"Я НЕ ПОЛИГЛОТ, ХОТЯ РАБОТАЮ С ПЯТЬЮДЕСЯТЬЮ ЯЗЫКАМИ"

Гуманитарные науки изучают историю и культуру Тувы с разных сторон. Если углубиться в каждую специальность, рассмотреть творческий путь каждого учёного, то становится понятно, как непросто представителю науки добывать то, что потом помогает познать народу свои истоки, свой потенциал.

Доктор филологических наук, профессор, главный научный сотрудник Института языкознания Российской академии наук Игорь Кормушин много лет занимается изучением Тувы. Он крупный специалист в области алтайских языков: тунгусо-маньчжурских, монгольских, тюркских, а также известный исследователь сравнительно-исторического языкознания. Заслуженный работник высшего образования Российской Федерации. Почетный член турецкого лингвистического общества, основанного Ататюрком.

Ведущее место в сфере интересов филолога занимает тюркология. Одна из последних значительных работ посвящена тюркским руническим надписям, найденным в Туве и Хакасии: «Тюркские енисейские эпитафии: тексты и исследования» (Москва, 1997).Готовится к изданию вторая часть этой фундаментальной работы, которую специалисты назвали «самым значительным со времен С. Е. Малова продвижением в прочтении и толковании енисейских надписей».

В творческом пути Игоря Кормушина много интересного. Он – разносторонний специалист, углублённо и плодотворно работающий сразу в нескольких направлениях филологии. Из-под пера исследователя вышло более ста печатных работ, в том числе свыше десятка монографий. Как и всякий истинный учёный, он не ограничивается только рамками своих научных исследований. Игорь Валентинович с большим интересом относится ко всему, что расширяет кругозор, обогащает представления об изучаемой культуре. Встретились мы впервые в гостях у Натальи ДойдаловныАжыкмаа-Рушевой, к которой учёный пришёл, чтобы познакомиться с первой балериной Тувы. С большим вниманием отнёсся к книге «Люди Центра Азии», листая которую, с радостью узнавал знакомые лица жителей Тувы.А таковые, конечно же, нашлись. Ведь профессор ездит в Туву регулярно, начиная с 1986 года.

Во всех поездках его сопровождает супруга Любовь Иннокентьевна, женщина с очень добрыми глазами. Верная спутница именитого учёного оставила ради него работу и посвятила всю себя ему. «Мы – неразлучники», – говорит она о себе и своей половине. В то время как Игорь Валентинович сосредоточенно изучает с помощью разных мощных луп оттиски, пишет статьи, книги, Любовь Иннокентьевна окружает его любовью и заботой. Вот и сейчас, когда я прихожу к ним домой для интервью, она готовит место для беседы, помогает искать необходимое, раскладывает фотоальбомы, включает вентилятор.

Их квартира заполнена книгами, книги лежат везде, они заполняют собой всё пространство. Меня интересует то, как столичный житель выбирает себедля творчества и работы изучение далёких культур, как он продвигается в своих исследованиях, что открывает для науки, для себя, для представителей этих культур.

МНОГОЕ ОСТАЁТСЯ ЗА СТРОЧКОЙ

– Игорь Валентинович, как вы пришли к своей теме? Что стало или ктостал для вас источником, толчком для работы?

– С детства у меня проявлялись некоторые способности и интерес к языку, к литературе, к истории – в общем, к гуманитарным наукам. К этому располагали и интересы семьи.

Мама, Галина Владимировна Кормушина – литературовед, театральный критик, кандидат искусствоведения. Начала работать в годы войны. Будучи молодой, назначалась на очень ответственные посты. Работала на Дальнем Востоке. Потом она переехала в Москву, окончила Академию общественных наук при ЦК КПСС. Защитила в 1967 году кандидатскую диссертацию по новой тогда для советской критики теме «Проблема трагического в пьесе Вишневского «Оптимистическая трагедия». Это было непросто.

Ведь считалось, что социалистический строй, коммунистическая идеология не совместимы с трагическим, что в жизни советского человека не может быть ничего трагического.

Отец мой – Валентин Иванович Кормушин – человек инженерного склада ума, но ему не было чуждо обращение к перу. Работал на разных ответственных хозяйственных должностях, был даже генеральным директором производственного объединения в Ленинграде. Писал для себя, для газет, особенно после того, как вышел на пенсию.

В 1956 году я поступал на филологический факультет Ленинградского государственного университета. Не прошёл по конкурсу в первый раз. Это было высокой планкой для меня, но я не сдался, снова установил её для себя. Во второй раз поступал на восточный факультет, хотел заниматься историей Древнего Востока. Несмотря на успешную сдачу вступительных экзаменов, баллов снова не хватило (23 из 25).

И вот когда я уже отчаялся, меня неожиданно вызвали и предложили пойти на отделение тюркской филологии, которое к тому времени только открылось. Заместитель декана Векилов (он недавно умер) сказал мне, что это очень интересная специальность, большой мир. «Вы не пожалеете», – сказал он мне. Так и получилось: я никогда не пожалел, что пошёл на тюркскую филологию.

– Вам языки легко даются?

– Не могу сказать, что языки мне легко даются. У меня, скорее, аналитический склад ума. Я очень хорошо анализирую тексты, поэтому и занимаюсь более всего древними языками, а также их теоретическим сравнением. Живыеязыки мне даются хуже.

Мой склад ума мне очень помогает при анализе текстов, когда при минимуме данных надо выжать максимум информации. Очень много остаётся за строчкой, за текстом, надо догадываться и доказывать свои догадки.

– Когда ваш интерес сконцентрировался вокруг древних текстов? Вы сразу поняли возможности и преимущества вашего, как вы говорите, склада?

– Нет, я очень поздно понял свои особенности. После университета я поступил в аспирантуру Ленинградского отделения Института языкознания. Сейчас это самостоятельный институт. Поступил к профессору Сунику, специалисту по тунгусо-маньчжурским языкам. Под его руководством занимался живыми языками.

Но параллельно в этом секторе в это же время шла работа над знаменитым «Древнетюркским словарём» 1969 года выхода. Этот словарь – гордость нашей тюркологической науки в мировом масштабе. У него очень длительная история создания. Подготовительные работы велись много лет, а непосредственная работа шла лет десять-пятнадцать. Авторов-составителей всего десять человек, среди них Щербак, Тугушева, Насилов, Наделяев, Тенишеви другие.

Я, будучи в аспирантуре и после неё, работал над этим словарём. Был помощником одного из редакторов. Очень много занимался письменными источниками тюркских языков, прошёл большую школу. Помогал и в то же время работал самостоятельно. В этом словаре есть и моя доля – словарные статьи и работа над большой вводной частью. Моё участие здесь можно оценить как хорошую кандидатскую диссертацию. Поэтому получается, что я одновременно работал фактически над двумя диссертациями.

Мой руководитель поручил мне наименее изученный и наиболее трудный из тунгусо-маньчужских языков – удэгейский. И с 1964 года я стал выезжать на Дальний Восток, в места проживания тунгусо-маньчужских народов. Летал каждый раз на самолёте до Хабаровска, потом на маленьком самолёте, потом на вертолёте, ездил на моторной лодке, чтобы встретиться с носителями языка. Записывал языковой материал, у меня накопился огромный архив. Позже я издал книгу «Удыхэйский язык», которая вышла в Москве в 1998 году.

– Почему «удыхэйский», а не «удэгейский», как мы привыкли произносить и писать?

– Так он пишется более точно, согласно произношению. Но в подзаголовок вынесен и общепринятый термин «удэгейский».

МЫ МОЖЕМ ПРОНИКНУТЬ В ДОИСТОРИЮ

– Это исследование легло в основу вашей кандидатской диссертации?

– Нет, я защищался по теории, по сравнительно-историческому изучению языков. Защитился в 1969 году, в год выхода «Древнетюркского словаря».

Если смотреть в целом, то у меня круг интересов такой: живые языки, памятники и сравнительно-историческая филология большого круга языков алтайской семьи. В эту семью входят тюркские, монгольские, тунгусо-маньчжурские группы, а также корейский и японский языки.

– И вы все эти языки знаете?

– Я не владею корейским и японским языками. Я знаю по одному – два языка от каждой группы, материалом остальных я могу пользоваться. Это пятьдесят языков. Но это не значит, что я полиглот. Полиглот – тот, кто понимает и умеет говорить на многих языках.

Один мой участок работы – тюркские языки. Это одна специальность. А сравнительное изучение алтайских языков – другая специальность. Хотя они соприкасаются.

Предполагается, что все три группы языков алтайской семьи – родственные. Вернее, они однотипные, поэтому специалисты думают, что они родственные. У алтайских языков много лексических схождений, много общего в грамматическом строе. По этому поводу ведутся споры. Есть две противоположные точки зрения, есть сторонники родства и скептики, которые признают только взаимовлияние разных языков.

Проблема вызывает большой интерес, потому что проникновение в столь глубокую историю возможно только с помощью исследований языка. У нас, например, письменные источники алтайской семьи неглубокие, начинают отсчёт только с восьмого века нашей эры. Самые древние письменные памятники на Земле появились не ранее четвёртого-третьего тысячелетия до нашей эры. Археологические источники – более древние, охватывают весь период существования человечества. Но они немы в отношении того, кому принадлежит данная археологическая культура.

А вот сравнительно-историческое языкознание может путём специального анализа языкового материала проникнуть, составить представление об истории этих языков, о контактах между ними в более отдалённое время, чем письменные памятники. Когда мы с помощью наших методов говорим о тюркском праязыке, мы говорим о состоянии языка, по меньшей мере, на две, а то и на три тысячи лет ранее появления памятников письменности. Это единственная возможность путем умозаключений проникнуть в доисторию.

– В этом столкновении сторонников и противников родства тюркских, монгольских, тунгусо-маньчжурских языков – вы к какому лагерю относитесь?

– Я сам отношу себя к агностикам. Ни за, ни против. Я говорю, что мы ещё не доказали ни то, ни другое. Но при этом ратую за необходимость продолжения исследований в этом направлении.

– Но чью-то правоту, в принципе, доказать можно?

– Бог его знает, докажем ли мы когда-нибудь… (пожимает плечами). Но сам факт, что мы исследуем, всё равно помогает нам постепенно постигать доисторию этих языков. Это в любом случае полезная работа. Даже если мы начинаем с неправильной гипотезы, всё равно мы поднимаем важные для языкознания и истории в целом вопросы, всё равно мы получаем знания.

РЕВОЛЮЦИОННЫЕ ВЫВОДЫ СДЕЛАЛ, СИДЯ В КАБИНЕТЕ

– Вернёмся к вашей диссертации, вернее к диссертациям: к кандидатской и докторской.

– Моя кандидатская диссертация была посвящена категории каузатива, то есть понудительного залога в алтайских языках. Я рассматривал в каждом языке этой семьи глагольные основы, которые регулярно образуются, и, кроме того – устаревшие формы. Составлял картину развития этой категории, из чего она складывалась, как она изменялась.

Очень быстро после кандидатской диссертации я написал докторскую о временах глагола в алтайских языках. Мне тогда было всего 35 лет. Но не защитился. Многие испугались, что я слишком рано выхожу на доктора наук. Нашли причину для отказа в публикации моей книги.

– Вам удалось в итоге её довести до читателя?

– Да, я пошёл другим путём. Ушёл из Ленинградского отделения института, перевёлся в Москву – в головной Институт языкознания. И издал книгу здесь уже в 1984 году под названием «Системы времён глагола в алтайских языках».

Расширенное издание тюркской части этой книги опубликовал в 1987 году. Потом ряд теоретических положений вышел в другой книге. И защитил докторскую диссертацию уже в 1991 году «Проблемы реконструкции пратюркского глагола: темпоральная система, её истоки и преобразования». Получилось так, что моя диссертация разбросана по ряду книг, а для защиты я только составил научный доклад об итогах своей работы.

– Если ваш научный интерес сместился с живых языков к древним, от тунгусо-маньчжурских к тюркским, то и ваша экспедиционная жизнь сменила географию? Когда это произошло?

– Да, десять лет я выезжал на Дальний Восток, собирал там материал. А потом в моей жизни произошли перестановки. Переехав в Москву, стал заниматься только тюркологией, так как поступил на работу в тюркский отдел. Алтаистика отошла у меня на задний план, область моих исследований стала узкой. Всё это произошло довольно сознательно.

Ещё будучи в Ленинграде, я увлёкся руническими памятниками. Меня заинтересовала тема палеографии – тема букв, смены их написания и так далее. Это была совершенно не разработанная в тюркологии область. В 1975 году мою большую статью «К основным понятиям тюркской рунической палеографии» опубликовали в журнале «Советская тюркология».

– У меня сложилось впечатление, что вы изначально работали только с изданиями, копиями рунических надписей. Когда вы впервые увидели сам камень?

– Да, я изучал сначала по альбомам. Мой интерес был чисто академическим. Можно ведь изучать форму букв, не обращаясь непосредственно к носителям, к камням. Есть же люди, которые живут в Европе и занимаются камнями каких-то дальних стран, и им не приходилось выезжать в местности, где были найдены объекты их исследований. К сожалению для них… И у меня была абсолютно кабинетная работа. Но она не была бесплодной. Наоборот. Работая таким образом, я пришёл к определённым революционным выводам.

Я занялся наименее изученной областью тюркских рунических надписей – памятниками Енисея. Знаменитые памятники в честь Кюль-Тегина, Тоньюкука, Бильге-кагана находятся в Монголии, они лучше изучены, хорошо сохранились, у них лучше само письмо,они очень информативны, объёмны, лучше привязаны к историческим источникам. А енисейские памятники короткие, у них язык не так хорошо обработан, как у орхонских памятников. И они, конечно, совершенно не привязаны к истории, у них нет ни одной даты, которая бы говорила о времени их написания.

И вот, когда я их изучал, примерно в одно и то же время со знаменитым нашим исследователем Леонидом Романовичем Кызласовым в 1975 году пришёл к выводам о том, что енисейские памятники написаны не раньше, как думал Радлов и другие учёные, а позже орхонских памятников. Скорее всего, они примерно девятого-десятого веков. Кызласов пришёл к этому на основании археологического материала, а я сделал выводы на основании изучения форм букв по атласам, сидя в кабинете. Наши воззрения сомкнулись, мы стали друг друга поддерживать, ссылаться друга на друга. После чего я отошёл временно от рунической палеографии.

С КАМНЕМ ТОЖЕ ПРИХОДИТСЯ ОБЩАТЬСЯ

Только через десять лет я вернулся к своему старому интересу. В первый раз приехал в Туву и Хакасию в 1986 году. Очень поздно. Поработал сначала в Минусинске, в музее. Только потом оказался в Туве.

Поехал, чтобы посмотреть некоторые места памятников, которые мне казались сомнительными. При внимательном изучении такие места обнаруживаются. Например, английский учёный Клоссон, который никогда не был в Туве, тоже нашёл такие места в текстах, тоже высказал свои догадки, которые оказались правильными. Мне просто было легче добраться до Тувы, чем англичанину.

Когда я приехал на место, то обнаружил, что наши памятники изданы очень плохо, что в них не то количество мест, вызывающих сомнение, а гораздо больше. Неверно прочитанные, неправильно отождествлённые знаки… К этому времени уже вышел «Атлас» Васильева, который был предназначен для исправления работы предшественников. Я увидел на месте, что «Атлас» во многом неверен.

– В связи с этим у вас не возникло сожаления, что надо было вам самому приехать раньше, увидеть всё своими глазами?

– Не знаю, я никогда над этим не задумывался. У меня просто возникло сожаление, что отечественная наука так долго не могла этим заняться. Ведь у нас много тюркологов, которые занимались памятниками, но многое осталось незамеченным. Либо было замечено, но у них не хватило решимости прочитать по-новому, не по-маловски (Прим. авт.: С. Е. Малов – классик отечественной тюркологии, переводчик памятников древнетюркской письменности).

– Вы принялись исправлять положение?

– Я ведь поехал только посмотреть некоторые места, чтобы получить хорошие тексты... Моя тема была другая, я занимался текстологией, чистой лингвистикой и не думал, что надо что-то исправлять в палеографии, полагал, что всё сделано Радловым, Маловым и их последователями. Моя работа заключалась в прочтении текста, в поиске смыслов выражений. Посмотреть я решил, потому что кто-то мне сказал «Как вы работаете? Как же вы можете всю жизнь изучать тексты в кабинете?».Взял и поехал.

– Эта поездка сместила центр тяжести работы?

– Да, так и получилось. Пришлось взяться за первичную обработку надписей и только после этого заниматься текстологией. Двойная работа: установление подлинности текстов и собственно текстология. В книге «Тюркские енисейские эпитафии» это всё отражено. Сначала описывается состав знаков каждой надписи, потом на все сомнительные знаки есть комментарий. По-знач-но. Не вообще комментарий, а по каждому знаку, с учётом выводов предшественников, их критики, разбора.

За одну поездку, естественно, я ничего не смог бы сделать. Я увидел, что работы непочатый край. И стал регулярно бывать в Туве. В Хакасии мало памятников. Меньше их на местности, в основном они находятся в Минусинском и Абаканском музеях. Я всё там посмотрел, изучил. А в Туве больше памятников на местности.

– Отличаются ли ваши поездки на Дальний Восток от экспедиций в Туву? Ведь там вы работали с живыми носителями языка, а здесь с «неживыми», с памятниками.

– Отличий особых я не вижу. Просто информант у тебя не живой человек, а камень.Все равно получаешь информацию, «общаешься» и с тем, и с другим.

Я СТОЮ «НА ПЛЕЧАХ» РАДЛОВА И МАЛОВА

– Вы собираетесь и в этом году осенью побывать в Туве. Какова цель вашей поездки на этот раз?

– Мы поедем в Монголию вместе с тувинскими коллегами заниматься языком монгольских тувинцев.

– С кем из тувинских учёных вы сотрудничали?С кем продолжаете работать?

– Я до сих пор с благодарностью вспоминаю бывшего министра культуры Анатолия Сергеевича Серена. Он мне очень помог в своё время, разрешил без ограничений работать в тувинском музее.

Из учёных-коллег мой доброжелатель и помощник номер один – Доруг-оолАлдын-ооловичМонгуш. Помогал мне и Юрий ЛудужаповичАранчын. Также благодаренМонгушуХургул-ооловичуМаннай-оолу, Каадыр-оолу Алексеевичу Бичелдею, Мире Викторовне Бавуу-Сюрюн (Оюн).

– В числе ваших помощников вы ещё не упомянули самого главного.

– Кого? (удивлённо).

– Вашу супругу Любовь Иннокентьевну.

– Да, это так (лицо профессора озаряется светлой улыбкой). В книге о енисейских эпитафиях я упомянул её в списке благодарностей.

– Но я не вижу здесь фамилии Кормушиной.

– Здесь она ещё под фамилией «Пиляева». Только в год выхода книги она стала Кормушиной, в 1997 году.

– То есть она сначала была вашей помощницей, а потом стала супругой.

– Совершенно верно. Сейчас она оставила свою работу по моей просьбе, полностью втянута в область моих интересов, ездит со мной в экспедиции. Это человек, обращённый ко мне и на меня. Самое главное, что она мне дает – это моральная помощь. Для мужчины ведь это очень важная поддержка. Супруга обеспечивает моё функционирование не только как учёного, но и как человека. Она помогает в поддерживании контактов с другими людьми. Дело в том, что я не очень мягкий человек, прямой. Если что-то не так, то могу высказаться довольно резко. А Любовь Иннокентьевна всё это смягчает, помогает мне в моём общении с учениками.

– Вы и с учениками резки?

– Бывает и такое, особенно, когда человек поленился, что-то не доделал. Я так и говорю. Также я могу критиковать своих коллег-учёных, не глядя на все их звания, регалии. Некоторые считают, что я слишком строг к современникам. Но если я вижу удачное, то отмечаю обязательно, если же замечаю недоработки, то считаю необходимым и в этом случае высказаться. Критикую я и своих предшественников: Радлова, Малова. Это не значит, что я не уважаю их. Никто меня не может заподозрить в предвзятости. Наоборот, со всей своей критикой именно им я и посвятил свою книгу о енисейских эпитафиях. Ведь я «стою на их плечах». И отношусь к ним с огромным почтением.

– Кто стоит «на ваших плечах»? Сколько у вас учеников?

– Всего у меня защитилось, начиная с 1992 года, семь человек. Один человек защитился по узбекскому языку, один – по монгольскому, трое – по хакасскому, двое – по тувинскому языку.

Из Тувы стали кандидатами наук БиченКыргысовнаОндар в 1993 году, а также Любовь СалчаковнаКара-оолв 2003 году.Сейчас у меня на очереди Урана Анай-ооловнаДаржаа и Нелли Михайловна Ондар, обе из университета. Три человека есть в Хакасии. Надеюсь, что все они тоже успешно защитят свои диссертации.

г. Москва. Фото из архива И. Кормушина.

Фото:

1. За изучением надписи, открытой при раскопках археологом Константином Чугуновым (слева) на правом берегу Пий-Хема в местечке Догээ-Баары. 1998 год.

2. Поездка в с. Качык Эрзинского кожууна. Крайняя справа – коллега из ТГУ Мира Бавуу-Сюрюн. 2000 год.

3. С президентом Киргизии Аскаром Акаевым. Бишкек, 2001 год.