

– Я родилась в те годы, когда детям давали новые имена, в соответствии с духом времени. Среди моих сверстников было очень много Кимов – Коммунистический Интернационал Молодежи. Были Вилены – Владимир Ильич ЛЕНин, Сталины. Дети носили имена Радий, Вольт и даже Электрификация.

И мои родители, комсомольцы, тоже дали мне соответствующее имя: Вилля – Владимир Ильич Ленин, по первым буквам. А второе «л» – для благозвучия.

– Многие потом, вырастая, меняли свои так опрометчиво данные родителями идеологические имена. А у вас не возникало желания сменить его на что-то нейтральное?

– Например, Валя? Да, это было бы проще и понятнее. Но изменить свое имя – это как бы отказаться от себя. Это же не волосы перекрасить в другой цвет. Так 75 лет и живу с данным родителями именем.

– А кто ваши родители?

С родителями. 1931 год.– Отец – Емельян Абрамович Хаславский – военный врач. Я ношу его фамилию, так как в браке не состояла. Сейчас я предполагаю, что отца на самом деле звали как-то по-другому: не Емельяном, а, возможно, Эммануилом. В двадцатые годы активно шел процесс ассимиляции евреев, долгие годы живших в так называемой «черте оседлости» – в известной изоляции. Очень многие меняли свои имена на русские. Так Голды стали Ольгами, Ханы – Аннами, Борухи – просто Борисами. Но теперь уже об этом спросить некого.

Мама, Эсфирь Львовна, всегда носила свою девичью фамилию – Комм. Всю жизнь, с юности до самой смерти, работала. К сожалению, ей не удалось получить высшее образование, так как нескольких классов трудовой школы (нечто вроде ПТУ) было недостаточно для поступления в вуз. А на рабфак ее не приняли, так как происходила она из Чернигова, который считался сельскохозяйственным районом, а на учебу направляли молодежь преимущественно из районов промышленных.

Отец же после рабфака окончил Военно-медицинскую академию в Ленинграде. Там я и родилась. И очень гордилась в детстве тем, что родилась в клинике этой академии. Потом отец получил назначение в санчасть летного полка – в Воронежскую область. В середине тридцатых, после столкновений на КВЖД (прим. авт.: Китайско-Восточная железная дорога), полк перевели в Забайкалье, в Нерчинск. Так в четырехлетнем возрасте я попала в Сибирь, где мы прожили несколько лет. Помню, долго хранила сделанного из уральского камня льва, которого мне подарили ехавшие с нами в поезде красноармейцы.

А в тридцать восьмом году мы с мамой и младшей сестрой, которой едва исполнилось шесть месяцев, переехали к маминым родным в Чернигов.

В Чернигов мы вынуждены были переехать, потому что отца арестовали. Посажен он был за халатность по организации противопожарных мероприятий: в военном санатории, который он возглавлял, случился пожар. Слава Богу, ему не приписали диверсии или еще чего похуже, ведь это был тридцать седьмой год… Отец рассказывал, что когда сидел в общей камере, по ночам раздавался лязг замков и никто не знал: кого вызовут и вернется ли вызванный назад.

– Отец вернулся?

С младшей сестрой Тамарой в Чернигове. 1939-1940 годы.– Вернулся. Дали ему четыре года. Он отсидел три и вернулся. Его восстановили в армии, хоть и с понижением в звании, и дали комнату в Москве, что было чудом по тем временам. Так что с сорокового года я – москвичка.

Смешная история произошла у нас со справкой, дающей право на эту четырнадцатиметровую комнату. Справка хранилась в папке, в ящике дивана. Был у нас такой диван – с высокой спинкой, полочкой. В доме, построенном в середине тридцатых годов, были деревянные перекрытия и водились мыши. Одна из них устроила гнездо в ящике дивана и изгрызла в мелкие клочки эту бесценную справку, сделав из нее уютную подстилку. И вот я помню, как отец с мамой старательно наклеивали эти клочки на лист бумаги, но так и не смогли восстановить важную подпись какого-то начальственного чина.

Наш пятиэтажный дом стоял на улице Мытной, в коммунальной квартире жили три семьи. Общая кухонка – четыре с половиной метра, но жили очень дружно. В самой маленькой, десятиметровой комнате, жили молодожены, инженеры – очень милые Ашхена Михайловна и Федор Федорович. Она армянка, он немец, по паспорту Фриц Фрицевич.

Когда объявили о начале войны, бедный Федор Федорович сделался белый, как стенка. Он понимал, чем это ему грозит. Действительно, его, как и всю его московскую интеллигентную семью, депортировали, отправили куда-то в лагеря, потом на поселение. Она долго-долго его ждала. Но так и не дождалась.

– О том, что перенесли во время войны при «переселении народов» советские немцы, мы уже беседовали с героем одного из интервью – Анатолием Наглером. А вот тема «война и евреи» резанула меня в одном из стихотворений Бориса Слуцкого, которое так и называется «Про евреев».

Евреи хлеба не сеют,

Евреи в лавках торгуют,

Евреи раньше лысеют,

Евреи больше воруют.

 

Евреи – люди лихие,

Они солдаты плохие:

Иван воюет в окопе,

Абрам торгует в райкопе.

 

Я все это слышал с детства,

Скоро совсем постарею,

Но все никуда не деться

От крика: «Евреи, евреи!»

 

Не торговавший ни разу,

Не воровавший ни разу,

Ношу в себе, как заразу,

Проклятую эту расу.

 

Пуля меня миновала,

Чтоб говорили нелживо:

«Евреев не убивало,

Все воротились живы!»

 

– «Все воротились живы…» (Замолкает.)

Отец погиб 23 июля 1943 года. Под Воронежем, на станции Россошь. Мы в это время были в эвакуации в Омске.

Погибли два моих двоюродных брата – сыновья тети Сони. Старший Боря Поляк – на флоте. А младший, Толя, с которым я была особенно дружна, ушел на фронт, еще даже не окончив школу, и погиб под Сталинградом. Младший мамин брат Борис был в партизанах, пришел в Чернигов с заданием, но его выдали. Фашисты его повесили.

Пятый пункт

– Ощущала ли девочка из еврейской семьи проявления антисемитизма?

– Хо, хо! Еще как ощущала. В школе – изредка, на бытовом уровне. Но в сорок восьмом году я окончила школу и поступала в московский полиграфический институт, на факультет художественного редактирования. У меня был сильный рисунок и абсолютно проходной балл, но я не поступила. Меня не приняли в институт ни по основному списку, ни по дополнительному, куда включили даже еле набравших троечки. Я просиживала очереди в разные кабинеты. И в каждом кабинете мне задавали вопрос: «Кто вы по национальности?» Я отвечала: «Еврейка». И все. Больше меня уже ни о чем не спрашивали.

– Не помогло даже то, что вы – дочь погибшего на войне офицера?

– Нет, какое это имело значение по сравнению с национальностью. Через год я поступила на вечернее отделение Московского государственного университета, на искусствоведческое отделение исторического факультета. Мамина зарплата была крохотная, пенсия, которую я получала за погибшего на войне отца, пропала – ее выплачивали только учащимся очных отделений. Осталась только пенсия на младшую сестру. Мне нужно было искать работу. И четыре года меня никуда на работу не брали.

Помню, однокурсница, работавшая в архитектурной мастерской, привела меня в свой отдел: им очень нужны были чертежницы. В отделе меня приняли очень хорошо, сразу же определили, какую работу мне поручат. Но надо было идти в отдел кадров – с многостраничной анкетой. Говорю: «Меня не возьмут». «Что вы, не может быть, вы же нам полностью подходите!»

Я оказалась права. Кадровик – отставник с каменным лицом и оловянными глазами – дальше первой половины первой страницы анкеты и смотреть не стал.

– Графа «национальность» как раз и стояла в первой половине – пресловутый «пятый пункт». Как у Высоцкого: «Говорит, что за графу не пустили пятую»?

– Да. Впрямую, конечно, об этом не говорили, находили другие аргументы, например: «Вы учитесь, это будет мешать работе». Вот так…

Так что на первую штатную работу мне удалось устроиться только в 1953 году, после смерти великого вождя и отца всех народов.

Соответственно и жили. Я помню, как мечтала: начну работать и буду покупать себе в университетском буфете на обед кулебяку – кусок пирога с капустой. Кулебяка мне была не по карману. Мой обед в университете состоял из порции винегрета с большими кусками лука, в котором маслом и не пахло, куска черного хлеба, стакана чая и пирожка с повидлом.

Как могла, подрабатывала случайными заказами: вычерчиванием графиков для диссертантов, фотографией. От отца остался фотоаппарат: «ФЭД» выпуска весны сорок первого года, с прекрасной оптикой. И вот я стала после войны его осваивать. И однажды соседи моей одноклассницы попросили меня сфотографировать их дочь вместе с любимым полосатым котом. И дали за это мне деньги в конвертике. Это был первый мой гонорар.

А потом меня стали передавать из семьи в семью по рекомендации. Приходила на целый вечер: ребенок играл, кушал, купался – привыкал ко мне. И у меня получались хорошие портреты. Позже снимала природу, памятники архитектуры: в поездках, в походах. Снимала на Урале, в Архангельской области – это мои самые любимые снимки, в Туве.

– У вас дома, в Москве, я просматривала огромные кипы ваших фоторабот – портреты, пейзажи. Вы никогда не выставлялись, не печатались?

– Нет. Только однажды, еще в студенческие годы, в пятидесятых, в одном доме под Москвой устраивали любительскую выставку, там было несколько моих работ. И уже в девяностых мы делали вместе с Виктором Викторовичем Бугровским альбом об Убсунурской котловине. В этом альбоме очень много моих тувинских снимков.

– А еще меня поразила в вашей квартире одна из двух комнат, превращенная в ювелирную мастерскую. Вы, оказывается, еще и ювелир.

– Ну, «мастерская» и «ювелир» – это слишком громко сказано. Просто у меня была приятельница – ювелир. Какое-то время я была у нее в помощницах, именуясь при этом «Ванька Жуков – девятилетний мальчик». Кое-чему научилась. Когда она уезжала во Францию, то оставила мне свои инструменты. Мне достались мотор, горелка, разные плоскогубцы-круглогубцы.

Конечно, очень увлекательное занятие. Но для этого, как и в фотографии, как и в игре на фортепиано, и даже в работе «медвежатников», которые вскрывают сейфы, нужна постоянная практика. Тогда чего-то получается. А если ты делаешь это от случая к случаю, то получается ерунда. Так что я просто немного «клепаю» подарки друзьям и знакомым.

Но все равно это очень приятно. Вот сейчас ношу кольцо с лазуритом, которое сама сделала. К двадцатитрехлетию внучки Ксении мастерю ей колечко с камушком, который она сама выбрала.

– У вас одна внучка?

– У меня еще и правнучка есть – Анастасия, ей почти три года – дочка Ксении. И второй внук – Андрей. Ему одиннадцать лет. Это дети моего сына Николая. Николай – архитектор, закончил, как и его отец, архитектурный институт.

– А как вы сами стали архитектором-реставратором?

– После долгих поисков работы я несколько месяцев служила внештатным экскурсоводом в Государственном музее восточных культур, а потом, наконец, меня взяли в штат – в Центральную научную реставрационную мастерскую, где и познакомилась с Колиным отцом. Потом пять лет была научным сотрудником в подмосковном музее Абрамцево, а затем – в 1963 году – снова пошла работать в архитектурно-реставрационную мастерскую, где занималась историко-архитектурным обследованием Москвы и исторических городов Московской области. Кроме исследовательских работ выполнила несколько рабочих проектов реставрации московских памятников конца ХVIII – начала XIX веков.

С 1971 года ездила в экспедиции по программе «Свод памятников истории и культуры». Этот громадный проект затеяло в начале семидесятых Министерство культуры РСФСР совместно с Институтом искусствознания Академии наук СССР. Благодаря ему были обследованы обширные территории, выявлены и описаны уцелевшие до наших дней, по большей части, неучтенные культовые, жилые и хозяйственные постройки: и в городах, и в глухих, часто заброшенных, деревнях. Была в Архангельской, Костромских областях, в Ненецком округе, на Урале – северо-востоке Челябинской области.

 

А ВОТ ОБНАРУЖИЛИ!

 

– А как попали в Туву?

– Сначала, в первый раз, в семьдесят шестом году, пошла просто в туристический поход по Тодже. Вместе с Виктором Викторовичем Бугровским (прим.: В. В. Бугровский – 1928-2004 г.г, доктор технических и биологических наук, профессор экологии, ведущий научный сотрудник Института географии РАН, Тувинского института комплексного освоения природных ресурсов СО РАН, научный руководитель Убсунурского международного центра биосферных исследований) прошли пешком и на лодках маршрут от поселка Хамсара до Тоора-Хема.

А в 1980 году я пошла в Москве в Министерство культуры, где меня уже хорошо знали, с предложением экспедиции в Туву, так как она до тех пор в программе свода памятников не участвовала.

Там очень обрадовались, написали в Туву: просим принять группу. Получили ответ: у нас никаких памятников нет, нам никто не нужен.

– А, может быть, написавшие тот ответ и были правы: ну, какие памятники архитектуры можно было обнаружить в Туве? Нет их и быть не могло. И ничего вы обнаружить не могли.

– А вот обнаружили! В первый раз, в восемьдесят первом, Министерство культуры РСФСР дало нам командировку от себя – на разведку. С Виктором Викторовичем Бугровским побывали в Эрзинском, Пий-Хемском, Тоджинском, Каа-Хемском, Тандинском районах. Помню, как интересно мы попали в село Сизим. Над Сизимом – такая плоская гора, где в то время был аэродром. Перед тем, как прилететь самолету, начальник аэропорта готовился: выгонял с летного поля пасшихся там коров. Оттуда, где на моторках, где верхом, добрались и в Верховье – в старообрядческие скиты.

В восемьдесят третьем приехали уже по приглашению министерства культуры Тувинской АССР и уже более тщательно «прочесали» территорию, а в Верховье добрались до самого последнего скита.

Во время этих обследований нашли массу интересного. Во Владимировке и Бай-Хааке, например, – амбары в традициях северной русской архитектуры. В Ужепе – станок для ковки лошадей. В скиту выше Ужепа – совершенно фантастическую маленькую водяную мельницу. Действующую! Нигде в России подобной не сохранилось, как не сохранились крытые гумна. А мы нашли два – тоже в скиту.

В Пий-Хемском районе – очень интересна усадьба Сафрона Медведева. В самом Туране – церковь Святого Иннокентия, правда, уже не действующая, а перестроенная в школьное помещение, два хороших деревянных дома двадцатых годов: тот, где сейчас музей, и дом рядом. А какая школа упоительная! В Уюке – старые дома и амбары. Очень интересный деревянный дом в Сарыг-Сепе – на улице Енисейской. В Тора-Хеме – очень своеобразный домик: нечто переходное между юртой и избой. Около Ильинки – старый ряжевый мост. И это еще не все!

Так что, как видите, интересные постройки русских переселенцев, принесших с собой традиционные формы деревянной архитектуры русского Севера, мы в Туве нашли. Сделали на них паспорта.

Паспорт – это такая подробная анкета, где фиксируется все: наименование, местонахождение, датировка, строитель, степень сохранности, стоит ли на охране. К ней прилагается план постройки и аннотированные фотографии.

Очень интересно было работать над паспортом юрты с расписной дверью, которую я нашла в Эрзинском районе на летней стоянке чабанов.

Сделала я паспорта и на все братские могилы. Кстати, интересно, но очень печально: на месте памятника Красным партизанам в Кызыле, у Енисея, было три братские могилы. Лишь на одной из них установили нынешний памятник, а две другие просто сравняли с землей и заасфальтировали. Увы.

Памятники архитектуры в самом Кызыле считанные. Самый интересный дом – здание нынешней «Тувапечати» на улице Ленина, вот это точно памятник архитектуры, сохранившийся от первоначальной застройки Белоцарска.

– А как вышли на развалины Вернечаданского храма – УстууХурээ?

– Занимаясь этим обследованием, я неоднократно сетовала на то, что культовых буддийских построек никаких не сохранилось. И однажды заместитель министра по строительству Кызыл-оол Монгуш, был такой решительный, инициативный человек, говорит: «А вы знаете, под Чаданом есть развалины буддийского храма».

И мы с Бугровским рванули в Чадан!

Это было в 1983 году. Приехали в Чадан, переночевали в танковой воинской части, которая тогда там располагалась, а утром поехали за город – искать эти развалины. С трудом нашли – в зарослях ивняка и облепихи: тогда оросительные канавы на лугу еще не высохли; это сейчас вокруг руин храма – пустыня. Проемы в глинобитных стенах были заколочены досками – храм использовался как загон для скота, рядом складировали совхозное сено.

 

ТАКОГО ХРАМА БОЛЬШЕ НЕТ НИГДЕ В РОССИИ

 

Мы сделали шагомерный обмер плана, сфотографировали. В Кызыле, в республиканском музее, я получила две фотографии храма, сделанные известным краеведом и основателем музея Владимиром Ермолаевым в 1925 году. Это стало основой для дальнейшей работы. Тогда же написала докладную министру культуры Серену – о том, что нужно сохранить эти руины, что возможна даже их реставрация. И в начале следующего года храм получил статус охраняемого государством памятника архитектуры.

А потом Кызыл-оол Монгуш загорелся идеей создания архитектурно-этнографического музея под открытым небом и предложил мне разработать его проект. Предполагалось разместить его в урочище Чайлаг-Алаак, в нескольких километрах к югу от Чадана, и включить в его композицию реставрированный храм Верхнечаданского хурээ. Для этого нужно было более тщательно и детально провести обмерно-исследовательские работы по всем предполагаемым экспонатам будущего музея. Это, прежде всего, руины храма: он должен был стать центром тувинского сектора музея. А так же довольно многочисленные постройки, которые должны были быть перенесены на территорию русского сектора.

И в 1984 году я с тремя молодыми архитекторами вновь отправилась в Туву.

В этот раз везла с собой в Верховье часы с боем, специально купленные в Москве для матушки Надежды, настоятельницы монахинь. Она попросила привезти их в наш предыдущий приезд, когда я спросила: что им нужно. «Хорошо бы в скит часы с боем, чтобы ночью можно было, не зажигая огня, знать, когда пришло время молитвы». И я такие часы ей привезла. А как они благодарили! Классическим земным поклоном, как в опере – рукою до земли.

Матушка Надежда мне тоже сделала подарок: домотканую льняную скатерть сумасшедшей красоты – красно- малиновую. Я ее берегу, не пользую, жалко стелить.

– Но идея этнографического музея под Чаданом так и осталась неосуществленной.

– Да. Ее сочли дорогостоящей, да и просто нереальной, с учетом местных особенностей. Просто сказали: «Все сожгут». Так что сегодня об этом проекте уже и говорить не приходится.

А вот проектом восстановления Устуу-Хурээ я продолжала заниматься. Теперь это кажется смешным, но тогда Министерство культуры Тувы, хоть и заключило со мной договор, но больше всего боялось получить за это нагоняй от обкома КПСС.

Знаете, каких только откликов противников восстановления хурээ я тогда не наслушалась: «Я не допущу этого: восстановить хурээ – значит усилить влияние китайских империалистов на Туву!», «Что? Эти грязные ламы? Да не то, что восстановить, а смести бульдозером до основания!» Но мы продолжали работать над проектом.

– Чем же вас так заинтересовал этот храм?

– Верхнечаданский храм для Тувы уникален. И для России уникален – таких больше нигде нет, ни в Бурятии, ни в Калмыкии.

Подлинная культовая буддийская архитектура в Туве практически не сохранилась. Все деревянные храмы в середине тридцатых годов были уничтожены. Этот, построенный в 1907 году, сохранился только потому, что нижний ярус его был из землебита. Его стены в основании – полтора метра толщиной.

Храм соединяет традиции тибетской и китайской архитектуры. Нижний ярус – это подражание тибетским каменным постройкам с их мощными, чуть скошенными кверху стенами. Верхний деревянный ярус с высокой криволинейной крышей – это от Китая. Кстати, крышу верхнего яруса достроили три года спустя после того, как храм был открыт, то есть в 1910 году. Такого храма больше нет нигде в России.

Проект реставрации этого уникального памятника обсудили в Москве, в Институте искусствознания, дали ему положительную оценку. Потом проект рассмотрел и утвердил экспертный совет Министерства культуры РСФСР. К девяносто второму был завершен рабочий проект, сделана сводная смета, где перечислены все виды работ, их объемы, стоимость.

В архитектурной части проекта детализированы все планы, разрезы, фасады, декор с шаблонами всех резных деталей, даже эскизы их покраски; в инженерной – система крепления деревянного каркаса и устройство крыши.

Я привозила сюда специалиста по строительным растворам из Ленинграда. Он взял образцы всех растворов: ленточной кладки, штукатурного слоя, обмазки. Их проанализировали и определили точное процентное соотношение ингредиентов: сколько и в каком слое песка, извести, рубленой соломы, навоза. Так что рецепт раствора есть! Все есть!

– А чего нет?

– Самой малости: денег и желания.

 

РАСШЕВЕЛИТЬ ЭТО БОЛОТО

 

– Я твердо уверена, что первично в этом кратком перечне «нет» все же желание. Если есть горячее желание, отсутствие денег – не помеха, их всегда можно найти. Так вот, самое главное – желание действовать – вы ощутили от государственных структур в Туве?

– Нет, конечно. То есть на словах все, или почти все, выражают это желание. Но оно настолько зыбко и прихотливо, что с легкостью переходит в свою противоположность.

Храм Верхнечаданского хурээ имеет статус памятника республиканского значения, включен в федеральную целевую программу. В рамках этой программы Москва выделяла деньги на работы по его восстановлению. Небольшие, хотелось бы больше. Однако худо-бедно, но почти три миллиона рублей из Москвы было получено, а из республиканского бюджета не было выделено ни копейки, хотя в договоре есть положение о долевом участии в финансировании. Министерство культуры Тувы регулярно расписывается под этим обязательством, но еще ни разу его не выполнило.

– Федеральная целевая программа «Культура России», рассчитанная на 2001-2005 годы – серьезная вещь. Принята она постановлением Правительства Российской Федерации от 14 декабря 2000 года – в целях комплексного решения проблем сохранения и развития культурного потенциала страны, сохранения и эффективного использования культурного наследия народов России. И финансирование из федерального бюджета на все мероприятия этой программы было предусмотрено солидное: на пять лет – 28 миллиардов 408 миллионов рублей.

Использовало ли правительство Тувы все финансовые возможности федеральной программы для сохранения нашего культурного наследия?

– Увы, увы… Деньги выделялись не каждый год. Ведь для их получения нужно было ежегодно, в срок, отправлять заявку на следующий год и отчет о проделанной работе: куда и как потрачены уже полученные средства. А это делалось не каждый год. То опаздывали с заявкой, то с отчетом: отчитываться было не о чем – вместо реставрации храма деньги использовались на другие нужды. Каждый раз приходилось звонить, выяснять, торопить тувинское министерство культуры.

– Министры при этом сменяли один другого: одного снимали, другого назначали, третий в Думу уходил, четвертого под суд отдавали. Кстати, скольких же министров культуры вы «пережили»?

– Пятерых. Серен. Ондар. Наксыл. Данзын. Сейчас Зоя Баир-ооловна Самдан, с ней я познакомилась, приехав в Кызыл в этом году. Ну, она-то хоть не встретила меня словами: «Зачем вы приехали? Мы вас не звали!», как когда-то Ондар.

– Вы прямо наизусть всех помните, в хронологическом порядке. А действительно, зачем вы приезжаете? Деньги за проект реставрации храма вы давно получили. Ну и сидели бы себе спокойно на пенсии в Москве. Зачем вам эти хлопоты, утомительные хождения по чиновничьим кабинетам, палаточная жизнь во время проходящих в Чадане фестивалях живой музыки и веры «Устуу-Хурээ»?

– Когда Игорь Дулуш, автор проекта этого музыкального фестиваля, названного в честь храма, в очередной раз пригласил меня принять участие в фестивале, у меня не было не малейших сомнений в том, что это надо сделать. Я не могла не поехать.

Конечно, и сам фестиваль мне очень интересен – это будет третий, на котором я побывала – в качестве почетного гостя. Но, кроме того, я не могла отказаться от возможности попасть в Кызыл – в министерство культуры и другие начальственные кабинеты. Не могу сказать, что мне там бывают очень рады, скорее наоборот… Ведь когда я в Москве, то и беспокойства от меня меньше, и очень удобно списывать на меня свое бездействие.

Я знаю, как докладывается высокому начальству: сама Хаславская , мол, виновата – тормозит работу. И проекта- то вообще нет, и всю документацию она увезла, и смету раздула до астрономических объемов, а смета это, к слову сказать, составлена в 1992 году, в тех, естественно, ценах. Да и вообще она здесь мозолит глаза, чтобы себе денежек урвать.

Все это, конечно, неприятно. Однако, как гласит восточная мудрость, «собака лает, а караван идет». Для меня важно, чтобы дело не умерло. И поэтому я пользуюсь каждой возможностью, чтобы расшевелить это болото – глядишь, кроме пустого бульканья что-то полезное сделается.

Федеральная программа «Культура России » продлевается до 2010 года. Значит, сохраняется надежда на продолжение работ по реставрации Устуу-Хурээ при финансовой помощи Москвы. А из Тувы даже заявку на 2006 год не озаботились направить в Министерство культуры России. Почему-то в Москву пошла заявка на ремонт Самагалтайского хурээ, хотя это просто вновь отстроенное здание, не имеющее никакого отношения к историческому и культурному наследию. Почему министерство культуры России должно финансировать ремонт новой постройки?

Когда я узнала об этом за неделю до окончания срока подачи заявок, пришла в ужас! Пришлось звонить из Москвы в Кызыл, торопить, ведь если заявка не подается, это значит, что республика просто отказывается в федеральной программе участвовать, отказывается продолжать работы по восстановлению Устуу-Хурээ. С трудом и великими сложностями наспех сделанная заявка в последний день была доставлена в федеральное министерство. Рассматривать ее планируют в сентябре и, безусловно, ее нужно будет защищать. И тут могут быть очень полезны дополнительные письма поддержки на имя министра культуры России от правительства Тувы, депутатов, общественных организаций.

– Значит, надежда на то, что храм будет восстановлен, все же есть?

– Только если само общество будет активно «давить» на чиновников. А если нет, то все так и будет в болоте.

В этом смысле то, что делает музыкант Игорь Дулуш со своими единомышленниками, проводя свои фестивали «Устуу-Хурээ», – это колоссально много. Они активизируют инициативу общества, а общественный резонанс и контроль – это огромное дело.

В этом году Игорь меня совершенно потряс, ведь столько трудностей пришлось преодолеть, чтобы фестиваль все-таки состоялся! Проводили его впервые не в городе, а прямо у стен храма. И колоссальная работа была проделана. За кратчайшее время заготовили и обработали лес, из которого построили сцену и многие ряды скамеек для зрителей. Поставили столбы для электропроводки и ограждения храма. Они пригодятся потом и для обустройства строительной площадки.

И я готова всем повторять: если бы все министерские чиновники были бы такими, как Дулуш – со спокойным упорством добивались решения поставленных перед ними задач и столь же энергично решали возникающие перед ними проблемы – горы можно было бы свернуть.

Я разговаривала в Чадане с местными жителями: они уже понимают, что без их личного участия дело с места не сдвинется. Они готовы хоть сейчас работать на храме, даже бесплатно! Но на памятниках архитектуры вправе работать только профессионалы-реставраторы, которые имеют специальное на то разрешение – государственную лицензию. Такая лицензия получена в Москве Кызыльскими художественно-производственными мастерскими, где уже выполнены резные детали для храма.

Но подготовительные и подсобные работы, безусловно, могут делать местные жители. Мы говорили с ними об этом. Они могут участвовать в перевозке из Кызыла строительных материалов, строительстве хранилища для них, в обустройстве стройплошадки, чтобы ранней весной следующего года уже приступить к сборке деревянного каркаса здания.

Ведь сделано уже довольно много: заложен ленточный фундамент, готовы столбы и балки деревянного каркаса, оконные рамы и полотнища дверей.

Достаточно всего два-три плотных года, чтобы полностью закончить реставрацию Устуу-Хурээ. И как прекрасно было бы сделать это к столетию со дня завершения его строительства. Он ведь так и строился, когда не было еще никаких механизмов, электрических пил, подъемных машин – всего за три года.

 

ИСТОРИЯ ДЛЯ НИХ – ЖИВАЯ

 

– Да уж. Сто лет назад построили за три года, а процесс восстановления разрушенного на три десятилетия затягивается. Вилля Емельяновна, раз столько забот и проблем с этой реставрацией, может, и не нужна она вовсе? Зачем восстанавливать старый разрушенный храм, когда легче и проще построить новый? Зачем именно этот храм Туве?

– Как зачем? (Замолкает, словно на время лишилась дара речи из-за абсурдности вопроса). Наверное, можно было бы ответить просто: это единственный сохранившийся в Туве памятник буддийской культовой архитектуры. В Туве начала ХХ века это был самый большой и нарядный буддийский храм. Он будет привлекать в Туву туристов, тем более, что на территории республики просто нет больше сколь-либо интересных архитектурных сооружений. Люди приезжают в республику, чтобы приобщиться к прекрасной, еще почти нетронутой природе, а такой памятник сможет обогатить их впечатления.

Но это узко-прагматичный взгляд. Честно говоря, и я так думала в самом начале работы. Но чем дольше я занималась проектом реставрации, чем больше встречалась с жителями Чадана, тем сильнее во мне росло убеждение в жизненной необходимости восстановления этого храма, убеждение в значимости его для духовного роста народа.

И еще один немаловажный аспект: воссоздание храма – это воссоздание истории, а это так важно, чтобы народ знал и чтил свою историю.

Знаете, в 1992 году я была в Израиле – в гостях у уехавших туда еще в семидесятых годах моих друзей. Сама я, к сожалению, не знаю ни еврейской истории, ни языка – только три-четыре слова на идиш помню с детства, об иврите и говорить не приходится. Увы.

И вот там я поняла, что для израильтян древнейшая история народа и страны – не что-то далекое, не седой миф, не имеющий никакого отношения к настоящему. История для них – живая, она органично входит в сегодняшний день. И не в последнюю очередь формирует их мироощущение.

На лекции по истории страны для вновь прибывших репатриантов я услышала: «Наш праотец Авраам». Сказано это было с удивительной интонацией, как если бы говорили не о библейском патриархе, а о родном дедушке. Запомнился и такой эпизод: мы ехали в машине с Наташей Щаранской, и она показала мне склеп у дороги, сказав с той же поразившей меня интонацией: «Это могила нашей праматери Сары».

– Щаранская – известная фамилия. Имеет какое-то отношение к министру правительства Израиля Натану Щаранскому?

– Наташа, теперь она зовется Авиталь, – его жена. В семидесятых годах, когда Наташа решила эмигрировать в Израиль, для молодых людей требовалось согласие родителей на их отъезд. Иначе не выпускали. Был один выход – выйти замуж, так как тут власть родителей кончалась. И ей нашли для фиктивного брака Толю Щаранского, уже подавшего документы на выезд. Он заканчивал тогда Московский физико-технический институт.

Как смеялись друзья, этот фиктивный брак быстро перешел в эффективный. Однако в результате ей разрешили отъезд, а ему нет: чтобы не выдал какихто там мифических военно- технических тайн или «советского завода план».

Когда я в первый раз увидела Толю – за дватри года до его ареста, знаете, что меня поразило в этом неброском, небольшого роста молодом человеке? Громадное обаяние, ощущение спокойной внутренней силы и достоинства. Надо сказать, он в полной мере проявил их во время своей долголетней отсидки.

(Прим.: Анатолий (Натан) Щаранский – один их основателей и активистов Московской Хельсинской группы, созданной в 1976 году с целью осуществления общественного контроля за выполнением советским правительством международных стандартов в области прав человека, в соответствии с подписанным им в 1975 году Хельсинским соглашением.

15 марта 1977 года был арестован, обвинен в сотрудничестве с ЦРУ, измене Родине. Приговорен к 13 годам заключения. Отсидел 9 лет. Был освобожден 11 февраля 1986 года – под давлением мощной международной компании по освобождению, возглавленной его женой.

Натан и Авиталь Щаранские были удостоены высшей награды американского Конгресса – золотой медали Свободы, присуждаемой за вклад в борьбу против нарушения прав человека).

Наташа очень много сделала для того чтобы добиться освобождения мужа. Мы даже удивлялись: была такая тихая, очень застенчивая девушка, а такую международную компанию развернула и все выдержала: и разлуку, и бесконечные поездки по миру, и бесчисленные выступления. Рассказывали, что когда самолет, на котором привезли Толю после освобождения из тюрьмы в Израиль, приземлился в ТельАвиве, ему даже на землю не дали ступить: встречающие несли его до машины на руках.

Я гостила у них в Иерусалиме в девяносто втором. Было так приятно увидеть вновь эту семью, сохранившую, не смотря на годы разлуки и всяческих трудностей настоящую человеческую близость – любовь и взаимопонимание. У них две дочери-погодки: Рахель и Хана. Тогда они были еще малявки – забавные и очень умненькие.

 

Я НЕ БЫЛА АКТИВИСТКОЙ ДИССИДЕНТСКОГО ДВИЖЕНИЯ

 

– Интересный у вас круг знакомых и друзей. Вы тоже были в свое время диссиденткой?

– Если понимать под этим словом неприятие двойной морали и отвращение к тому морю лжи, в котором мы все вынуждены были жить, то да, и еще раз – да!

Я не была активисткой диссидентского движения: не выходила на площадь, не подписывала протестных писем, но и не кричала никогда «Ура, ура!», поддерживая фальшиво-патриотические лозунги.

Не из чрезмерной осторожности. Может, темперамента не хватало…

Работала себе и работала, стараясь делать это честно.

Я не была исключением. Практически все, кого я знала и у кого в голове, да и в душе, хоть что-то было, думали и чувствовали так же.

Круг людей, в которыми я общалась, это по большей части гуманитарии: филологи, историки, искусствоведы. Многие из них уезжали тогда из СССР, хотя это было сопряжено с трудностями – и моральными, и материальными. Почему я сама не уехала? На то было много причин, прежде всего – семейные обстоятельства.

Знаете, когда мы в семидесятых провожали своих друзей в эмиграцию, было ощущение, что провожаем их на тот свет. Ни малейшей надежды, что когда-нибудь увидимся. Грустное было время.

Мой университетский друг Игорь Голомшток в семьдесят втором году уезжал в Англию. Именно тогда приняли закон о налоге на уезжающих, по которому они должны были возмещать государству стоимость высшего образования, полученного в СССР. Годы, отработанные после окончания вуза, в расчет при этом не принимались. Закон этот просуществовал всего пару месяцев, но Игорю и его жене успели насчитать, помнится, тридцать две тысячи рублей. Вы представляете, что такое тридцать две тысячи в начале семидесятых?

Мы все – и в Москве, и в Ленинграде – собирали ему на отъезд. Собирали и за рубежом. Пикассо передал какую-то крупную сумму: ещё в начале шестидесятых Голомшток в соавторстве с Андреем Синявским написал о нем книгу. Это была первая в Союзе публикация после десятилетий глухого замалчивания или охаивания имени художника.

Но во всем можно найти смешное. Помню, как мы, несколько игоревых друзей, сидели у него на кухне, где на большом круглом обеденном столе высился ворох денег. И мы бесконечно долго пересчитывали эту гору бумажек. Потом все это сложили в чемодан и в сопровождении двух рослых спортивных молодых людей – для безопасности – поехали сдавать в Центральный банк. А там заворожено глядели, как барышня-кассир буквально за несколько минут – одна и вручную – пересчитала то, над чем мы сообща трудились все утро. Окончание этого мероприятия мы весело отпраздновали в ближайшем ресторане и дружно хохотали, сравнивая свои нудные счеты-пересчеты с виртуозным мастерством кассирши.

В Англии, где он живет до сих пор, Голомшток сотрудничал на Би-БиСи, вел обзоры по искусству. Так что мы регулярно слушали его «вражеский голос».

Из-за этого у меня однажды внезапно отключился и так целых три с половиной года промолчал телефон. Случилось это после того, как я упомянула в телефонном разговоре о приближающемся дне рождения пятилетнего сына Игоря и о намерении друзей собраться у меня, чтобы отметить это событие и позвонить в Лондон с поздравлениями.

На следующий день телефон замолчал.

Пошла разбираться на телефонную станцию. Районный начальник на мой вопрос «Почему?» ответил:

– Вы пользовались телефоном не по назначению!

– Я не понимаю, что значит – не по назначению? Я что, играла им в футбол или бросала из окна на головы прохожих?

– Не-е-ет, вы понимаете!

Три с половиной года телефон молчал, хотя я исправно платила за него, пока не написала заявление на имя Генерального прокурора. Телефон заработал.

Хотя это еще ничего. А вот до пятьдесят третьего…

Когда мы учились на первых курсах университета, многие музеи Москвы фактически не работали по своему прямому назначению. В них была размещена гигантская выставка подарков Сталину в честь его семидесятилетия.

Это в значительной степени лишало студентов искусствоведческого отделения необходимого учебного материала. По этой причине мы – несколько человек – стали собираться в доме у нашего однокурсника, у которого была прекрасная библиотека по искусству и возможность доставать уникальные альбомы с репродукциями произведений западноевропейской живописи. Мы рассматривали репродукции, говорили об искусстве, делали небольшие доклады, в которых, возможно, позволяли себе кое-что критиковать. Года два с лишним продолжались эти своего рода семинары, подобные тем, что в наши дни устраивают все, кому не лень. Но тогда…

В начале пятьдесят третьего один из пациентов мамы Игоря Голомштока, которая работала врачом в некоей ведомственной поликлинике, сказал ей в благодарность за успешное лечение своей нервной системы: «Предупредите своего сына, чтобы он больше не ходил в этот дом, эти собрания давно взяты на заметку». Игорь рассказал об этом мне. Это было ощущение не из приятных. Альтернатива: не пойти – стыдно, а пойти – страшно. Понимаете? Ведь любое неофициальное собрание тут же, не долго думая, квалифицировалось как антисоветское. Пошла…

Тут, к счастью, великий вождь помер, и стало немного легче. Если бы не это, все мы уехали бы в разные не столь отдаленные места.

 

ЗАЧЕМ МНЕ ЭТО НАДО

 

– Да, Вилля Емельяновна, я понимаю ощущение той девочки-студентки, которая нашла тогда в себе силы все же пойти – не испугаться. Не отступить.

Девочка та прожила большую жизнь и вот сейчас снова не отступает, не давая покоя безразлично-ленивым чиновникам. Только, не смотря на ваши многочисленные выступления на телевидении, в прессе, многие вас до сих пор не понимают. В силу своей ограниченности просто не в состоянии понять: ради чего эта московская пенсионерка, даже не буддистка, так старается ради чаданского храма, в чем здесь ее личная выгода?

Так объясните им, Вилля Емельяновна, зачем же вы возложили на себя этот груз ответственности за восстановление УстууХурээ? Зачем вам это надо?

– Зачем это мне надо?

Понимаете, когда вы занимаетесь чем-то, вы начинаете любить это. Даже если это просто маленький крестьянский дом: вы его обмеряете, чертите и … любите. А Верхнечаданский храм я люблю особенно: столько лет жизни с ним связано, столько сил я в него вложила.

Почему я еще так воюю за Верхнечаданский храм? Потому что это придает осмысленность жизни. Когда я представляю себе воссозданный храм: белые стены, красные колонны, разноцветные карнизы и наличники дверей, коричневую, под черепицу, крышу и венчающий ее ганжир – сосуд веры, я вижу, как это будет красиво. И как это будет радовать людей, сделает их жизнь осмысленней и чище.

Храм будет стоять и после меня… Но все-таки хочется, чтобы это случилось еще при моей жизни…

Мне, к сожалению, уже немало лет. И что-то довести до конца, чтото разумное сделать – это так важно. Для каждого.

Беседовала Надежда АНТУФЬЕВА

Фото из архива редакции и из личного архива В. Е. Хаславской

(«Центр Азии»

№№ 33, 34, 19, 26 августа 2005 года)

Фото:

1. С родителями. 1931 год.

2. С младшей сестрой Тамарой в Чернигове. 1939-1940 годы.

 (голосов: 5)
Опубликовано 16 сентября 2005 г.
Просмотров: 6312
Версия для печати

Также в №33:

Также на эту тему:

Алфавитный указатель
пяти томов книги
«Люди Центра Азии»
Книга «Люди Центра Азии»Герои
VI тома книги
«Люди Центра Азии»
Людмила Костюкова Александр Марыспаq Татьяна Коновалова
Валентина Монгуш Мария Галацевич Хенче-Кара Монгуш
Владимир Митрохин Арыш-оол Балган Никита Филиппов
Лидия Иргит Татьяна Ондар Екатерина Кара-Донгак
Олег Намдараа Павел Стабров Айдысмаа Кошкендей
Галина Маспык-оол Александра Монгуш Николай Куулар
Галина Мунзук Зоя Докучиц Алексей Симонов
Юлия Хирбээ Демир-оол Хертек Каори Савада
Байыр Домбаанай Екатерина Дорофеева Светлана Ондар
Александр Салчак Владимир Ойдупаа Татьяна Калитко
Амина Нмадзуру Ангыр Хертек Илья Григорьев
Максим Захаров Эсфирь Медведева(Файвелис) Сергей Воробьев
Иван Родников Дарисю Данзурун Юрий Ильяшевич
Георгий Лукин Дырбак Кунзегеш Сылдыс Калынду
Георгий Абросимов Галина Бессмертных Огхенетега Бадавуси
Лазо Монгуш Василий Безъязыков Лариса Кенин-Лопсан
Надежда ГЛАЗКОВА Роза АБРАМОВА Леонид ЧАДАМБА
Лидия САРБАА  


Книга «Люди Центра Азии». Том VГерои
V тома книги
«Люди Центра Азии»
Вера Лапшакова Валентин Тока Петр Беркович
Хажитма Кашпык-оол Владимир Бузыкаев Роман Алдын-Херел
Николай Сизых Александр Шоюн Эльвира Лифанова
Дженни Чамыян Аяс Ангырбан и Ирина Чебенюк Павел Тихонов
Карл-Йохан Эрик Линден Обус Монгуш Константин Зорин
Михаил Оюн Марина Сотпа Дыдый Сотпа
Ефросинья Шошина Вячеслав Ондар Александр Инюткин
Августа Переляева Вячеслав и Шончалай Сояны Татьяна Верещагина
Арина Лопсан Надежда Байкара Софья Кара-оол
Алдар Тамдын Конгар-оол Ондар Айлана Иргит
Темир Салчак Елена Светличная Светлана Дёмкина
Валентина Ооржак Ролан Ооржак Алена Удод
Аяс Допай Зоя Донгак Севээн-оол и Рада Ооржак
Александр Куулар Пётр Самороков Маадыр Монгуш
Шолбан Куулар Аркадий Август-оол Михаил Худобец
Максим Мунзук Элизабет Гордон Адам Текеев
Сергей Сокольников Зоя Самдан Сайнхо Намчылак
Шамиль Курт-оглы Староверы Александр Мезенцев
Кара-Куске Чооду Ирина Панарина Дмитрий и Надежда Бутакова
Паю Аялга Пээмот  
 
  © 1999-2024 Copyright ООО Редакция газеты «Центр Азии».
Газета зарегистрирована в Средне-Сибирском межрегиональном территориальном управлении МПТР России.
Свидетельство о регистрации ПИ №16-0312
ООО Редакция газеты «Центр Азии».
667012 Россия, Республика Тыва, город Кызыл, ул. Красноармейская, д. 100. Дом печати, 4 этаж, офисы 17, 20
тел.: +7 (394-22) 2-10-08
http://www.centerasia.ru
Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru