Николай ЯДРОШНИКОВ: «Скажите правду о нашем отце»

 

Из дневника Ульяны Сергеевны Ядрошниковой

 

«...Случилось это на зимнюю Николу (прим.: 19 декабря по н.ст.) в Кызыле. Приглашает меня некто Ядрошников к себе стряпать пельмени. Он был командиром партизанского отряда, приехал для связи с Кочетовым из Монголии, жил у своих монголистов Петерниковых, он готовил вечер – день рождения. Николай его звали. Что ж, мне бы заработать хорошо – поеду помогу. Увез он меня на своем рысаке, лошадка – что чудо. Вот провела я день, и вечером он меня привез обратно домой и сказал, чтобы я собиралась на вечер к нему. Но я из скромности отказалась, он человек пожилой, а я что ветер – мне что шло, что ехало.

...А знакомый мой стал нашим аккуратным посетителем, смотришь, а он на паре подкатывает и приглашает прокатиться вдоль Енисея...

С тех пор и началась наша дружба. Он ко мне относился просто по-отцовски, всегда укрощал мои порывы гнева. Сосед наш заметил его частые посещения – С.К. (прим.: С.К. Кочетов) и предложил ему сватать: «Девка очень хорошая, только бойка». Но как ему быть, у него на Алтае осталась семья. (прим.: его бывшая жена уже жила с другим, но официального развода не было). Тогда они договорились послать в Бийск заявление на развод, а он останется здесь, не поедет обратно.

Вот с тех пор он и начал приставать, я даже и мысли не держала, считая разницу в годах, он меня был старше на 14 лет (прим.: Н.И. было в ту пору 32 года, У.С. – 18 лет).

Однажды приехал вечером и стал мне серьезно говорить... У него был друг, который остался в Кобдо, а он сам уехал в Улясутай. И вот в его отсутствие приехала жена Ядрошникова. Так что же сделал для него друг? Он сказал, что Ядрошникова убили в разведке, что дело ее очень плохое, один выбор – выйти замуж за этого друга. Так она и поступила. Спустя две недели возвращается Ядрошников с отрядом и заходит к своему другу в ограду, видит, бегает мальчик, в котором он сразу узнал своего сынишку, и выходит жена. Тут произошла трагическая встреча, а друг открыл окно – и был таков.

Ядрошников не дал отдохнуть отряду, велел готовиться к выступлению. И так он расстался со своей женой и ребенком.

...И вот проявилась у меня к нему просто жалость. А 4 января 1923 года справили брачный вечер.

...Потом я уже узнала, что Комбу-Батор в Монголии боролся до полного разгрома всех банд. А в Туву был направлен для связи с командиром партизанского отряда С.К. Кочетовым. Так и остался здесь, участвуя в подавлении подобных банд и мятежников со своим отрядом цириков, которых он обучал военному делу, еще не зная по-тувински ни одного слова. Командовал строем новобранцев по-монгольски: «Нега, хоюр, курба!» – «Раз, два, три!»

Вот в своей книге «Слово арата» товарищ Тока пишет о том, как он попал в учение к инструктору Мыкылаю (прим.: искаженное произношение имени Николай. Речь идет о Николае Ядрошникове), стал цириком.

«Снаряжение цириков очень мало походило на военное, – вспоминает С. Тока о том периоде. – Получали они от казны винтовку с пятью патронами, да коричневую жилетку, да тю­бетейку с беличьим хвостиком на макушке или соломенную шляпу. Прочее обмундирование было разное и пестрое, у кого что... обувались каждый во что хотел. А каких только обязанностей не выполняли цирики: они были и милицией, и войском, и сборщиками налогов, и кухонными работниками, и посыльными, и возчиками, и табунщиками».

...Посмотрел на все это Комбу-Батор и дал мне задание. Пошить обмундирование для его войска. Легко сказать, пошить! Все ж числилось цириков до шестидесяти человек. Но глаза боятся, а руки делают. Солдатские брюки и гимнастерки я шила на машинке, купленной за 110 рублей на золото, это равнялось годовой зарплате Комбу-Батора. Но я быстро все оправдала. Пригласила портного Константинова, пленного из отряда Бакича, и он мне наделал всяких выкроек и даже показал, как лучше шить, обрабатывать карманы и прочие портновские премудрости. Одели всех цириков в новую форму, а все их старье вместе с обрезанными косами сожгли на костре во дворе. Первыми примеряли новую форму Тока, Данзырын, Комбу-Батор. Их примеру последовали другие.

...После женитьбы мы прожили месяцев 6 (прим.: автор дневника, видимо, ошиблась, забыв подставить перед шестеркой единицу – 16 месяцев), и он уехал на подавление восстания с тувинским отрядом на Чадан. Вот я его жду, нет и ничего не пишет. Но приехал дипкурьер, сообщил, что Николая ранили и лежит он в Шагонаре...

Через два месяца приехали все, ликвидировав банды. Привезли много арестованных, посажали их в подвалы. Суд учинили им сами тувинцы, клали на доски, пороли по ягодицам и щекам, надевали доски, водили на веревке на болото расстреливать. Но скоро этот первобытный метод пыток прекратился.

...1925 год. Появление нового члена семьи – дочери, которую назвали Интерной, внесло частицу счастья в нашу семейную жизнь.

Муж так любил детей и ухаживал сам за ними, нанимал няню, чтоб меня не обременять. В мои обязанности входило накормить дочь через каждые три часа, и все.

...И так живем тихо-мирно, без изменений. Я снова в положении. В 1926 году нас переводят в Туран, в госторг. Устроились хорошо, муж – зав. отделением.

…В феврале муж уехал в Монголию в командировку, в Уланком (прим.: ныне Улангом).

…И вот я, мамаша трех дочерей, посылаю отцу в Уланком телеграмму, что еще родилась дочь. Он очень огорчен... В июне приехал и все же смирился с тем, что хоть и девочка, но очень хорошая.

...В конце июня получает приказ переехать в Чадан, принять отделение... Какое было мое удивление, когда он завез ме­ня в эту дыру... Потом в госторг приехала семья Булгаковых, стало две семьи. Но все же было страшно, банды остались. И вот не пройдет и ночи, чтоб не приходили и не вызывали самого. Он стоит у двери с наганом, а я трясусь в лихорадке. Потом начинаются слезы, жизнь становится немила, все время под страхом.

...Скоро я среди тувинцев нашла друзей, ходила и ездила к ним в юрты (прим.: У.С., как видно из дневника, была отчаянной наездницей, не боялась и необъезженных лошадей), в монастыри, и никто мне ничего плохого не причинил.

...И вот мы снова дома, в Кызыле, Щетинкина, 19. Живем по-старому. Доставили с Бийска его сына 9 лет, да я взяла сродную сестру, уней умерла мать, и наша семья стала в 7 человек.

Не прожили и года, нас снова в Чадан. Как я ни возражала, все же пришлось покориться и ехать...

А в Чадане произошел такой случай. Муж заболел очень тяжело, после было установлено врачами – тифом. Мы с рабочим фактории Чичипа растерялись – не знали, что делать. Он мне посоветовал: поедем в монастырь (хурээ) к большому ламе, только надо брать подарки. Ну, решили взять печенья, стряпанного самой. Наложили корзину всякой снеди и поехали в тележке. Не доезжая монастыря, Чичипа привязал лошадь, а сам, смотрю, пополз на коленях... Когда он переполз порог, его благословили. Я зашла запросто, поздоровалась. Лама пригласил присесть. Стали мы ему все рассказывать: зачем приехали, в каком состоянии больной. Когда мы вручили ему привезенный подарок, он согласился... Лама взял свои снадобья, сложенные в небольших сумах, каждое в отдельном мешочке из кожи или замши... Когда лама осмотрел больного, сказал, чтобы забили барана, ему нужно приготовить отвар с лекарством. Это было несложно, дело двадцати минут. И вот наш лама указал, какие кости надо отделить от мяса, и вместе с ними стал варить снадобье... После выпитого этого лекарства больной стал потеть и таким обильным потом, что я не успевала менять белье, но зато ему стало легче. И он даже попросил бараньего супа. Так дело пошло на поправку...»

Здесь дневниковые записи Ульяны Сергеевны обрываются. Они возобновятся в других сшитых вместе школьных тетрадках в прямую и косую линеечку, но записи те будут датированы уже после военными годами. Из нехитрого повествования жены Ядрошникова выпадут самые тяжелые для нее и дочерей годы – политических репрессий и последовавших за ними гонений. Конечно же, они были, дневниковые записи тех лет. Конечно же, эмоции в них били через край. И, пожалуй, позднее Ульяна Сергеевна саморучно ликвидировала их, чтобы теперь уже собственными «письменами» еще раз не навредить себе и своим детям. Ульяны Сергеевны давно нет в живых, но, к счастью, живы все ее дочери – сестры Ядрошниковы – им и слово.

 

«Наш папа был самым добрым человеком на свете»

 

Вспоминает Интерна Николаевна:

«Мои родители были людьми своего времени – революционного и интернационального по духу. И когда я родилась в Кызыльском роддоме, а вслед за мной еще один мальчик, то его отец и мой – товарищи по оружию – сговорились назвать нас одним именем – Интернационал. Мне как девочке досталась первая часть этого слова – Интерна, мальчугану – вторая часть: Ционал. Как он рос и жив ли сейчас, я не знаю: наши пути-дороги после роддома так и не пересеклись более.

…Когда случилось это горе с нашей семьей, нам было по 12-15 лет, а младшенькой сестренке Гале – всего четыре годика. Помню, глубокой ночью в наш дом кто-то сильно постучал, а потом раздался суровый голос: «Открывайте!» И с ходу к папе: «Собирайся!» «Уля, это недоразумение. Не переживай. Разберутся и отпустят», – это были его последние слова, сказанные уже у порога. Больше мы его не видели. Лишь однажды получили от него, из тюремных подвалов, коротенькую записку простым карандашом, в которой он, обращаясь к маме, просил. Вот и все. Был человек – и не стало! Мы эту записку до сих пор свято храним.

На второй или третий день после ареста отца приехали служивые на двух подводах, все забрали, что было в дому, даже керосиновую лампу забрали. Мама кое-что из детских вещей успела в узелок собрать, с этим нас и вышвырнули в ноябре из дома – ложись и помирай!

Мама пошла искать жилье. Долго искать не пришлось. Недалеко жил дядя Вася Безъязыков, мамин брат. У них была одна комната и кухня, своих – трое детей. И стало в этой маленькой комнатушке жить десять человек – где спали, там и ели, и учились. Было тесно, но зато дружно. Дядя Вася все помогал маме. Кое-как собрали какие-то копейки (плачет), дядя Вася помог купить землянку на пустыре по улице Песочной.

Вот… В землянке мы и жили. Мы стали врагами народа. Маму, можно сказать, выгнали с работы, лишили всяких гражданских прав. Мы просто были отвергнутыми от всего мира (плачет). Нас называли врагами народа, кидали камнями вслед (плачет)… Но ничего, мы не озлобились – понимали: так обошлись не только с нами одними. Мама только одно твердила: «Дети мои, помните и знайте, что ваш отец – не враг народа».

Он очень любил детей, всегда заботился о нас. Устраивал всякие игры. Когда мы жили в Туране, бывало, катался с нами со снежной горы на шкурах животных.

Мы все уже учились в школе, кроме младшенькой Гали, конечно. Для нас было обучение платное, не как для других. Я пионеркой уже была, когда папу арестовали, но в комсомол меня уже не приняли. Я хорошо училась, была общественницей, оформляла школьную стенгазету, хорошо рисовала, устав комсомола знала назубок. И вот идет заседание комитета комсомола. На все вопросы правильно ответила – и вдруг поднимается один ученик – я его хорошо помню, называть не буду, он еще живой, – ученик из старшего класса и говорит: «Послушайте, пожалуйста, уважаемые члены комитета комсомола, кого мы принимаем в свои ряды – это же дочь врага народа – она не достойна быть комсомолкой». Эти слова прозвучали, как гром среди ясного неба. Со слезами я бежала домой, не помня себя. Мама обняла меня, сказала ободряюще: «Ина, они не правы. Придет время, и все будет иначе…»

Потом все-таки меня приняли в партию – в ТНРП. Я уже работала в Балгазике учительницей – это были первые мои самостоятельные годы, с сорок третьего по сорок пятый. После окончания школы сдала экстерном государственные экзамены в Минусинском педучилище, а потом поступила заочно в Кызыльский пединститут и его тоже окончила.

В Балгазике вела начальные классы, физкультуру, военное дело, рисование и другие предметы, которые были доступны моему небольшому опыту…

Ну и вот приезжает комиссия – опять тройка «борзых»… Вызвали меня в учительскую и опять начали: идет чистка рядов, в них должны быть чистые, преданные люди. Я в тот раз не плакала и не рыдала, я даже почувствовала какое-то облегчение, что правота все равно будет на нашей стороне. Отдала я свой партбилет, даже не поклонилась – вышла. Это было в сорок пятом, уже при советской власти в Туве. Чистили ряды-то, видите, какие они «чистенькие» теперь…

Сколько нас ни унижали, все-таки мы остались людьми, что старшая Лида – честнейший работник, что Фая, что Галя. У нас нет ни пьяниц, ни тунеядцев – мы честные люди».

Вспоминает Лидия Николаевна:

«Учебу в школе для нас, детей врага народа, установили платной. Мама кое-как устроилась нянечкой в больницу. Где денег взять на учебу? Ходили по людям, зарабатывали своим трудом. Белили избы, дранкой стены обивали, молоток часто выскальзывал из детских рук, ладони кровоточили, но мы терпели. Мама одна на трех работах работала. И донором была: сдаст кровь – хлеба нам принесет, а сама не съест.

Мама была умелой портнихой, все ночи напролет строчила на швейной машинке, обшивала-одевала нас, и заказы со стороны выполняла. И одна из нас, Интерна, перенявшая мастерство от мамы еще в девятилетнем возрасте, тоже после занятий в школе садилась за машинку. Так и жили: перебивались с воды на хлеб да с хлеба на воду.

Когда я выросла, пошла на работу, тоже всякие препятствия мне чинили. Даже письма анонимные приходили на имя директора Кызыльского лесозавода, где я бухгалтером работала. Что-де вы держите на заводе дочь врага народа?! У меня уже семья своя была– все равно не унимались. Конечно, это трудно было все пережить, сколько слез было пролито (едва сдерживается, чтобы не прослезиться). Цветков был директором лесозавода, вызовет меня к себе в кабинет, показывает конверт: «Вот опять пришло». Я говорю: «Ну, сами смотрите. Если я не достойна, как там пишут, – принимайте какие-то меры, садите и меня тоже как врага народа». Он только вздохнет коротко: «Ладно, все это в прошлом». И при мне выбросит очередную кляузу в урну.

…У меня вся жизнь – работа, работа, работа. И больше ничего. Много за свой труд заслужила Почетных грамот, дипломов, значков. Для нас тогда это было хотя и мало-мальской, но наградой. А сейчас многие молодые не понимают этого. За каждой грамотой что-то же стояло светлое – это честное отношение к своему труду.

…Как-то предложили мне вступить в партию. Я начала собирать необхо­димые документы, готовилась, а потом передумала: опять начнут ворошить прошлое. Уже надо было идти в горком на утверждение решения партийного собрания коллектива, я не пошла. Думала, опять найдется в горкоме кто-нибудь из «бдительных», обязательно задаст вопрос относительно моего прошлого.

Так и осталась беспартийной и не жалею об этом. Самое главное – вырастила достойных детей. И внуки тоже хорошие растут.

Вспоминает Фаина Николаевна:

«Всю сознательную жизнь я проработала бухгалтером, как и Лида. Всякое приходилось терпеть: кличку «врагов народа» и прочие унижения. Может, по этой причине снялась из родительского гнезда и уехала на самый крайний- крайний Север –в Норильск. Работала бухгалтером в кинофикации. Вскоре переманила к себе и младшую сестренку Галю. Так и жили вчетвером: я, мой муж, дочь моя Лариса и Галя. А потом Галя вышла замуж и уехала с мужем в Подмосковье. Там и живет по сей день. Частенько приезжает в родной Кызыл, проведывает нас, старших сестер.

И дочь Лариса не забывает навещать: даром, что аж в далекие Сочи забралась. Зовет меня с собой на море, может быть, поеду. Жаль вот только с сестрой Лидой расставаться, вместе мы, вдовушки, вековуем, в одном доме живем, одни щи-борщи хлебаем (прим.: когда готовился этот материал, Фаина Николаевна уехала с дочерью в Сочи – погостить, как она говорит, месяца два-три).

…Мама у нас была очень красивая. Всегда румянец во всю щеку, волосы длинные, волнистые. Папа ее просто обожал. И нас любил. Никогда не наказывал строго. Только, если сильно набедокурим, папа снимет со стены «четыреххвостку» – такая была у него палочка с четырьмя кожаными ремешками – по ремешку-«хвостику» на каждую дочь – и потрясет ею в воздухе: «Вот я вас сейчас!» И все. Но чтобы ударить кого этой самой плеткой – ни-ни! Лишь выразится, бывало, самым большим своим ругательством: «Мать вашу за ножку!»

Папа был человеком добрейшей души. Люди тянулись к нему. Кто бы ни заходил в дом, он сразу приглашал к столу: «Проходи, таныш! (друг)», – без угощения не отпустит. Хорошо, как и мама, изъяснялся по-тувински. Играл на мандолине, иногда при этом громко пел, правда, не всегда в лад. Мама в шутку смеялась над ним: «Ну, опять козлетон затянул...»

Стоило кому-нибудь из нас кашлянуть – папа сразу принимался за лечение. На две лучинки насыпал сахарного песку, поджигал их, и когда сахар начинал плавиться, каплю за каплей опускал в пиалку с кипятком, размешивал, остужал и давал больной эту жидкость пить по ложечке. Чаще обычно кашляла я: уж очень мне нравилось папино сладкое снадобье!

А какие игры он устраивал нам в свободные минуты! Целые спектакли театра кукол, которых он привез в то время из Монголии – на мотивы монгольских сказок. Сам же и озвучивал их. Были в основном шуточные представления – мы закатывались со смеху.

А когда маму в очередной раз положили в роддом, папа взял нас за руки и повел, как цыплят, на смотрины новорожденного – уж очень ему хотелось сына. Но вновь родилась дочь, так он упорно до самого своего ареста называл ее не Галчонком, а Ванюшкой.

Какого отца мы лишились! (Не сдерживает слез). Папа гордился бы сейчас нами, нашими детьми, его внуками и правнуками».

 

Вместо эпилога

 

Уже во времена хрущевской оттепели Ульяна Сергеевна вместе с дочерьми написала несколько заявлений в респрокуратуру. Во весь рост вставал в них один и тот же вопрос: «Скажите нам правду о нашем отце (моем муже). Кто он все-таки – друг или враг народа?»

Письма эти стали поводом для пересмотра уголовного дела Ядрошникова, и 1 апреля 1963 года Президиум Верховного Суда Тувинской АССР, рассмотрев дело по протесту прокурора республики В.Д.Дорун-оола, своим постановлением полностью реабилитировал Ядрошникова Николая Илларионовича, прекратив дело за отсутствием в его действиях состава преступления. Председательствующим на том судебном заседании был Ш.С.Куулар, долгие годы работавший в правоохранительных органах республики. Он же затем, спустя 27 лет, опубликовал в газете «Тувинская правда» (28 января 1990 года) статью «Его звали Комбу-Батором».

Жаль только, верная подруга Ядрошникова Николая Илларионовича – Ульяна Сергеевна, оставшаяся одна с четырьмя детьми на руках в 34 года и сумевшая воспитать их достойными людьми, не дожила до тех светлых газетных строк. В них впервые во весь голос была сказана вся правда о настоящем человеке, известном в Монголии под именем «Комбу-Батор» – «Храбрый Богатырь».

Ольга Бузыкаева,старший помощник прокурора РТ.

Фото из семейного архива Ядрошниковых

(«Центр Азии»

№6, 1 февраля 2002 года)

 

Фото: 1. Ульяна Сергеевна Ядрошникова. 1936 год.г. Кызыл.

2. Приезд автомобиля – «огненной телеги» – был большим событием для аратов-скотоводов. На снимке: самый маленький пассажир на заднем сидении – четырехлетняя Лида Ядрошникова. г. Чадан. 1926 год.

3. Сестры Ядрошниковы. Стоят (слева направо): Фаина и Интерна. Сидят (слева направо): Галина и Лидия. 1981 год.