«ТУВА МОЯ, СУДЬБА МОЯ, БОЛЬ МОЯ...»

(Продолжение. Начало в №17, №18, №19.)

Ни о какой творческой работе уже не могло быть и речи. В таких случаях я обычно менял планы таким образом, чтобы побольше заняться хозяйственными заботами. Это всегда отвлекало и успокаивало. Просмотрел я кое-какие бумаги, заглянул в свою записную книжку и собрался было ехать договариваться о стройматериалах.

Вошла секретарша.

– Хеймер-оол Опанович, вас вызывают в обком к Канзаю.

Канзай был заведующим отделом агитации и пропаганды, курировал и нас. Но я еще не знал, что он без пяти минут секретарь обкома: съездил в Москву, прошел все собеседования в ЦК КПСС, ждал пленума обкома, объявленного на завтра.

– Устраивайтесь поудобнее, – любезно пригласил Алдын-оол Кангааевич, красивым жестом указав на кресло. – У меня к вам слово личное, надеюсь на душевный разговор.

Такие слова были необычны в партийном доме, что меня очень насторожило. Я осторожно сел в кресло, мы-то, низовые руководители, знали свое место в партийно-государственной иерархии и ни на минуту не забывали об этом.

Едва войдя в кабинет, я заметил, что на столе перед Алдын-оолом Кангааевичем лежат знакомые мне папки нашего института. Сверху лежали протоколы заседаний, собраний. В то время я имел привычку перелистывать их, чтобы всегда помнить, кто, что и когда предлагал, старался вникнуть в эти предложения и учесть их.

Я хорошо знал эти документы, в том, что они изъяты из института, сомнений не было. Нужно ли было спросить моего разрешения на их вынос, об этом я не думал. Но, принимая во внимание, что он, Канзай, тоже ученый, кандидат наук, я решил, что речь пойдет о моей научной деятельности. В душе на это я всегда надеялся, ведь я серьезно увлекался наукой.

Хорошо знаю, что в самой верхней папке лежал протокол № 4 от 12 июня 1987 года Совета Кызылского государственного педагогического института. В этом протоколе, в его начале, имеется такая запись

"ВЫСТУПИЛИ:

Ондар Х.О., ректор института:

– Первая моя работа называется: "К теории специального уравнения Риккати"... С тех пор мною написаны свыше тридцати научных работ по прикладным вопросам теории вероятностей, истории математики и тувинской математической терминологии. Среди них работы: "О теории вероятностей и математической статистике" /Москва, издательство «Наука», 1977 год/ и «Переписка между А.А.Марковым и А.А.Чупровым по теории вероятностей и математической статистике» /Нью-Йорк – Берлин, 1981 год/. Они посвящены неопубликованной переписке академика А.А.Маркова и профессора А.А.Чупрова, которая представляет собой заочную дискуссию двух крупных ученых своего времени по поводу ключевых проблем теории вероятностей и математической статистики.

В последнее время в соавторстве с доцентом Жданком А.А. написал несколько статей, посвященных структурным свойствам множеств инвариантных мер марковских операторов...

С 1984 года прилагаю усилия по подготовке методических и учебных пособий для вузов и школы. Удалось опубликовать семь отдельных методических пособий по теории функций комплексных переменных и теории вероятностей.

Есть у меня несколько статей, посвященных истории теории вероятностей, к вопросу о первых приложениях теории вероятностей к медицине.

В настоящее время закончил работу в соавторстве с М.С. Хомушку и С.С. Салчак над книгами "Основные понятия, определения и термины математики" на тувинском языке.

В сентябре 1987 года на базе Кызылского пединститута планируется проведение совместно с АН УССР Всесоюзной научной конференции по эргодической теории марковских процессов. Конференция будет носить форму школы-семинара, на которой будут превалировать не короткие сообщения участников, а большие лекции и доклады.

Мною совместно с академиком Б.В. Гнеденко подготовлен доклад "Из истории случайных процессов"...

Вероятно, утомил я читателя длинной цитатой, но не забывайте, цитирую документ. Это не просто кусочек моей биографии, это и эпизод из истории, по крайней мере, Тувинского государственного университета – прямого наследника Кызылского пединститута.

– Как идут ваши дела? – поинтересовался Канзай. Я не знал, в каком плане должен вестись наш разговор, но начал докладывать о делах вуза.

– Да, полноте же! У нас с вами личный разговор, – прервал Канзай и, понизив голос, став каким-то смешным и маленьким, стал рассказывать о чьей-то зачетной книжке.

Вначале я не понял, о чем толкует партбосс, а как догадался, что речь идет о той самой зачетке с поддельными подписями, то опешил, заволновался: такое да еще в священном, как внушали всем, партийном доме!

– Можно же все уладить, – настаивал Канзай. – Знаете, можно.

Я не знал, что и сказать.

Канзай понял мое молчание по-своему и уже нормальным своим голосом стал подсказывать:

– Ну, соберете товарищей, потолкуете, так мол и так. Ну, пусть покрепче ругают, грозятся аннулировать все предыдущие оценки. Ну, дадут самый последний выговор. Ну... ну...

"Так это же преступление! – колотилось в моей голове. – Это же... Ну, где же тогда останется высокая честь коммуниста?"

Канзай ждал, как ни в чем не бывало, глядя на меня ясными глазами.

Отчаявшись, я вспомнил Г.Ч. Ширшина, решил вразумить Канзая авторитетом его вожака:

– А если узнает Григорий Чоодуевич?

– В том-то и дело, – доверительно, уже басом говорит Канзай. – В том-то и дело, что он закроет глаза на это, а если даже посмотрит, то только сквозь пальцы.

– Навсегда позабудьте об анонимках, – уверенно обещал Канзай. – Ни одной ходу не дадим!

Я все молчал. Наконец-то до него дошло, что я молчу не из уважения, а молчу, решившись не быть пособником лжецов с партийными билетами.

– Да поймите же вы! – закричал на меня Канзай. – Это моя сестра! Родная сестра! Единственная сестра! Неужели вам трудно это понять?! Что же в конце концов-то случилось по сравнению с мировой революцией? Неужели это вам так трудно?

– Да поймите же и вы меня, – спокойно ответил я. – Кем я тогда буду перед моими подчиненными?

– Кем будете? – уже заорал Канзай. – Вы еще не поняли, кем будете? Даю вам по-товарищески срок три дня. Потом будет поздно, мы вам покажем, кем вы будете!

В жизни бывает, что правильные решения принимаются интуитивно. Их роль и значение поймешь потом, некоторое время спустя. Действительно, кем стал бы я в глазах своих подчиненных, перед лицом общественности, прими предложение секретаря обкома КПСС А.К. Канзая?!

Уходил тогда из обкома КПСС, окончательно разуверившись в чистоте совести и чести коммунистической элиты, на ум приходили строки великого математика и поэта Омара Хайяма:

Я презираю лживых, лицемерных
молитвенников сих, ослов примерных.
Они же, под завесой благочестия,
торгуют верой хуже неверных.

Казалось, будто великий мыслитель, живший восемь с половиной столетий назад, вдруг ожил, идет рядом со мной и одобрительно хлопает по моему плечу.

Надо признаться, что я, как простой советский человек, спасовал перед могуществом коммунистической власти, проявил слабость, малодушие. Я не стал передавать дело о подделке зачетной книжки в следственные органы. Надо было посмотреть, какую защиту найдет А.К. Канзай у Г.Ч.Ширшина. Что они земляки – это точно. Что родственники – об этом тоже их земляки говорили. Струсил, ничего не попишешь, признаюсь.

Хоть в свое оправдание, хоть в утешение себе, но вспоминаю, что в институте в это время во всю шла подготовка к Всесоюзной конференции по эргодической теории марковских процессов, намеченной на сентябрь 1987 года. Конференция проводилась совместно с Академией наук Украины – той союзной республики, с которой Тува имела давние дружеские связи. Во-первых, во время Великой Отечественной войны тувинские добровольцы участвовали в освобождении украинских городов от фашистских оккупантов, а араты у себя развернули сбор скота для освобожденных территорий, так что в значительной части в украинском скоте течет кровь тувинского стада. Во-вторых, конференция была задумана по невиданной ранее схеме, она должна была стать школой-семинаром, участникам предлагалось делать не короткие сообщения, а большие лекции и доклады.

Поэтому чрезвычайно остро вставал вопрос о присвоении мне ученого звания профессора. Этого в равной степени требовали и престиж крупного форума, и честь принимающей стороны. Ведь вопрос в научном плане, что является самым определяющим, давно был решен положительно, моя научная и научно-педагогическая работа давно была высоко оценена.

Коллеги, неоднократно оценивая мою научную деятельность, писали:

"Первый тувинский математик – ученый, кандидат физико-математических наук, доцент Х.О.Ондар поднял и изучил большое количество философских и методологических работ как XIX века, так и современных авторов, выяснил действительную широту первых применений теории вероятностей в технике, социологии, медицине и других областях..."

А о моем научном труде, вышедшем книгами в Москве, Соединенных Штатах Америки и Германии, сказано так:

"В основу исследования легла переписка двух ученых, относящаяся к периоду с ноября 1910 года по февраль 1917 года и содержащая 105 писем. Переписка была обнаружена и подготовлена к печати Х.О.Ондаром, он же и первый исследователь этого богатейшего научного наследия двух столпов современной теории случайных процессов и математической статистики.

Осенью 1985 года Х.О.Ондар приступил к работе над изучением истории зарождения теории случайных процессов. Первые работы в этой области появились в начале XX века. Развитие же теории как самостоятельной дисциплины началось с 30-х годов и во многом связано с фундаментальными работами советских математиков. Этот начальный период в историческом плане очень мало изучен, и Х.О. Ондару предстоит сложная работа, исследование проводится при сотрудничестве с академиком Б.В.Гнеденко, внесшим большой вклад в теорию случайных процессов".

Имея приличные вещные результаты научной деятельности и реальные планы по конкретной теме, я очень волновался, переживал по поводу затянувшейся волокиты в решении вопроса о присвоении мне ученого звания профессора. Тем более, что постоянно звонили коллеги из Москвы, Ленинграда, Киева, других городов.

С научной точки зрения вопрос давно был решен положительно. Но в процедуру вклинился, как помнит читатель, обком КПСС. В клане коммунистических руководителей высокого ранга давно была принята и развита тактика И.В. Сталина: не пропускать вперед себя знающих людей, возвышать недоучек типа А.И. Микояна, за всю жизнь окончившего всего-навсего два класса духовной семинарии, это давало возможность самому И.В. Сталину казаться намного значительней. Вероятно, то же выгодно было Г.Ч. Ширшину и его свите, им не хотелось признать заслуги другого ученого, они соглашались на профессорство людей постарше.

– Все обговорено, изучено, пройдено вдоль и поперек, Хеймер-оол Опанович, – говорили на Совете института коллеги. – Мы все знаем, мы все подпишем, мы все оформим, это все ясно. Нам важнее дела отпускные, действуйте-ка вы сами, у вас сил и энергии хватит, осталось ведь всего-навсего дело техники, как говорится!

Собрал я нужные документы, созвонился с Москвой, полетел в командировку. Прежде меня дошла снова обкомовская телеграмма... А.К. Канзай буквально переселился в кабинет секретаря партбюро института, завертелась карусель: обвинили меня в подделке документов, на партийном собрании поставили вопрос о снятии меня с поста ректора пединститута, решили исключить из рядов КПСС...

На  этом  собрании  присутствовала  корреспондент "Тувинской правды" С.Козлова. В глубине души я еще надеялся, что она принципиальнее всех, с комсомольской горячностью вступится за незаслуженно обвиненного товарища, и все такое.

После собрания я ждал ее в коридоре.

– Светлана Владимировна, – сказал я робко, – можно поговорить с вами в моем кабинете?

– Ваш ли он теперь? – быстро отпарировала Козлова. – Да о чем нам с вами говорить, Хеймер-оол Опанович? Вот подождем, что скажет горком.

– Светлана Владимировна, я настаиваю на своем приглашении, – с достоинством повторил я.

– Вы знаете, что журналисты – подручные партии, – сказала Козлова. – Что она укажет, то и будет объективно, Хеймер. Ты же сам был коммунистом. (Да простит меня читатель за то, что так отзываюсь о покойном человеке. Но все происходило именно так: разочарование в ее железной принципиальности было для меня тяжким ударом.)

"Был коммунистом... " После этих слов с большим усилием добрался до дивана в кабинете, прилег. "Вся жизнь полетела к черту!" – только и вертелось в голове...

В советское время существовало понятие: «родной трудовой коллектив», т.е. товарищи, соратники, с которыми ты делаешь общее дело, получая конкретные результаты больших коллективных трудовых усилий. По тогдашним законам трудовой коллектив имел достаточно большие права и полномочия. Он мог не только поощрять всяко, он мог спасти человека в трудных ситуациях, даже не дать посадить в тюрьму. Так я думал, веря в трудовой коллектив, надеялся, что он-то даст правильную оценку мне. Ан нет! Оказалось, что партийные функционеры и «руководители» «направляли» личными мнениями простых людей.

Казалось бы, мой родной трудовой коллектив хорошо знал меня еще с 1959 года, когда я вошел в него после окончания Ленинградского Государственного университета. Казалось бы, он как на ладони видит мои дела с 1967 года, когда я окончил аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию и приехал на родную кафедру математики. Казалось, на глазах многих людей из родного трудового коллектива я стал в 1968 году доцентом, потом заведующим кафедрой математики, деканом физико-математического факультета, а в 1979 году – ректором КГПИ.

Черта с два! Нет более убийственного оружия против человека, чем несправедливость и ложь. Это я понял в один миг. Я пошатнулся, ужаснулся, но земля из-под моих ног не ушла, я нашел в себе силы выстоять против неправды, решил в одиночку, но решил, и в удобный момент высказал всю правду о той среде, в которой оказался волею судьбы. Это случилось на заседании партбюро в июне 1987 года.

"Здесь очень много высказано слов унижения, оскорбления, подозрительности в мой адрес, – сказал я тогда, это очень хорошо помню, потому что это было сказано на всю жизнь. – Полностью перечеркнута вся моя работа в КГПИ за 30 лет.

Всего год назад, в марте 1986 года, отмечая мой 50-летний юбилей, вы все говорили совсем другое, а именно: какой я хороший руководитель, замечательный ученый, человек и т.д. Но я не собираюсь бросать камни, не позволю себе снизиться до уровня ваших поступков. Я слышу со всех сторон общие фразы, голимые сплетни. Не умеете соблюдать элементарную этику. Лучше направьте свой пыл, азарт, фантазию на воспитание студентов.

Вы слишком заняты моей персоной, чтобы меня снять с должности ректора. Все глотать и пережевывать не собираюсь. Тем более не ждите от меня извинений.

Мельчим, мельчим, господа. Стараемся все жить тихо, без врагов и недоразумений. Все друзья, все хорошие, со всеми ладим – это запечная, тараканья философия. Такая философия не по мне.

Выступившие здесь не смогли привести убедительных доводов моей виновности. Приписываемое мне «неуемное желание стать «холодным профессором» полностью отвергаю. За это говорит хотя бы тот факт, что мои работы изданы за границей (в Нью-Йорке и Берлине).

Упреки в мой адрес надуманы. У меня, конечно, есть упущения в работе, есть недостатки. А у кого их нет? Нет идеальных людей. Подделкой документов я не занимался. Все, что написано при оформлении документов на звание профессора – правда.

Я не боюсь конфликтов, не поддаюсь нажимам сверху, не стану стоять по стойке «смирно», как другие руководители. Моя бескомпромиссность вышестоящим инстанциям известна. Считаю, что руководителю надо быть максималистом, иногда идти на разумный риск. Иначе результатов в работе не будет.

Требовательность руководителя нельзя расценивать как административное давление. Особенно тогда, когда он, в интересах дела, проявляет жесткость и горячность.

Ваш метод известный, испытанный: чем больше вылить на человека грязи, тем трудней будет ему отмыться. Рассчитываете на ложь, изощренно закамуфлированную под правду. Настолько привыкли всю жизнь выражать чужое мнение, что собственную позицию давно утратили. А какая разница, что говорить сегодня, что завтра. Можно кого-то возносить до небес, а после смешать с грязью. Страшно вот это.

Теперь несколько слов о статье Светланы Козловой в газете «Тувинская правда». В этой статье правильны только мое имя и фамилия.   

Все подтасовано, грубо искажены факты. А поведение секретаря обкома Канзая – торжествующее беззаконие, уверенность в полнейшей своей безнаказанности, горделивое сознание власти. Вот что накипело в моей душе," – закончил я.

Меня не оставили российская наука и ее люди, я продолжал заниматься наукой и научно-исследовательской работой. С сентября 1989 года – доцент кафедры математики Дальневосточного института советской торговли (г. Владивосток), с марта 1990 года – директор Тувинского филиала Красноярского аграрного университета, а с июня 1993 года по настоящее время – директор Кызылского техникума экономики и права, одновременно директор Тувинского филиала Сибирского университета потребительской кооперации.

Жизнь дала мне много поводов, чтобы бороться, защищаться и побеждать. Но такого оскорбления моей чести, достоинства и деловой репутации как человека и ученого, как в статье «К чему приводит вседозволенность?» (газета «Тувинская правда» № 161 от 11 июля 1987 г.), никогда не было. Поэтому я в ноябре 1989 года подал на автора в суд. [...]

Долго я ходил в суд, добиваясь исправления несправедливости. Все говорили, что я выиграю, что автор статьи будет приперт к стене. Однако влияние секретаря обкома А. К. Канзая все еще было велико. Люди стали отворачиваться, судья стала, как незнакомка. Говорили, что С. Козлова раскаялась, заболела.

Надоело мне все, и я забрал свое заявление.

– Правильно делаете, башкы! – сказала судья, и видно было, как у нее с плеч свалилась гора.

Разумеется, я не в обиде на судьбу. Слава Богу, я сыт, одет и обут, занимаюсь научно-исследовательской работой. Но все ли нормально? Только в этом ли счастье?

Несправедливость, проявленная четырнадцать лет назад и пропечатанная типографическими буквами, до сих пор тяготеет надо мной, до сих пор обнаженной раной отражается на моей судьбе, сквозной болью отзывается! До сих пор для меня закрыта дорога в тот вуз, на ту кафедру, которым я отдал три десятка самых лучших лет моей жизни. Такое ли не жжет?! [...]

Великолепная партийно-государственная интрига, закрученная секретарем Тувинского обкома КПСС А.К. Канзаем, вконец одолела меня. Как герой русской народной сказки, я оказался перед дилеммой: налево пойдешь — поломаешь шею, тебе в трудовую книжку напишут такую статью, при виде которой ни на какую работу не примут, направо пойдешь... И я выбрал меньшее из зол: написал заявление, как сейчас говорится, об отставке с поста ректора Кызылского пединститута.

Вчерашние друзья переметнулись под теплое крыло партийного босса. Я не стал бросать камни ни в чью сторону. Помельчали эти господа, постаравшись зажить без врагов и недоразумений, исключив из своего обихода одного меня. Мои недруги праздновали победу. Но это продолжалось недолго, жизнь и ее противоречивые законы брали верх. Вскоре друзья-перевертыши разочаровались в своем выборе, А.К.Канзай о них начисто позабыл, ушел в другую партийно-руководящую интрижку, оставив их в стороне. Моя моральная победа была так очевидна, что я, как ни в чем не бывало, работал, четко выполняя все предусмотренные учебными программами требования, еще интенсивнее занимался научными исследованиями. [...]

Несправедливость не уместилась ни в стенах Кызылского пединститута, ни в кабинетах земляков-эрзинцев из Тувинского обкома КПСС, ни на всей территории Тувы. Правда о самодурстве коммунистического клана партийных секретарей отозвалась далеко за пределами республики. Коллеги с Дальнего Востока протянули руку помощи:

"Начальнику управления кадров и повышения квалификации Минвуза РСФСР тов.ТРЯСЦЫНУ В.А.

Просим направить в наш институт сроком до 5 лет доцента кафедры математики Кызылского государственного педагогического института тов Х.О. ОНДАРА согласно Постановлению ЦК КПСС и СМ СССР за №327 от 13 марта 1987 года.

Тов.ОНДАР Х.О. имеет научные труды, изданные за рубежом, в области математической статистики, по которой у нас нет специалистов.

Согласие   Кызылского   пединститута   и Министерства народного образования РСФСР имеется.

Ректор                 Л.С.Пузыревский".

В институте и в обкоме партии были рады и не рады такому повороту событий. У деспотов всех времен одно незыблемое правило: с поверженного не спускать глаз, далеко не отпускать, держать в неволе, подрезать крылья. Однако время изменилось, оснований для положительного решения вопроса хватало.

Подписали в августе 1989 года приказ об откомандировании меня в Дальневосточный институт советской торговли скрепя сердце. То-то! Ондара ни удержать под пятой, ни задавить, ни уничтожить не дало веяние времени! [...]

Владивостокская «эмиграция» обернулась для меня доброй стороной. Другие места, другие лица. Вскоре я почувствовал себя как бы вышедшим из душной, дурно закуренной комнаты, групповщины и круговой поруки. С изумлением увидел широкие просторы свободы и легкости. Я воочию увидел масштабы российской науки, ее высокий мировой престиж и приоритеты. К моему удивлению, казалось, что только в Кызыле время застыло на партийно-патриархальном витке.

Владивосток красив. Он построен на сопках, улицы расположены как бы террасами. Институт нанял для меня гостиницу. Я занимал аккуратный однокомнатный номер, достаточно просторный.

В любое время суток передо мной открывался чудесный вид на море. Море то щедро сияло, то хмурилось, но всегда оно возбуждало во мне чувство простора, величия и вечности.

В дни владивостокской «эмиграции» я много думал о науке, о России, о Туве. Не скрою, что перестройку я встретил с энтузиазмом. Казалось, что перестройка дает нам право наконец-то быть самими собой, говорить то, что думаешь, не лгать, не притворяться, не приспосабливаться. Казалось, мы вот-вот начнем выходить из рабского состояния.

Ни для кого не секрет, что при большевистском господстве нас постоянно преследовал страх – как бы чего о тебе не подумали. Я же не понаслышке знаю, сколько порой приходилось руководителям и специалистам тратить сил и времени, чтобы отвести от себя злой навет, напраслину, чтобы уберечься от зависти – самого страшного греха человека. Зачем, спрашивалось, мы получали высшее образование, всякие научные степени, звания и т.д.? Неужели для того, чтобы затем быть затравленными, оклеветанными?!

Многие мои размышления в дни владивостокской «эмиграции» касались науки и ученых Тувы и России. Перечитывал я и свои неопубликованные труды, например, статью «Поможет ли математика перестройке. (В чем и почему отстала математика?)». В этой статье, состоящей из шестнадцати машинописных листов, я писал: «Хорошо известны слова К. Маркса, высказанные в беседе с П. Лафаргом, о том, что наука достигает зрелости, когда начинает использовать математические методы». В качестве примера привел физику, которая достигла своей «зрелости» в XX веке, достигнув, широкого использования математических методов. Больше не буду цитировать себя, только заверю, что мои мысли и доводы были продиктованы искренней заботой о развитии математической науки в России.

БУДЕТ СИЛЬНАЯ НАУКА – БУДЕТ СИЛЬНАЯ РОССИЯ.

Во Владивостоке много передумал о проблемах российской действительности. Демократия набирала силы, но положение науки нисколько не изменилось. Газетные страницы пестрели заголовками:    «Занимаемой должности не соответствует», «Эпидемия лжи», «Крепостной ученый?», «Порядок и порядочность», «Корень зла», «Стыдно, господа ученые!» и т.д. и т.п. И все истории на одно лицо – очень похожие на случившееся со мной. Тогда, глядя на величаво-спокойное пространство океана, я недоумевал, почему так много схожих происшествий на всех широтах и долготах великой страны. Потом понял, что настоящая перестройка еще не произошла. Подтверждением тому стала попытка вторично низвергнуть меня, без всяких оснований.

Чтобы не прервать ход мысли, я нарушу хронологию изложения и расскажу об этом сейчас. Через несколько абзацев читатель узнает, что я буду возвращен в Туву в качестве директора     Кызылского филиала Красноярского сельскохозяйственного института. Уже после того, как я был

избран на эту должность коллективом преподавателей и студентов, надо было явиться к ректору головного института за приказом о назначении. И тут произошло невероятное.

– Вы хороший человек и хороший ученый, это я знаю, – сказал мне ректор Красноярского сельскохозяйственного института В.А. Золотухин. – Но, оказывается, у вас имеется существенный недостаток. Вы много пьете.

Я с большим трудом убедил ректора в том, что это не так, что я убежденный сторонник здорового образа жизни. Все еще колеблясь и, преодолев неловкость, Виктор Александрович показал мне телеграмму от имени коллектива филиала. Я вовремя заметил, что под телеграммой подписи нет, что ее можно рассматривать как наглую анонимку. Виктор Александрович согласился, но добавил при этом, что звонили из Тувинского обкома КПСС, и сказали то же самое, что в телеграмме. И опять – неизвестно кто. Большому ученому и опытному руководителю опять пришлось согласиться, что его пытаются обмануть.

Почему я придаю большое значение этому факту? Ведь, в конце концов все быстро и хорошо прояснилось. Да потому, что ширшины и канзаи, их последователи все еще продолжали совать нос туда, куда не следовало. Они не согласились с тем, что оказались вне проезжей части столбовой дороги истории. Только ничего из этого не вышло, история пошла вопреки их желаниям и стараниям.

Именно в дни владивостокской «эмиграции» я глубоко убедился как велико доверие нашего народа к отечественной науке как к общественному институту и к ученым, как носителям знаний. На мой взгляд, мысль о востребованное™ науки в сегодняшней жизни могла бы быть общенациональной, объединяющей всех граждан идеей, которая стала бы ориентиром для всех в выборе гражданской позиции, в решении судьбы своего отечества, своего государства. Будет сильная наука – будет сильная Россия.

Закончилась моя владивостокская эпопея так.

"Ректору ДВИСТа, профессору Пузыревскому Л.С.

Ректорат Красноярского сельскохозяйственного института убедительно просит Вас дать согласие на перевод на работу в наш институт в качестве директора Тувинского филиала кандидата физико-математических наук, доцента Х.О.Ондар, избранного на эту должность профессорско-преподавательским и студенческим коллективом указанного филиала 28 февраля 1990 года.

Ректор            В.А.Золотухин".

Я снова в Кызыле, на тувинской земле, где мои глубокие корни. Как говорится, комментарии излишни.

Размышляя по поводу пережитого, я не устаю удивляться: скольких на меня вешали «собак»! Казалось бы, никому не мешаю, мой хлеб разделить не с кем: стоящих математиков в Туве раз-два и обчелся. Истинных руководителей высшей школы тоже. Ан нет! Даже простой доцент по гуманитарной науке мнит себя передо мной академиком.

Но велика восточная мудрость: караван-то идет!

Директор Тувинского филиала Красноярского сельскохозяйственного института, директор   Кызылского техникума экономики и права, директор Тувинского филиала Сибирского Университета потребкооперации. Легко ли прошли эти десять лет? Нет, не легко они мне дались. Неразрешима до сих пор одна проблема: я сам, наши преподаватели и студенты взялись усваивать новейшее в коммерции, мы опираемся на самые современные знания, вот только нестыковочка – наших студентов принимают на работу, а затем и командуют ими те, кто закончили советские вузы и работают по шаблонам плановой экономики.

Не стоит на месте и вузовская наука Тувы. Высшие учебные заведения республики объединились в одно, появился на свет Тувинский государственный университет. Это меня радует, и мне очень хочется вносить свою лепту в развитие математики в ТГУ. Как-никак я ученый-математик. Об этом я просил ректорат ТГУ, просил вмешаться президента Ооржака, а воз и ныне там! Не востребован! Даже на условиях почасовой оплаты! [...]

(Продолжение в следующем номере.)