Монгуш Кенин-Лопсан: Я действительно человек XX века

Конкурс “Человек года”, проводимый газетой “Центр Азии” уже стал традиционным мерприятием для жителей Республики Тыва, поэтому событию, которое произошло в прошлом году, искренне радовались все – в здании музыкально-драматического театра имени В. Кок-оола проходил Бал газеты “Центр Азии”. Когда редактор, автор идеи Надежда Антуфьева объявила имя обладателя приза главной номинации “Человек Века”, зал поднялся, и зрители долго аплодировали невысокого роста пожилому человеку, который неспешено, слегка опустив голову, поднимался на сцену. Монгуш Борахович Кенин-Лопсан. Скромность, благодарность и любовь чувствовались в словах номинанта. Приняв приз – ювелирной работы «Центр Азии», он произнес краткую взволнованную речь.

Когда мне поручили взять интервью у Мон­гуша Бораховича Кенин-Лопсана, я чест­но говоря, была в замешательстве: о нем столь­ко писалось, и в местных, и в централь­ных, и в зарубежных изданиях. Что еще можно написать о таком известном человеке? Да, задача не из легких. Но, оказывается, ве­ликий на то и велик, что неисчерпаем. Когда он узнал, что я приду не просто беседовать, а брать интервью для газеты, он задумался, потом попросил подождать за дверью и через несколько минут пригласил: “Да, я могу с тобой беседовать, это хорошо. Я согласен”.

В назначенное время 12 апреля, с тортом по случаю его дня рождения, я пришла в его крохотную избушку. В этой избушке, во дворе национального музея “Алдан-Маадыр”, он ра­ботает, сюда ему пишут письма, посылают те­леграммы из разных уголков мира, так и пишут: Республика Тыва, Кызыл, музей, из­бушка, Кенин-Лопсану.

Как обычно очередь. Русская женщина и молоденькая тувинка, видимо, студентка, ожидали в глубоком задумчивом молчании. Казалось, они не замечали меня, погру­зив­шись в свои проблемы. Каждый из них при­шел в надежде на то, что в их жизни все изменится к лучшему, что Башкы поможет, как и раньше. С самыми разными пробле­мами приходят к нему: в какой день лучше устро­ить свадьбу сыну, подходят ли моло­дые для совместной семейной жизни, как избавиться от злых людей, порчи, как по­ступить в безвыходной ситуации, что было, что ждет, что можно делать, а чего неже­лательно. Он укажет, подскажет, поднимет дух, вселит веру в себя, раскинет магические камушки – и все у тебя образуется.

...Уходя от него, женщины складывают ла­дони перед собой и почтительно слегка на­клоняются вперед. Башкы, как бы благо­слав­ляя, касается рукой их лба и прощально кивает седой головой.

– Монгуш Борахович, народ Тувы вас выбрал “Человеком века”. Ощу­щаете ли вы себя человеком века?

– Искренне признаюсь: я никогда не ожи­­дал такого всенародного результата – по­лучить звание человека столетия. Думаю, что газета “Центр Азии” организовала очень удач­ный, интересный, всенародный, очень скромный и в то же время многозначи­тель­ный опрос: кто же будет Человеком Века. Я дей­стви­тельно не ждал такого признания, та­кой награды. Даже во сне не видел. Никогда об этом не думал. Я благодарен читателям газеты “Центр Азии”, а редактора газеты На­деж­­ду Мухарбековну Антуфьеву я полюбил как личность. Она мне с самого первого взгля­да, с самой первой встречи очень по­нра­вилась. Я с ней по секрету дружу, по се­крету влюблен в нее.

Провожая XX век, каждый из нас должен сделать определенный вывод. Я действи­тельно человек XX века – родился 10 апре­ля 1925 года. Я сын тувинского народа, у которого тогда еще не было письменности на родном языке. Была другая культура, другая пись­менность, культура IV-VIII веков, ког­­да было великое тюркское государство – Тюрк­ский каганат. Мы, тувинцы, тюрко­языч­ный народ, и наши предки жили здесь, в цен­тре Азии. У них была другая культура – ша­манская ре­лигия, это первая тюркская ре­лигия. А ту­вин­цы сохранили ее. Есть у нас и хрис­ти­ане, обе религии мир­но сосу­щес­твуют.

Да, у нас были разные лю­ди: поли­ти­ки, музыканты, артисты, буддисты, хрис­тиане, шамановеды и представители про­све­щения, тувинского народного приклад­ного искус­ства, государственные деятели, были герои Советского Союза, кавалеры ор­денов. Они действительно великие люди на­шей эпохи. И из числа этих людей быть на­званным Че­ло­веком века – это великое счастье.

– А каким этот век оказался для республики, что полезного и пе­чаль­ного он оставил?

– Я, по своему убеждению, буду говорить от своего только имени. XX век принес ту­винскому народу великую историческую ре­форму, потому что в 1905 году в России бы­­ла революция, в 1911 году победила бур­жу­азная революция в Китае, тогда была мань­ч­журо-китайская империя. А Тува, как из­вестно, была в составе этой империи 157 лет. Империя рухнула, когда встал исторический выбор перед тувинским народом. Правители старой феодальной Тувы написали обра­ще­ние к русскому государству. Самый великий человек нашего века – князь Буян-Бадыргы, правитель Даа хошууна, высоко образо­ван­ный человек. Это он в 1913 году обратился к рус­скому царю Николаю II, чтобы тот при­нял тувинский народ под свое покро­витель­ство, точнее, Кызыл-Тайгинский хошуун – под этим подразумевалась вся Тува.

Николай Александрович Романов принял тувинский народ под свое покровительство в 1914 году. Для меня лично это было вели­ким историческим событием, потому что это бы­ло спасением для нашего народа. Исто­рически мы легко могли присоединиться к Китаю, Монголии, к любому государству Вос­тока, даже к Тибету, Индии. Но Буян-Ба­дыргы, дальновидный политик, выбрал Россию. Это самая светлая страница истории ту­винского народа.

Русские должны были знать тувинский язык. Так начался новый пе­риод для ту­вин­ского языка: русские на­ча­ли изучать тувин­­ский язык. Старые рус­ские очень хорошо вла­дели тувинским. Это бы­ло новым явле­ни­ем в истории и тувин­ского, и русского на­родов, большим собы­тием.

Сохранить территорию Урянхайского края – мудрая политика. Наши правители во главе с Буяном-Бадыргы просили не при­зывать тувинцев в армию, не отправлять на фронт в первую мировую, и Николай II удо­вле­творил просьбу. Это тоже мудрое реше­ние: сохранить малочисленный коренной на­род центра Азии.

С этого времени, с 14-го года, у нас на­ча­лось градостроительство, появились новые се­ла, деревни и города. Это тоже новое явле­ние. Но традиции тувинского народа остава­лись: тувинцы – охотники, земледельцы, ско­товоды. Скотоводство было на очень высоком уровне: были тувинские породы домашнего скота, эти породы были выработаны веками, они хорошо выдерживали жестокие морозы, жаркие летние дни, были приспособлены к жест­кому климату тувинского края. Сохра­нить традиционную культуру тувинского народа – очень мудрое решение. Это очень важно.

Потом победила народная революция, после октябрьской. Были здесь красные пар­тизаны: русские, тувинские. Они создавали объединенный отряд, командиром был Ко­че­тов Сергей Кузьмич, который хорошо вла­дел тувинским языком. Результат этой борь­бы – создание народного государства на ту­вин­ской земле. Это тоже великое событие: на­­род имеет свое государство, независимое – Ту­вин­ская Народная Республика. Да, была и граж­данская война.

А потом в 21 году проходил всетувинский Хурал, это учредительный Хурал, 13-16 ав­густа 1921 года, в местности Суг-Бажы Тандынского кожууна. Там были предста­вители всех кожуунов, там была принята первая Конституция. Председателем этого Хурала был единодушно избран князь Мон­гуш Буян-Бадыргы. Тогда было создано пер­вое демократическое государство в центре Азии. Это было историческим явлением для нашего народа: в центре Азии появилось государство, ведь тувинцы были рабами Маньчжурской империи, затем они были в составе русского государства. Благодаря по­явлению своего государства мы сохранили свой язык, свою территорию, свою религию. Это тоже очень прогрессивное явление.

У Тувы были дружеские отношения с Со­вет­ским Союзом и Монголией, были уста­новлены экономические отношения между этими странами. Тувинское государство при­знано этими странами. Дипломатия, между­на­родная дипломатия! Это тоже великое событие.

А в 1924 году на заседании Централь­ного комитета тувинской народной револю­ци­онной партии и членов правительства бы­ло решено создать национальную пись­мен­ность. Избрали одного ученого человека – Монгуша Лопсан-Чимита. Его ученое звание кешпи, оно равнозначно званию академика. Он учился в Верхне-Чаданском хурээ, мо­нас­тыре, девять лет учился,окончил гимназию буд­дийскую, потом учился в городе Угре (сей­час город Улан-Батор), дальше продол­жал учебу в Лхасе – столице Тибета. Там он и получил свое высокое звание кешпи. Он хорошо знал родной язык, владел мон­гольским, тибетским, китайским, изучал не­мецкий, английский. Необычайно одаренный че­ловек. Его судьба оказалась самой печаль­ной. Он родился в 1888 году и расстрелян 31 декабря 1940 года и реаби­лити­рован 26 ноября 1965 года (это по доку­мен­там архива 65-го года).

В 1929 году проходил VIII съезд Тувин­ской народной революционной партии. На этом съезде было решено покончить, то есть закончить борьбу, с представителями старой культуры, то есть ликвидировать монахов, шаманов, феодалов. Да. Это была страшная иде­­ология. Он стал жертвой этой идеологии: вдруг стал врагом народа… Его расстреляли 31 декабря 1940 года в Кызыле. Завтра дол­жен быть Новый год, а его ночью расстре­ляли… там, где Манган-Элезин (прим.: веч­ный песок название места). Рас­стре­ляли ве­ликого, гени­ального ученого… Потом его по­смертно реабилитировали… Он создал пер­вый тувинский алфавит – в 1928-м, а в 29-м этот алфавит был уже утвержден. И я был сви­­детелем этого.

Моим первым учителем был Донгак Хе­век, он еще жив, здоров, живет в селе Ханда­гайты Овюрского кожууна, ему недавно исполнилось 90 лет. Когда он преподавал вот этот букварь, мне было четыре или пять лет. Я ходил вокруг взрослых людей и запомнил три буквы – как писать мое собственное имя. Мое детское имя – Тас (прим.: лысый), его я и писал на снегу, на песке. Это было мое первое знакомство с букварем великого учителя Лопсан-Чимита. Еще моими учителями были Монгуш Ке­неш, Монгуш Бегзиваа, Сат Бурукей. Это были активисты. Да, это инстересный был период. Потом позже появился еще один букварь, в 1930 году, это было летом, другой вариант тувинского букваря.

К сожалению, и с основателем тувин­ского государства свершилась жестокая не­справедливость: тоже был объявлен врагом на­рода. Проходило заседание членов Полит­бюро ЦК ТНРП, 22 марта 1932 года. Там они обсуждали постановление Минис­тер­ства внутренних дел: врагов народа к высшей мере наказания – расстрелу. Монгуш Буян-Бадыргы – создатель тувинского госу­дар­ства, экс-секретарь ЦК ТНРП, экс-пред­се­датель Совмина тувинской народной респуб­лики, Куулар Дондук – председатель прези­диума Малого Хурала, Монгуш Шагдыр – экс-секретарь ЦК ТНРП и Бойду (прим.: о нем пока известно меньше всего) – четы­рех человек… Генеральным секретарем ЦК ТНРП тогда был Иргит Шагдыржап, секре­ктарем был Салчак Тока. Под руководством Иргита Шагдыржапа и Салчака Тока все члены Политбюпро утвердили это страшное постановление и уничтожили “врагов на­рода”. Эта классовая борьба оставила в ис­тории тувинского народа кровавые следы.

– Шагдыржап ведь потом и сам по­стра­дал?

– Шагдыржап тоже по­стра­дал. Но это другая ис­тория.

– Монгуш Борахо­вич, у вас потряса­ю­щая па­мять: все имена, на­зва­ния мест, даты вплоть до времени су­ток...

– …потому что, мне мои ро­дители говорили, когда мне было три года, я вообра­жал очень четко (прим.: от сло­ва “воображение”), и они удивлялись, что у меня очень добрая память. Сказитель расскажет сказ­ку – я уже на другой день подражаю ска­зителю и от начала до конца рассказываю. Сейчас, правда, у меня почтенный возраст, но все это хорошо помню. Можно сверить все это с архивными документами все, что я сказал. Думаю, что сущую правду говорю.

– В вашей личной жизни в эти годы что-нибудь памятное прои­зо­шло?

– Потом у нас была самая великая куль-­турная революция – ликвидация безгра­мотности. Это для нас тоже великое собы­тие... У нас была одна партия – ТНРП, с 1929 го­да до конца своей жизни Салчак Тока был первым человеком, первым руково­дителем этой партии. Он руководил куль­турным фронтом. Тоже большое событие: чтоб все люди были гармотными. Люди учились.

Особенно 1939 год был памятным для меня: меня назначили маленьким учи­телем в селе Хондергей Дзун-Хемчикского ко­жуу­на – учил неграмотных людей, чтобы они умели читать, писать свое собственное имя. Я проводил летний кружок, там были мои современники, даже и старше были. Если я не ошибаюсь, тогда мой кружок посещал Доржу, сейчас он профессор, Доржу Сенги­лович Куулар. Он посещал мой кружок. Я говорю о тех, кто в живых остался.

– А кто еще? Очень интересно.

– Кто еще? Сейчас они все умерли… Ста­рики умерли, современники умерли… Да, они умерли. Еще училась моя младшая сестра родная – Тас-Уруг Куулар, она живет в селе Чыраа-Бажы.

– Кто вас назначил маленьким учителем?

– Председатель пионерской организации Сат Чондан-Бурлей, активист села Хондергей Монгуш Идам-Сурун – он был грамотным человеком, еще председатель Хондергейского сумона Монгуш Чудурук и председатель партийной ячейки сумона Хондергей Сат Шыырап. А его сын Владимир Шыырапович Сат сейчас работает в Аппарате пра­ви­тель­ства Тувы.

– Вы были совсем юным. Вы не ис­пу­гались этого предложения?

– Нет, я не испугался. Еще памятным было то, что я учился в разных школах, по­то­му что мои родители жили далеко от рай­он­­ного центра. Ну, это другая история. А я хочу только о самых знаменитых собы­ти­ях...

– Тогда расскажите о самом яр­ком впечатлении из детства.

– (Смеемся) У нас жил один человек Ширтек-хам, младший брат Донгака Кайгал-ха­ма. Он потом женился на младшей сестре моего отца. Ширтек-хам был волшебником. Мы уважали его. Он мог вызвать град, мол­нию, дождь. Однажды там, где гора Чин­гир­лээн, произошел пожар. Тогда я был малень­ким. Вечером мы смотрим: вокруг этой вы­сокой горы красное пламя. А люди начали уго­варивать его, чтобы он вызвал или снег, или дождь. Он очень боялся: вдруг узнают об этом партийцы – ему наступит конец жизни. Все-таки уговорили, и он пошел к берегу. А мы маленькие, прячемся – за ним пошли. Он сунул свою руку за пазуху, по­ис­кал, достал какой-то мешок и начал вытас­ки­вать оттуда какие-то камни: белый, черный, красный – и бросил их в воду. Эти камни были на кончике жилки – тогда веревки бы­ли, ни­ток не было.

И вот он там ведет камлание, а мы боимся к нему приблизиться. А взрос­лые вообще запретили ходить туда. Когда он вытащил свои талисманы из воды, мы быстро подня­лись, побежали домой и легли спать. Утром родители не могли дверь от­крыть – такой глубокий снег выпал. Это бы­ло в середине апреля. Снег выпал громадный, и высокая гора Чингирлээн под снегом. Крас­ный пожар исчез. Вот такой он был ша­ман. О да! Это его волшебство осталось на всю жизнь в моей памяти.

– А что с ним произошло потом?

– Потом он все-таки остался живым. Живым остался. Великих шаманов забирали – они домой не возвращались. Других шаманов сажали… Сидели.

– Люди доносили на них?

– Да мы же не знаем. Тогда же хоро­­­шо работали шпионы, красные шпионы. Кто феодал, кто лама, кто шаман – они хоро­­шо знали.

– …но его никто не выдал.

– Нет. Он остался живым. Умер он, ког­да я учился в Кызыле, видимо, где-то в 44-47 году.

– А вы с ним потом, когда уже ста­ли повзрослее, не встречались?

– Мы жили по соседству. Он тогда всегда вел камлание в своей юрте, когда люди спали. Никого не подпускал. Но мы все равно подходили, слушали. У него бубна не было, зер­кало было шаманское – кузунгу. Его страший брат Донгак Кайгал-хам тоже был шаманом небесного происхождения, как и Сат Ширтеккей. Ночью камлал, вел разго­во­ры со звездами, планетами, с Шолбаном (прим. Венера). Он знал язык небесных, не­ведомых, могущественных сил, потому что, по его словам, есть звуки, которые идут с не­бесных краев. Он знал эти крики, эти язы­ки. Он хорошо знал язык каждой птицы. Зна­ме­нитый человек! Да. Он остался героем мо­их научных трудов – его алгыш я за­пом­нил, записал.

– Монгуш Борахович, вы храни­тель ценностей, истории. А у храни­те­ля истории обычно не срашивают о семейной жизни, истории любви. Во всех интервью вы стараетесь об­хо­дить эти вопросы – запретная тема?

– Я не хотел бы разбудить своих ро­дителей. Мой отец Монгуш Бора-Хоо был сыном Монгуш Келдегея. Мой дед Монгуша Келдегей жил в Чаа-Хольском кожууне. Его старая фамилия Тулуш. Он был знаменитым бегуном, всегда был победителем на сорев­нованиях. Однажды он поспорил со своим младшим чиновником. У того был очень хороший конь – молодой скакун. Они по­спорили, кто первым придет на 30 км: он или конь? Судьями тоже были чиновники, были и свидетели. На коне сидел сам чи­нов­ник и дедушка пешком.

– А на что спорили?

– Мой дед предложил свои тувинские сапоги, а этот чиновник обещал: если первым придешь – возьмешь этого коня с седлом. Сначала конь исчез, и бежит, бежит. На сере­ди­не дистанции конь устал. А мой дедушка бе­жит, бежит, как орел – и первым фини­шировал. Все люди были восхищены: “Он луч­ше коня бежит!” Он победил. А горде­ли­вый чиновник тогда в обморок упал, обливали его водой. Он очнулся и сказал: “Возь­ми ко­ня, седло – все это твое”. А мой дедушка ска­зал: “Больше горделивые слова не гово­ри”, и ушел – коня не взял.

– Теперь он не мог оставаться жить в этом месте?

– Да. После этого он оттуда перекочевал в сторону Даа кожууна (тогда правителем Даа кожууна был Хайдып Угер даа – отец Буяна-Бадыргы). Мои предки остановились в местности Теве-Хая (прим.: верблюжья скала). Там они жили.

– Вы сказали, что у деда была старая фамилия…

– Да, Тулуш. Там он остался жить и принял фамилию Монгуш. Отец мой был охот­ником, сказителем, хорошо владел ки­тай­ским, монгольским. Он даже сопровождал караван китайских купцов: из Чадаана до Улан-Батора, из Улан-Батора до Пекина. Они добирались до Пекина за 35 дней, потом возвращались, всего примерно 70 дней. Отец мой – сказитель, знаменитый оратор. Он не­грамотный, но очень умный.

Мама моя из рода-племени Сат, зовут ее Се­ндинмаа, дочь Сата Шиижека. Они все бы­ли знаменитыми сказителями, я хорошо помню: старшие братья из племени Сат – Лама, Чолум, Соян, Дестен, Конзай и молодой мой дядя Каваакай – все сказители. Еще они любили народные игры.

– Вам передалась эта родовая черта.

– Да. Я вырос под звон бубна, под напев сказителей, я закалялся бурей поющей реки Хондергей. Это мое детство. Нас было девять сестер, шесть братьев – пятнадцать человек. Я был шестым. Моя мама большая мастерица. Отец уходил на охоту, а ма­ма оставалась с нами и всег­­да рассказывала сказки. Мы любили слушать. Она не рас­сказывала, а поющим голосом всегда запевала. Да… Помню…

– А кем вас родители хотели видеть?

– Это было очень стран­но. Когда мне было три-четыре года один тибетский монах пришел. Говорят, к нам в юрту. Бродяга. Тогда у отца глаза заболели: поч­ти слепым стал. А юрта на­ша стояла на краю стоянки. Монах нашел юрту моих ро­дителей. Отец ему сказал: вот, я слепым стал, как же я буду воспитывать своих ма­лышей? Еще отец говорит: у меня один сын есть, у него вот уже три года голова лы­сая – ни одного волоса нет (потому меня звали Тас – прим.: лысый), отчего это все так? Отец говорил ему по-монгольски – он ни слова не знает. Отец заговорил по-ки­тайски – он понимает. Они понимали друг друга.

– А вы?

– А мы молчим, мы не знали языка. И он отцу дал одно лекарство для глаз: “Я уй­ду, а вы будете применять, растворять, ка­пать”. А мне он сказал: ему я даю имя Ке­нин-Лопсан. С тибетского Кенин – пере­водится “дурак, шалун”, Лопсан – “мудрец, гений”. Гений-дурак, Дурак-мудрец. С этого времени мое имя Кенин-Лопсан. А потом он мне предсказал: “Этот мальчик будет у вас ученым человеком, будет смыслить в грамоте, будет писарем (то есть писателем, сочинителем), пусть он пойдет своей доро­гой”. Так он сказал, говорят.

Имя и первое предсказание мне было дано бродячим мона­хом из Тибета. Отец сохранил свое зре­ние – лекарство помогло, а меня зовут с тех пор Кенин-Лопсан.

– Значит, это единственное имя в Туве, теперь и единственная фа­ми­лия?

– Не знаю, наверно. Потом, когда мне бы­ло девять лет, я ночами не спал – выходил босиком, даже по снегу ходил босиком, начал бормотать, с кем-то разговаривать. Стали говорить про меня: что-то слышит, что-то видит. Тогда пригласили нашу бабушку-ша­манку Куулар Хандыжап. У нас говорят Хам-Кадай, Улуг хам (прим.: шаманка, большой шаман). Это родная бабушка по материнской линии. Стоянка была в мест­ности Чаш-Тал (прим. молодой тальник), это весенне-осенняя стоянка. Я хорошо пом­ню. Она покамлала и предсказала: “Он будет небесным шаманом, он пойдет по моим сто­пам (при этом Монгуш Борахович все время гладит себя по голове). Я уйду в другой мир – он останется шаманом после меня”. Потом она проводила культовый обряд, по­свя­щенный роднику (там есть родник).

– И, говоря так, она вас по голове гладила все время?

– Да, она передавала мне свою энергию. Говорят, она талисман оставила у родника. Потом я перестал ночью просыпаться, стал нормально спать. Годы прошли. Почему-то я хорошо читал газеты. Просто читал. Был такой агитатор Монгуш Бегзиваа. Говорят, он сказал, что вашего сына надо отправить в школу. Это 1934 год.

Меня сопровождал младший брат моего отца Монгуш Дамбаа – он первый тувинец в нашем краю, кто умел сидеть на санях, то есть шанактанган (прим.: приобрел сани), потому что первые сани появились у него. А место называется Чаш-Терек (юный топо­лек), или Кок-Терек (зеленый тополек), на территории Хондергейского сумона. Там от­крылся Кызыл Булун (прим.: красный уго­лок). Преподавателем работал Ширииндиви. Меня отправили туда учиться. Читал я хо­рошо, а писать не умел. Научил меня писать Ширииндиви. Моим телохранителем был Са­рыглар Калчан-Кок. Он был женат на пе­ви­це и мастерице Чанчываа – моей род­ствен­­нице по отцовской линии.

– Телохранителем?

– Я маленький же был. Он за мной уха­жи­вал. Калчан-Кок потом был моим учени­ком, очень аккуратный человек. Он, старый, умный, бородатый, учился у меня, как напи­сать свое собственное имя. Дальше у него учеба не пошла. Но это было его громадным достижением. К сожалению, он умер… Потом мой учитель Олег Опаевич Ширииндиви написал обо мне очень добрые слова, что я был таким умным мальчиком, хорошо за­по­минал, слушал и за­по­минал. Он меня награ­дил тетрадками, ка­рандашом. Это первая учеба. Потом у нас бы­ла летняя школа.

– А организовывали, наверно, крас­ные агитаторы? Тогда даже бы­ла брошюрка “Агитатор”.

– Нет, она выходила позже, в советскую эпоху. Это было создано по решению Минис­терства просвещения. Там у нас был летний кру­жок. Работали учителями Сат Чондан-Бур­лей, Монгуш Идам-Сурун, самые гра­мот­ные люди тогда. Это 1936 год, кажется, тогда вышла газета “Шын”, я даже сейчас все ви­жу: там одна страница была посвящена Мак­симу Горькому. В это время еще произошло затмение солнца и град. Там я прочитал про состязание: кто народные песни знает, кто сочиняет. Я сочинил свою первую песню, сейчас я даже помню ее (улыбаясь, читает):

Кедерээнде бодумну ынай,

Хендир унген доргуну ынай.

Хендир унген доргунекте

Кедеп чыдар Франкыны.

Кудараанда бодумну ынай,

Кужур унген доргуну ынай.

Кужур унген доргунекте

Кудуп чыдар Франкыны.

И говорю: “Вот, я сочинил новые стихи-песню”. А Идам-Сурун говорит: “Ты не со­чи­нил песню, ты обокрал народную песню, ты вор, маленький вор. У тебя твое – только од­но слово “Франкыны”. А кто такой Фран­ко ты знаешь?” А мой отец был агитатором, я и отвечаю (по-детски важно выпячивает губы): “Франко – это был генерал!” А что за генерал, спрашивают. Генерал и генерал – я откуда знаю, что за генерал. А где он, этот ге­нерал Франко? Я ответил, как отец объ­яснял, почему мы собираем помощь крас­ному фронту: есть страна Испания, там ге­нерал всех революционеров расстрелял. Все очень долго смеялись. За ответ я получил высокую оценку, а за сочинение – звание вора, потому что это народная песня (снова пропел). Это была детская фантазия, наивная, глупая, но все-таки это было.

А потом был 37-й год. Летняя школа. Работала там Ховалыг Даржыкпан, сейчас она народная учительница, работает в Ча­даане. Она учила правильно читать, красиво писать. За хорошее чтение меня наградили путевкой в пионерский лагерь имени Тока. Тогда не говорили Салчак Тока, просто Тока, а в лагере на большом участке вокруг столба было написано “Тока”.

– А где он находился?

– В лесу, возле города Чадаана. Там были пионеры из Барыын-Хемчикского, Дзун-Хемчикского, Улуг-Хемского кожуунов.

– А как вы там жили, рас­ска­жите.

– Мы жили в палатках. Однажды при­еха­ла черная машина. Это машина Тока-дар­ги. Он, помню, в красной майке, волосы чер­ные, красиво подстрижены, выступал и за­кон­чил “Бугу делегейнин пионерлери делге­резин!” (прим.: Да здравствуют пионеры всей Земли!). Там разные люди были. Там я по­знакомился с Чылбыской, который тогда еще не был великим артистом Олегом Нам­дараа, с Сергеем Шойгу (прим.: это не род­ствен­ник министра МЧС – тезка) – он коррес­пон­дент, сотрудник редакции газеты “Шын” (“Прав­да”), Александром Дамдакаем, он сейчас жи­вет в Кызыле. Пионервожатыми там были Игорь Эргил-оол, Монгуш Шаннаа, Семен Уро­яков. Нас очень хорошо кормили, мы очень дружно жили.

Вдруг приехала группа артистов. Пока­зы­вали вечером спектакль, на ту­винском язы­ке, пьеса называлась “Хайы­раан бот”. А ар­тисты играли под гро­мадной листвен­ницей. На ней влюбленные и пове­си­лись. Ветка была толстая, девушка на этой сто­роне, парень – на той стороне. Они погибли.

– То есть не совсем по сюжету.

– Да-да. Не так, как вот сейчас. Так это кончилось трагически: они вдвоем, чтобы не расстаться, чтобы быть вместе, повесились. Утром я искал на этом месте: там ни одного мертвеца не нашел. (Смеемся) Я такой на­ив­ный был, я думал, что они там играли и там же и умерли, что еще там висят, еще там торчат (хохочет). Ходил вокруг этой лис­твен­ницы – ничего там нету…

– …так сильно потрясла вас игра актеров.

– Эта сцена на всю жизнь осталась у меня. Потом приехала опять черная машина. При­ехал Глава правительства Чурмит-Дажы и ми­нистр Эренгей-сайыт (прим.: министр). У него голова была побрита налысо, у Чур­мит-Дажы. Он нас приветствовал и каждому по­дарил шоколадку. Впервые в жизни по­да­рок я получил, от Главы правительства рес­публики. Каждому он подарил шоколад. Трогать я боялся, поесть боялся и долго его хра­нил. Очень красивый шоколад. Чурмит-Дажи, видимо, был очень добрым человеком.

А потом лагерь закрыли, и я к роди­те­лями уехал.

Наступил 38-ой год. У нас открылась двух­­классная начальная школа. Учи­тель­ни­цей была Орланмай, дочь Адыг-Тулуша Ой­баа. Она родом из села Хайыракан Улуг-Хемского кожууна. Моя учительница Орлан­май красивая, очень умная, очень добрая. А завхозом, сторожем, воспитателем работал один человек – Чадамба, иногда его назы­ва­­ли Хыйыр-Чадамба (прим.: косой), пото­му что у него глаза косые были. Потом меня приняли во второй класс, сразу после чтения. Там было 12 человек во втором классе и 75 человек первого класса. Одна учительница учила нас. Очень хорошо работала, моя дорогая, любимая учительница – Ховалыг Даржыкпан. Да, это были великие педагоги.

Я отличался тем, что давно научился читать, отличался хорошей учебой, хорошим по­ве­дением, активной общественной работой: я был редактором стенгазеты и предсе­да­телем ученического комитета. А некоторые девочки, мальчики уходили домой, и за ни­ми тоже надо было ухаживать, их уговарвать, опять при­водить в школу, а сейчас, конечно, об этом говорить наивно, а тогда они убегали из школы.

– Ну, не знаю-не знаю, в мое вре­мя тоже убегали (смеемся). Раз вы так работали, наверно, вас и по­ощря­ли?

– Меня моя учительница наградила кни­гой. Называется “Капитан уруу” (прим.: “Ка­пи­танская дочка”). Там написано было “А. С. Пушкин”. Я читал перевод на тувин­ском языке, это в 1938 году. Я наизусть знал эту книгу, от начала до конца. Возможно, я содержание плохо знал, где-то не понимал, а наизусть я знал полностью. И отлично за­кончил второй класс, и сразу известным стал на территории сумона Хондергей (улы­ба­ется), решили даже на собрании меня от­пра­вить в школу.

С третьего по седьмой клас­сы я учился в Ча­даанской семилетней сред­ней школе. Там то­же стал редактором стен­газеты и пред­се­да­телем ученического коми­те­та.

– А о чем вы в этих газетах писали?

– О! Мы в этих газетах писали, напри­мер: какой-то взрослый парень ночевал с де­вушкой-ученицей?! – критиковали. Или, ка­кой-то мальчик ушел домой без разре­ше­ния учителей. Еще и рисовали: с длинным носом, иногда с одним глазом – потому что он слепой, ничего не видит, иногда с большой головой, как барабан – потому что он ни о чем не думает. Так рисовали, так писали. Еще там частушки были. Частушки, конечно, украденные мною из народных песен, в них ничего не было моего, кроме моей фамилии (добродушно смеется). Но было весело. Я писал наивные стихи.

– А как вы в Кызыл попали?

– Летом 1939 года я был участником-де­легатом II слета любителей словесности пи­онеров Тувинской Народной Республики. Наш слет проходил в Зеленом театре в парке, потом он сгорел дотла. Потом меня отпра­вили учиться в Кызыл на семинар молодых писателей, в 1944 году. Нас поселили, сейчас думаю, что это в до­ме возле нынешней ти­пографии, участников семинара в здании нынешней школы №2. Нас очень много человек училось.

Теорию литературы вела Александра Фе­до­ровна Бобкова, пере­водчиком у нас был Ле­онид Чадамба, со­чи­не­ние стихотворений, то есть поэтику вел Сер­гей Пюрбю, право­пи­сание и орфографию – Леонид Чадамба, курс о том, что происходило в мире, – Олег Са­ган-оол, звуки тувинского языка – Пальм­бах, лысый такой, говорил по-тувински хо­рошо. Говорили, что он ученый, кандидат, я и понятия не имел, что это такое, слова “кан­дидат”, “эртемдээн” (ученый) для меня было очень интересным. Это Александр Адоль­фович Пальмбах. Разбирали написан­ное на­ми с Сергеем Бакизовичем Пюрбю. Он очень похвалил тогда мое небольшое про­изведение “Дээр корунчуу” (прим.: небес­ное зеркало). Я еще ему показывал свои стихи, он говорил, что неплохо.

Еще, помню, он хвалил Монгуша Дугар­жапа. Ну кто был тогда среди нас? Феликс Сегленмей – был такой, Салчак Дамба, Олег Сувакпит, Юрий Кюнзегеш. Они все были грамотными, хорошо вла­де­ли русским языком. Мы учи­­лись хорошо. Был еще у нас семинар инте­ресный, это видимо, был первый сбор молодых писателей Тувы.

– А вы осознавали тогда, что вы будете писателем?

–Тогда я еще и не думал, кем я буду. Они бла­го­словили.

– Вам было просто интересно.

– Да. Нас, молодых пи­сателей, приглашали, пуб­ликовали, даже мое детское стихотворение “Ненависть к Гитлеру” (“Гитлерге ки­лен”) было опубликовано. Это было в 43-м году. Вот это было настоящее бла­го­словение. С 44 по 47 год мы учились в Кызыльской лет­ней школе. Диретором ра­бо­тал Ооржак Хайлакаа – первый мате­ма­тик с высшим образованием. Русский язык вел Александр Сугдерек, литературу – Реги­на Рафаиловна Розенберг – моя любимая учительница, они нас учили правильно пи­сать по-русски, очень грамотно – мы приеха­ли в Ленинград и писали лучше русских.

– А в Ленинград вас когда от­правили?

– О! Это длинная история. Я очень про­шу здесь мою благодарность оставить: я ве­ковечно буду благодарен Хертек Амыр­би­товне Анчымаа (прим.: до вхождения Тувы в состав России была председателем президиума Малого Хурала). Когда мы окон­чили 10 классов, нас было 19 человек, наш класс решили отправить в Ленинград, оттуда пришло приглашение. Потом мы узна­ли, что эта идея Владимира Михайловича Наделяева. Еще выбор был Абакан, мы вы­брали Ленинград.

– Вам так и сказали: выбирай­те город?

– Да, мы сказали, что нам – Ленинград. А что это, мы не знали. А некоторые това­ри­щи не приехали: тогда еще транспорт плохо работал, наводнение было. Мы прибыли в Кызыл кто на чем: кто на коне, кто на плоту из Тоджи, кто на верблюде. Я – на грузовой ма­шине, трое суток из Чадааны до Кызыла. Мне так тяжело было. Сбор был у Хертек Амыр­битовны Анчымаа. Мне сказали: в спис­ке ваша фамилия отсутствует. Тебя нет. По­чему же сняли меня? Я пришел к ней, ка­жется, она работала на третьем этаже – сей­час это здание Великого Хурала.

Я от­крыл дверь, кажется, дубовая дверь. Она одна сидит там. Поздоровался. Она очень веж­ливо встретила меня. “Мои товарищи все едут в Ленинград на учебу, а меня не вклю­чили в список”, – говорю. Она спра­ши­вает: кто ты такой. Я сказал, что я сын охот­ника, наша семья – многодетная, у меня шесть братьев, девять сестер, мама и папа, что я окончил 10 классов, хочу учиться. И она что-то там написала, куда-то там позво­нила, потом сказала мне: “Будешь учиться”.

– Тут же в кабинете?

– Да, прямо тут же сказала. Я даже не пом­ню, как добрался до школы, я не помню – или бежал, или летел. Так я был в составе тех товарищей, которые уезжали в Ленин­град. Если не благословение, не мудрое ре­шение Хертек Амырбитовны, я остался бы здесь, не поехал бы на учебу. Я нигде об этом не говорил, вам говорю: моя сердечная бла­годарность за мудрость Хертек Амыр­битов­ны, мудрость человека, мудрость женщины, мудрость политика. Я всегда благославляю вас, Хертек Амырбитовна Анчымаа!

Потом я был счастлив быть редактором ее заме­ча­тельной книги – она дважды вы­шла на ту­вин­ском языке (прим.: речь идет о книге “Эрткен оруум” – “Путь, который я прошла”). Она очень хорошо писала. Она и по­литик, и государственный деятель, и зна­менитая певица – исполняла народные пес­ни в Москве – “Онза хурал”, она поэт и пи­­сатель. Хороший писатель. Она меня бла­гословила на учебу.

Нас провожали Ооржак Хайлакаа, ди­рек­тор школы, Алексей Белек-Баир, Лама-Сюрюн Кужугет, учитель исто­рии и наши учителя, среди них помню Апый Оюн Сии­рин­овну, к сожалению, она недавно скон­чалась. Мои учителя – самые мудрые, они мои боги, я всегда буду о них говорить с благоговением.

– Монгуш Борахович, а с женой вы в Ленинграде познакомились?

– Нет. Я писал стихи о любви, но не трогал девушек. До 30 лет я даже не поднял юбки девушки. А когда мне было 22 года… я окончил уже школу … (замешался). Еще в школе Регина Ра­фаиловна организовала литературный кру­­жок. Это большое событие в истории ту­винской литературы. Об этом никто не писал. Регина Рафаиловна орга­ни­зовала лите­ратур­ный кружок. Там пре­по­да­вали Сергей Пюр­бю, Степан Сарыг-оол, Алек­­сандр Пальмбах, Монгуш Самбуу, го­во­рят, тогда он был аспирантом.

– А какие предметы они читали?

– Монгуш Самбуу, например, читал, что такое социалистический реализм, а Сергей Пюрбю читал стихосложение, Степан Сарыг-оол – состун чечени (прим.: выразитель­ность слова). Очень хорошо он читал. Олег Карламович (прим.: писатель О. К. Сагаан-оол) тоже приходил в наш кружок, он читал, как выбрать тему. Тоже очень хо­рошо он чи­тал. А руководила нами Регина Рафаи­лов­на Розенберг-Бегзи.

– Были ли у вас свои издания?

– Был журнал «Улуг-Хемнин чалгыг­ла­­ры» («Волны Улуг-Хема»), рукописный журнал. Там мы от руки писали стихи, а оформлял Монге из Тандынского района, тоже от руки. А я был главным редактором этого руко­пис­ного журнала. Я не знаю, сейчас сохра­нился он или нет. Там впервые, в рукописном варианте, был опубликован мой первый роман, вернее, главы из романа «Кан эш» («Стальной друг»).

– Что-то я не припомню, видимо, еще плохо знаю ваше творчество.

– Он умер, к сожалению, потому что когда я собрался на учебу, я его закопал в яму возле конной дороги в местечке Бестиг-Кара – летняя стоянка.

– Зачем вы это сделали? Для по­томков?

– Сейчас я скажу. Когда я был школь­ником, я же был поэтом. Романистом был на берегу Невы. Хотя здесь начал писать рас­сказы и романы. Только план этого романа у меня сохранился. Могу показать. Правда. Ученые не обращаются к архивам ученых, писателей, педагогов – это великая беда. Всег­­да надо спрашивать. Например, недавно про­фессор Доржу Сенгилович Куулар – он получил награду за работу “Тувинская литература на пороге века” – утверждает, что первый роман написал Салчак Тока. Это неправда. Первый роман в тувинской лите­ратуре написал я, на берегу Невы. Оттуда я привез рукопись. ... Он даже публично не со­общил о своей ошибке. Почему я закопал? У меня книги были, я хотел далеко отпра­вить­ся, а у меня был не ящик, не сундук, а дыт човурээзи (прим.: кора лиственницы). Я сделал из них квадрат... там было немного те­традей, всего там было сорок… одна… со­рок девять тетрадок, рукописи. А закопал, потому что думал, они так сохранятся, а кни­ги в отдельные места закапывал. Потом го­ворят, что это место изрыли-перерыли, те­традки уже, конечно, все прогнили, исчезли. Вот такая история...

– Это перед Ленинградом, на­вер­но. Но вы опять обошли сердечную тему…

– Да, это перед Ленинградом. В Ленин­гра­де, когда я приехал учиться, был один профессор, очень хорошо читал зарубежную литературу и литературоведение – Виктор Максимович Жирмунский. Именно он меня называл романистом, устно.

– !!!

– Да-да-да! Великий специалист запад­ной литературы, немецкой, французской, италь­янской. Он примеры приводил на языке ори­гинала. Тогда я познакомился с жанром сонета. Итальянский, испанский, английский. Шекспировский! Теоретически я уже был знаком. Тогда в ясный октябрьский день я встретился с одной девушкой. Звали ее Ма­рой, Марианна Ивановна Кудряшова (по му­жу Никитина). Я сразу полюбил ее, и об этой девушке начал писать сонеты. Мы по­дру­­жились. Потом появился моряк, моряк от­бил ее у меня и женился (смеется).

Она ни­когда меня не забывала, мы пере­пи­­сы­вались. Последнее послание от нее – ее книга, она у меня дома хранится, могу по­казать. Ма­ра скончалась в прошлом году. За тринадцать дней до смерти она написала ито­говые строчки, когда я читал их, у меня на глазах были слезы, я плакал…

Я этой де­вушке писал сонеты в течение пятидесяти лет. В 97 году я закончил рукопись и по­казал одному человеку.

– Кому, если не секрет?

– Это человек великой скромности – До­руг-оол Алдын-оолович Монгуш, ведущий лингвист Тувы. Он одоб­рил рукопись.

– Когда же эта книга выйдет?

– Никто даже ко мне не обращается. Союз писателей, например, не интересуется, что у меня есть, как мое здоровье, как моя писательская судьба? Я даже не знаю, где Союз писателей Тувы. Печально. Когда я был школьником-поэтом, Союз писателей думал о моей судьбе. Сейчас я старый, иду в другой век, а Союз писателей ни разу не спросил о моем здоровье, о моей судьбе, моем творчестве, рукописях. Это величайшая трагедия совре­менности. Нельзя так жить!..

...Потом я окон­чил университет холос­тя­ком, я не женился – я читал много...

– А ваши родители не испугались того, что сын едет так далеко и неизвестно куда?

– Когда я собирался в Ленинград, роди­те­ли опять пригласили шаманку-бабушку: как быть этому мальчику. Тогда это было за­прещено, поэтому ночью она появилась и начала свое камлание.

Потом она сказала: пусть мальчик поедет на учебу, ему не по­ложено в течение четырех лет домой воз­вращаться, если он вернется домой, плохо будет. Я четыре года ни разу сюда не при­езжал.

В Ленинграде жил, учился. Там писал сти­хи, сонеты, там я и начал писать роман «Чу­­гурук Сарала» (прим.: желто-пегий ска­кун) с 1947 года, за­кончил его 22 марта 1952 года. Рукопись вы­соко оценили мои учителя Виктор Мак­си­мович Жирмунский, Вла­ди­мир Михай­лович Наделяев, живыми сви­детелями бы­ли мой школьный и универ­ситетский то­ва­рищ Шулуу Чыргал-оолович Сат, когда ро­ман выходил в Москве, он назвал меня первым романистом тувинской литературы и написал мне. Этого не знает профессор Доржу Куулар. Стыдно! Очень стыдно.

– Расскажите немного о вашем пер­вом романе, как родился сюжет.

– А сюжет родился… Тогда решили по­мо­гать фронту. У моей бабушки был конь Чу­гурук Сарала. А готовил этого коня мой отец, тувинцы говорят: соодуп турган (прим.: букв. остужал, обычно перед скачками, то есть коней не кормят), он всег­да финиши­ровал первым. А потом его подарили фронту. Тувинцу без коня нельзя. Этот благородный поступок, подвиг аратов-скотоводов остался в моей памяти – об этом я писал. Это жизнь, это действительность, это то, что я видел сво­ими глазами, это то, что я пережил своим сердцем. Потом начал пи­сать роман «Двад­цать пер­вый» – про то, что в 21-ом году был тувинский учре­ди­тельный Хурал, пред­се­дателем был Буян-Ба­дыр­гы. Потом мой учитель Жир­­­­­мунский говорил: ес­ли ты пишешь исто­ри­чес­кий ро­ман, ты должен знать архив­ные источники, тебе надо знать русский, китайский, монгольский ар­хи­вы, однако, доступ в архив сейчас закрыт, при­едешь домой – будешь встречаться со ста­риками, которые его хорошо знали, за­пи­шешь их рассказы, тогда можешь писать ис­то­рический роман. Я так и написал роман «Буян-Бадыргы».

– Уже тогда вы хотели написать о нем?

– Да, тогда я начал писать. К сожалению, около трехсот страниц я сжег.

– Почему?

– ...Сейчас я сожалею, потому что сохра­ни­лось около двухсот страниц. Потом я продолжил, написал этот двухтомник. Правда, решили выпустить только в 95-ом году, когда мне было 70 лет, но по какой-то неизвестной причине не опубликовали.

– А «Чугурук Сарала» вы отправ­ляли в наш Союз писателей?

– Когда я приехал в 52-м году в Туву и сдал рукопись в старое издательство, они дол­го читали – у меня почерк плохой. По­том я два года работал в педагогическом учи­лище, преподавал тувинский язык и лите­ратуру, вел методику русского языка для не­русских школ. Потом хотел быть аспирантом Института языкознания. Там сдал экзамены хорошо, у меня не было публикаций, и я не стал очным аспирантом, меня записали слу­шателем-аспирантом, чтобы стипендию пла­тили. Потом меня отозвали, я вернулся и работал редактором издательства, чтобы вы­пустить роман. А печатали рукопись на ма­шинке, Октуй – жена писателя Салима Су­рун-оола, Харлыг – жена знаменитого певца-артиста Дугур-оола и Оюн Чечеккей – они втроем печатали. Роман включили в план в 53-ем году. Тогда я не знал, что издательство включает в план и сдает. Оказывается, утвер­ждает обком партии. Там сняли.

– Но в издательстве-то ваш ро­ман согласились взять?

– Да! И решили издать! А из обкома пар­тии вернули… Три раза!

– Они объяснили, почему, или эти решения не объяснялись?

– Во-первых, кричали: роман! что такое роман! это слишком громко! Почему у него лошадиное название?! Это лошадиный ро­ман! надо писать о людях, о передовиках. А тут лошадиный роман! В газете «Шын» даже опуб­ликовали статью «Адыгуузун аът дуга­йын­да роман» (прим.: букв. роман о чудо­вищном коне), когда роман еще не вышел. Кто писал, уже не помню. Сказали, что роман пи­сал не член Союза писателей.

А рукопись читали тогда Николай Даваа-Самбуу, Оор­жак Хайлакаа, Степан Сарыг-оол, он даже одо­брил, хвалил меня, потом на­звал меня «мой первый романист».

Архивы надо читать, преж­де чем писать! Вот сви­детели живые тут (листает мно­жество от­ксерокопи­ро­ванных страниц, вырезок из газет). Вот Ок­туй написала, что помнит, как печатала мою рукопись.

– Когда же его все-таки опуб­ликовали?

– Через 13 лет. В 65-м году.

– А что они сказали вам? Что те­перь уже можно «лошадиные романы печатать»?

– (Ухмыляется) Сейчас «Чугурук Сара­ла» так и напечатали. Потом, когда решили издать, был такой художник Иван Салчак, он оформил и назвал «Чугурук Сарала». Он одобрил. Вдруг сверху сказали, что так нель­­зя называть. Об этом, наверно, знает его жена Анчимаа Салчаковна, спросите у нее. Я прав­ду говорю. Тогда мой учитель Нико­лай Да­ваа-Самбуу, грамотный человек, под­пол­ков­ник, офицерскую школу заканчивал, при­думал название «Улуг-Хемнин шак­пы­ны» (прим.: стремительные потоки Улуг-Хема), по­тому что коней переплавляли через паром, а там волны такие. Это условное наз­ва­­ние, скрытое. Первая обложка была унич­тожена. А художник пострадал (хохочет). Вот так. Я вам покажу сейчас… (подни­ма­ет­­ся, берет толстую папку из шкафа, переполненного такими, только гораздо толще, потре­панными от времени папками) я собираю материалы… (листает), а вот (читает по-тувински): «То, что я печатала на машинке произведение Кенина-Лопсана «Чугурук Са­ра­ла», – правда. Это было осенью 1953 года. Со мной вместе его пе­ча­та­ла Оюн Чечеккей и Харлыг, жена артиста Ду­­гур-оола. Почерк у этого писателя не очень разборчивый, непонятный. Когда «Чу­гурук-Сарала» Кенина-Лопсана, напечатав, включили в план, обком партии издавать кни­гу не разрешил. Октуй Сюрюн-оол» (по­дает мне на­пи­сано немного коряво-дет­ским, но по­нятным почерком Октуй на ту­винском язы­ке). Вот живой свидетель. Автор всег­­да име­ет право, если его сочи­нение на­писано в любом виде: в рукописном ва­ри­анте ли, книжном варианте ли – об этом тоже надо писать.

– Кажется, Шулуу Чыргал-оол­о­вич Сат писал об этом, если не оши­баюсь, в преди­сло­вии вашей книги?

– Да, да, позже. Про­фессор Сат Шулуу на­пи­сал статью «Писатель с бе­ре­гов поющей реки» (а я ро­дился на «по­ю­щей» реке Хон­дергей): «В 1952 году Мон­гуш Кенин-Лоп­­сан окон­чил восточный фа­куль­тет Ле­нин­­­град­ского го­сударственного университета имени Андрея Андреевича Жда­нова. Его учитель Виктор Максимович Жирмунский на­толкнул юношу на мысль попробовать свои силы в большой прозе и высоко оценил ру­копись первого не только в творчестве Ке­нина-Лопсана, но и в ту­вин­ской литературе лирико-эпи­ческого ро­мана – это его «Чугу­рук Сарала», предла­га­емый вниманию чита­теля. В рома­не при внешнем спокойном, не­­то­ропливом дви­же­нии сю­­­же­та показана мно­го­гран­ная тру­довая жизнь, люд­ские харак­теры. С вес­ны и до осени одного толь­ко го­­да и фак­ти­чески толь­­ко в одной семье раз­ве­ртывается дей­ствие романа. Жизнь этой семьи харак­терна для Ту­вы описы­ва­емого вре­ме­ни, а год дей­ствия – 1941-й».

Это напи­сано рукой пер­вого про­фессора, док­тора филоло­гических наук, ру­кой Шу­луу Чыргал-оол­о­вича Сата. Он мой школь­ный товарищ, свидетель того, что я писал “Чугурук-Сарала” на бере­гу Невы.

– Что же получается: наши лите­ратуроведы совершили ис­тори­чес­кую ошибку?

– (Смеется) Вот так и получается. Надо читать исторические документы, всегда надо читать. Нельзя так. Твой профессор, которого ты лично хвалишь, ни разу ко мне не обра­щался, ей-богу! Прости, пожалуйста, что так говорю. Всегда надо писать на материале, еще надо спрашивать. Я ему еще раньше писал до того, как он написал свою работу … (снова листает свои многочисленные бумаги, ко­пии) …по-тувински писал, переведешь са­ма. Я ему написал в воскресенье 29 сен­тября 1984 года (читает): «Обращаюсь к Вам с просьбой, чтобы лишь оказать помощь. Вы стали известным, уважаемым препода­ва­телем и ученым, поэтому все, что Вы го­во­рите, пишите, для народа будет правдой. Но у Вас есть одна неточность: автором и глав­ным героем первого тувинского романа яв­ляется Салчак Тока (указывает название ста­тьи). А автор первого романа в тувин­ской литературе я – это истинно. Слышал, что Вы простудились – желаю скорейшего вы­здо­ровления. Это моя к Вам един­ственная просьба. Если и впредь Вы будете писать такую неправду, мне придется раз­бираться уже в судебном порядке. С глу­бо­ким уважением и признательностью к Вам Монгуш Кенин-Лопсан» (прим.: дается в со­кращении). Вот. Зная об этом, он написал такие слова в своей научной работе.

– Он ответил вам на это письмо?

– В ответ он написал статью в «Тувин­ской прав­де» – «Тувинская литература на пороге века», за которую он и получил пре­мию. На­ка­нуне моего 75-летнего юбилея (чи­тает): «Оставим за пределами само­лю­бие, дружеские чувства, симпатии и анти­па­тии, ведь пришло время утвердиться в мнении, что первым тувинским романом является «Слово арата», все три книги вместе взятые. При этом надо полагаться на известный вы­вод мирового литературоведения, что днем рож­дения литературного произведения счи­тается время его выхода в свет, а не начало или завершение работы над рукописью».

– Значит, с годом рождения «Бо­жес­­твенной комедии» и «Горе от ума» мы ошиблись?

– Получается, что да! «Божественная ко­ме­дия» не вышла при жизни Данте Алигье­ри! Чушь! Неужели профессор может так говорить публично! Об этом до сих пор я молчал. Если так рассуждать, знаменитая по­эма Александра Сергеевича Пушкина «Гав­рилиада», которая вышла после смерти Пуш­кина, тоже написана позже! Тогда кем?!

– Рукописи не горят?..

– Рукопись! Это авторское право! Об этом профессор не знал!

– Насколько я знаю, автобио­гра­фическая трилогия Салчака Тока «Сло­­во арата» сна­ча­ла выходила на ту­вин­ском языке с 1944 года отдель­ными главами – «В берестяном чу­ме» (перевел Пальмбах под литера­тур­ным псев­до­нимом А. Тэмир). Пер­­вая часть, как тог­да называли, повести вышла на тувинском языке в 1951, вторая – 1965, третья – 1968. В переводе на русский повесть «Слово арата» вышла в 1950 году, удо­стоена Госпремии в 1951году. Наверно, Дор­жу Сенгилович именно это и имел в виду – все-таки ведь пусть повесть, но вышла, как часть бу­­дущего романа и датируется 44-м годом?

– Вот видишь! Все знаешь! Как же так можно-то! Трилогия Салчака Тока сначала выходила на тувинском языке с авторским определением жанра «уш номнуг тоожу» (прим.: повесть в трех книгах) как «Мээн сактыышкыным» («Мои вос­поминания) в 1941 го­ду. Затем на русском «В бе­рестяном чуме» в из­да­тельстве «Советский пи­са­тель» в 1943 году, в переводе Тэмира. А на тувинском языке – в 1944 году.

Ты не думай, Доржу Сенгилович по мате­рин­ской линии – мой пле­мян­ник. Если я напишу в газе­ту, будет большой скандал! Я же ему предлагал: веж­ливо признать свою ошибку, на­писать одну фразу. Он до сих пор не написал! (Мон­гуш Борахович так развол­новался, что пришлось пре­рваться, чтобы он успо­коился).

u Вопрос был настолько щепетильный, что я не могла не сходить к профессору Дор­жу Сенгиловичу, преподавателю Тувин­ского госуниверситета, и поговорить на эту тему. Доржу Сенгилович сказал, что он лишь ис­торик, пред­ставляющий факты, что «писал о том, что про­исходило в литературе за эти годы». Дор­жу Сенгилович сказал, что он не за­да­вался целью выяснить, кто является пер­вым ав­тором тувинского романа: «Этот во­прос еще открыт, и наука может оши­баться, на то она и наука».

Видимо, нескоро еще раз­решится этот спор – дело за молодыми ис­сле­до­ва­телями, которые будут внимательно изучать архивы, историю, и найдут ответы на многие вол­нующие нас вопросы. Найдут – если вместе, сообща, в здоровом споре.

– Монгуш Борахович, какая на­града для вас самая дорогая, какими еще вы гордитесь?

– Я благодарен за все награды – не могу их делить, но меня все-таки открыла Амери­ка. Звание «Живое сокровище шаманизма» действительно очень высокое. Американский фонд шаманских исследований во главе с про­фессором Майклом Хайнером наградил та­­ким званием. Американские ученые сде­ла­ли вывод, что тувинский народ – талант­ливый, очень одаренный на­род.

Еще являюсь героем «Золотой книги» нашего прави­тель­ства «Ал­дын шынзылга» (читает поздра­ви­тельный адрес от Шериг-оола Ооржака, в ко­тором президент называет его автором пер­вого тувинского романа, от Ш. Кара-оола. В папке много поздравлений, ксеро­копий с титульных листов, дарственных надписей, среди них поздра­ви­тельные записки от известных ученых Влади­мира Михайловича Наделяева, акаде­мика Андрея Николаевича Коно­нова – все поз­дравляют «с первым тувинским романом», «с большим лите­ра­тур­ным успехом»).

Эти награды дают мне уве­рен­ность, надежду, меня это вдох­новляет. Высоко оценены ша­манские гим­ны, которые я собрал, написал.

Шаманские песни – сокровище мировой культуры, это поэзия, это начало поэтической культуры тувинского народа. За эти книги они мне дали это высокое звание. Я думаю, что шаманские гимны, алгыши надо изучать в школах, институтах и университетах.

Шаманская тема у Монгуша Борахо­ви­ча – излюбленная, что называется, конек. А когда речь заходила о нем, мой собеседник постоянно переводил разговор на других и на другие темы: он бла­го­да­рен тем, кто сыграл да­же если небольшую роль в его жизни, творческой судьбе.

– Монгуш Борахо­вич, и опять вы обо­шли тему семьи, но уже вашей.

– Я семейный человек. Моя жена, Лариса Пе­тров­на Четверикова-Ке­нин-Лоп­сан, мне очень по­могает, она очень уважала мо­их ро­ди­телей, талант­ли­вый че­ло­век, заме­ча­тел­ьный жур­на­­лист. Она побы­ва­ла во многих районах Тувы: Эр­зине, Тес-Хеме, Овюре, Сут-Холе. писала художес­твен­ные очер­­ки.

У меня две до­чери. Та­лантливый журна­лист Марина Кенин-Лоп­­сан, ее материалы очень вы­соко оце­ни­ва­ют, она пе­ре­водила мои дет­ские сказки, опыт­­­ный редактор, вместе с Ири­ной Подик (прим.: заведующая от­делом нацио­наль­ной биб­ли­отеки имени Пушкина) де­лает хо­рошую ра­боту – вмес­те с кол­лек­тивом из­дает журнал «Со­бы­тия».

Другая дочь – то­ва­ро­вед, Анна Ке­нин-Лопсан. Есть у меня еще внучка Нюся Ке­нин-Лопсан, учится в первой школе, очень умная девочка. Она мое богатство, моя гор­дость, мое солнышко.

Я и мои дочери полу­чи­ли высшее обра­зо­вание в Ленинграде, а жена окончила фа­культет журналисики Сверд­­ловского уни­вер­ситета. Горжусь, что семья у нас интер­национальная.

И опять он говорит о шаманизме. Я все время старалась не затрагивать его любимую тему, но разговаривая с Монгушем Бораховичем, просто невозможно не го­ворить о шаманах, духах еще и потому, что через минуту ты уже сам не замечаешь, как увлекаешься вслед за ним.

– Шаманские алгыши, гимны надо изу­чать в школах, институтах, университетах, писать курсовые, дипломные работы, канди­датские и докторские диссертации.

В ис­тории человеческой цивилизации ша­­ман­ская религия является первой рели­гией человечества. Она характерна для языч­ников, а тувинцы – язычники: мы любим небо, горы, леса, мы чтим-почитаем духов небесных, горных, духов лесов, родников, степей. Эта культура в первоначальном виде со­храни­лась у нас, у тувинцев. Это вели­чай­шее духовное богатство тувинского на­рода. Все ученые Запада, Востока хотят, что­бы эта куль­тура сохранилась для потомков чело­ве­­чества, потому что шаманская религия была у всех народов. Однако цивилизация XV-XX веков очень многое испортила у дру­гих народов. Эта куль­тура частично сохра­ни­лась у на­родов, ко­торые про­живали в дру­­гих стра­нах. Это ис­ток ду­хов­ной куль­туры тувин­ского народа в пер­во­на­чаль­ном виде.

За то, что она сохра­нилась в Центре Азии, нам бу­дет благо­дарность чело­ве­чества.

– В последнее вре­­­­­­мя у нас стало очень мно­го разных ша­ман­ских объ­еди­не­ний. Где они регис­трируются и бы­ва­­ет ли у шаманов лицензия?

– Сейчас у нас в Туве работает шаман­ское общество «Тос Дээр» в Кызыле. Я являюсь учредителем об­щес­тва тувин­ских шаманов «Дунгур» («Бу­бен») в Кызыле. У нас еще работает общество «Солангы ээрен» («Идол зарева») Ак-Дову­раке и «Кузунгу ээрен» («Идол зеркала») в Эрзине .

Ту­винские шаманы – это поэты, лекари, кос­топравы, они очень хорошо знают лекар­ственные травы, знают язык птиц, домашних животных, язы­ки мира, то есть один человек знает язык зверей и язык людей. Эта великая тайна при­роды известна тувинским шаманам. Это тоже куль­тура. Великая магия. Это соз­дано фан­тазией человечества. Мы не имеем права по­терять шаманские гимны, они были и всегда будут звучать, и ша­манский бубен будет зву­чать всегда.

Были годы – запре­ща­лось, – когда ша­ман­ский бубен мол­чал и шаманские мис­те­рии не зву­чали. Сей­час они звучат.

Тувинские шаманы тво­рят доброе дело. Сейчас они име­ют международный ав­то­ри­тет, их знают в Гер­мании, Швейцарии, Фин­ляндии, Швеции, Италии, Венгрии, Австрии, Аме­рике, шаманские гимны пере­водят на немецкий, ан­глий­ский языки. Эта куль­тура соз­­да­­­на гением ту­вин­ско­­го на­рода. Словом, Тува – это стра­на шаманов, шама­нис­тов.

– То, что Тува – буд­дийская рес­пуб­ли­ка, сейчас оспа­ри­ва­ет­ся?

– Конечно. Тюрки, жив­шие в IV-VIII ве­ках, – на­ши предки, и у них была шаман­ская религия. Все го­ворят, что Тува – страна буд­дистов. Боже мой, какая это ошибка! Буд­дизм, хрис­тианство, ислам, иудаизм – это «импортные» религии, молодые религии для Ту­вы. Пусть представители этих религий живут друж­но, спокойно.

А тибетский язык, сан­скрит, арабский язык – это не родные нам языки. Наш род­ной язык – тувинский, и шаманские гимны звучат на тувинском, рож­даются тувинским язы­ком. Пусть ту­вин­ский язык жи­вет на века.

– Вы уже объездили почти весь свет: на­вер­но, в Африке толь­ко не бы­вали. Почему Кенин-Лопсана, ко­то­рого знает весь мир и при­гла­ша­ют высту­пить во многих стра­нах, не читает, напри­мер, публич­ных лек­ций у себя на родине, в уни­вер­­­си­тете перед сту­ден­тами, учи­те­ля­ми, интеллигенцией?

– Я был воспитан в се­мье охотника. А охотники – это очень скромный народ. К то­му же я очень одинокий человек.

– ???

– Меня никто из школ, вузов Тувы не приглашает, и потому сижу и молчу. Читаю лекции в актовом зале музея... Я уже со­старился. Без общества, без друзей. Всегда в одиночестве всю жизнь работал.

Конечно, в молодые годы очень хотел быть лектором института, тувинского обкома партии, потому что в Ленинграде был зна­менитым лектором, у меня даже прозвище было «Тувинский Цицерон» (смеется).

Очень хотел работать. Почему-то моя канди­датура всегда до­ходила до обкома пар­тии, почему-то мне не давали счастья рабо­тать в ин­сти­тутах, уни­вер­си­те­тах.Так я свои лучшие мо­лодые годы про­жил в ве­личайшем оди­ночестве...

Но у меня есть великое успо­коение: мой любимый учи­тель Сергей Ефимович Ма­лов, ко­торый одо­брил ал­фавит Лопсан-Чимита, ре­ко­мендовал мне: «Прие­дешь домой – бу­дешь со­бирать ша­манские гимны, мифы. Ту­винский народ бу­дет быстро развиваться, у вас будет новая жизнь, города будут, села, кол­лек­тиви­зация будет. Придет время – спро­сят: а что осо­­бен­ного у тувинского на­рода? Это ваш ша­манский фольклор. Соби­райте, хра­ните – это начало всех начал. Не бойтесь». Так он со­­ветовал мне. И я собирал все эти годы. Да...

Я в течение 50 лет пишу стихи, поэмы, пи­шу романы, писал научные труды, по­священные мифологическому наследию ту­вин­ского народа. До сих пор я не получил никакой Государственной премии за это. Я даже не заслуженный деятель науки...

– Тувы?

– Да.

– Мне казалось, нет человека, ко­торому бы уделялось столько вре­мени, как вам. А какие «тувинские» награды у вас есть?

– Заслуженный работник культуры. Пре­зидент вручил мне Орден Республики Тыва за заслуги и вклад в развитие литературы и древней философии шаманизма. Заслу­женный работник культуры Тувинской АССР, почетный гражданин города Кызыл, ве­теран труда. Получил ор­ден Дружбы Рос­сийской Федерации еще при Ель­цине.

У меня много дип­ломов, про один я хочу ска­­зать: от Министерства на­цио­нальной по­литики Рос­сийской Федерации за вклад в сохранение духов­ности и национальной са­мо­бытности народов Рос­сии, вручил его мне Рамазан Абдулатипов, 18 ав­гус­та 2000 года в Москве. Вклю­­чен в книгу «Луч­шие люди Тувы XX века». Еще боль­шая на­града – по пись­­мам читателей вашей га­­зе­ты стал Че­ло­веком века.

– А от Союза писа­телей?

– Народный писатель Тувы. У меня есть напи­сан­ные вещи – я никогда не работаю напоказ и по за­казу тоже не работаю. Когда ко мне обра­ща­ются, по­казываю: пожа­луй­ста, из­давай­те.

Один раз ко мне обра­тил­ся экс-министр куль­туры Чылгычи Ондар, он знал, что у меня есть ру­копись романа “Буян-Ба­дыргы”, обещал, что издаст, и издал.

– Большая редкость в наше вре­мя: обещать и сделать.

– А он сделал. Я благодарен ему за это. Но это все. А я ведь хочу передать то, что я знаю. До сих пор никто ко мне не обра­ща­ется. Когда я здоров, когда я болен, когда я что-то напишу, издам – не обращаются! Всег­да говорят: денег нет. Деньги всегда будут!

А я старый человек, я, наверно, достоин ува­же­ния молодых людей. У меня еще есть ру­копись готовая: «Ми­­фы тувинских ша­ма­­нов». Осталось только ор­га­ни­зо­вать день­ги и вы­пустить. Это Комитет по нау­ке дол­жен сде­лать. Хотя бы по­то­му, что я доктор исто­ри­ческих наук.

Здесь, в этой избушке, я жи­ву, с 1966 года здесь ра­бо­таю, собираю такие уни­каль­ные материалы. Этот ма­­те­ри­ал сей­час уже вы­пус­­ка­ет­ся на английском языке, а здесь ни слова – даже ни­кто и не спра­ши­ва­ет.

Нель­зя же так жить! Я же ухо­дящий че­ло­век... Ста­рый человек: се­­год­­ня жив, завтра, мо­жет, и за­снет. Всег­да должна быть че­ло­­ве­ческая чут­кость. У нас ее не хватает. Это великая бе­да...

– Вас в жизни предавали?

– ... (Монгуш Борахович низко опустил голову, посидел немного и поднял лицо: тоска, одиночество и глубокая обида были в этих глазах).

– У вас такие высокие награды, вряд ли кому удавалось получить столько сразу. Худое оно уходит, а остается всегда справедливое, доб­рое, вечное.

– Да. Мне есть, что вспомнить. У меня зрительная память и то, что видел, что слы­шал и что читал, с кем дружил, все перед моими старческими глазами живо встают. Это мои учителя: академики Иван Ива­но­вич Мещанинов, Андрей Николаевич Кон­онов, Павел Наумович Берков, Василий Ва­сильевич Струве, Виктор Васильевич Жир­мунский, Дмитрий Сергеевич Лихачев, Борис Викторович Томашевский, Эдхям Рахимович Тенишев, наш руководитель Владимир Ми­хай­лович Наделяев, профессора Сергей Ефи­мович Малов, Владимир Яковлевич Пропп, мой научный руководитель Ольга Ивановна Иванова-Шацкая...

Много еще знаменитых имен назвал Монгуш Борахович, услышав ко­торые я лишь тихо восклицала, и всех он называл полностью, с любовью и благо­го­вением.

Я их видел, слы­шал, слушал их непов­то­ри­мые лекции, вижу их во сне, на старости лет веду с ни­ми задушевную бе­седу. Все они мои институты, мои уни­вер­ситеты! Я уже вам го­ворил, что был отста­лым студентом, то есть знал толь­ко тувин­ский язык. Не­ко­торые мои товарищи зна­­­ли по два или по пять ино­странных язы­ков, бы­ли на­чи­тан­ными. А мой ба­гаж – ту­вин­ский фольк­­­лор.

Да, есть у меня и вы­со­кие награды: встре­­­­­­ча с Ле­нин­градом. Это моя вершина, как высокая Монгун-Тайга. Русский музей – мое лю­­бимое место, Эр­ми­таж – мое гнездо. Госу­дарственный му­зей ре­ли­гии – моя фан­­тазия. В моей душе всегда свер­кает Иса­акиевский со­бор, воз­вышается Алек­сан­дрий­­­ский столп, су­ро­­вая Петропав­ловская кре­пость. Музей антро­пологии и этно­гра­фии познакомили ме­ня с на­родами планеты. Инсти­тут вос­токо­ве­дения! там мои това­рищи рабо­тали, там ра­ботала моя лири­ческая героиня Мара...

Ленинград – моя ко­лыбель. Там моя фан­тас­тика, моя сказка, моя ре­альность, там мой свет­лый восход и ухо­дящий закат... Я пере­водил Коран, Библию (рукописи, к сожа­ле­нию, потерялись), пере­водил Пушкина, Бай­ро­на, Блока. Учился на трех факультативах: вос­токоведении, фи­ло­логии, истории: как вор, подходил, слушал, стоял... был очень лю­бо­зна­тельным, мог дол­го ходить по музеям. В кинотеатры не ходил.

– Что вы считаете своим лучшим достижением в жизни?

– Величайшим достижением моей ду­хов­ной жизни я считаю знакомство с произ­ве­дениями Пушкина, его пись­­мами. Я обошел все места в Ленинграде, где был Пушкин, все ком­­наты. Помню все: там стоит пианино, там кни­ги, которые ОН читал.

Пушкин для меня – родной человек. Очень рад, что тувин­ская на­циональная биб­лио­те­ка носит его имя. Пусть рес­публика гор­дится этим. У меня есть сти­хо­творение, по­свя­щен­ное Пушкинской пло­щади в Санкт-Пете­р­бур­ге (читает):

Вечером иду над Не­­­вой большой,

С сумкой книг тяжелой, с легкой душой.

А ведь здесь когда-то, так же над Невой,

Шел поэт с курчавой гордой головой.

Сердце встрепенулось, сердцу хорошо –

Я иду тропинкой той, где Пушкин шел

(прим: перевод Ю. Разумовского).

– Монгуш Борахович, вы имеете дар предугадывать – насколько точ­но, наверно, говорят сами посети­тели. Когда вы начали ощущать, что обладаете таким даром?

– Ощущение предугадывать всегда было со мной. Мысли. Но свои тайны не буду открывать – я знаю, что ты хочешь это спросить (хитро улыбаясь, погрозил паль­цем). Они уйдут вместе со мной.

– Люди, которым вы предска­зываете будущее, возвращаются, чтобы рассказать, поблагодарить?

– Да. Возвращаются, не забывают, прос­то так заходят. Хотят что-нибудь сделать: кто по­мидоры принесет, кто шоколадку (улы­ба­­ется).

– Каким будет следующий век для нас, живущих на тувинской земле?

– Не буду предсказывать.

Задумался. Потом покачал головой:

– Нет. Это черная дыра...

– Что, так все страшно?

– Всегда страшно. Ты же сама знаешь: даже когда знаешь, что легко будешь рожать, все равно страшно.

– А людям надо знать свое бу­дущее?

– (Снова задумался, потом улыбнулся, посмотрел на меня, покачал головой) ...Ты работай, продолжай. Закончила перевод моей первой монографии? скоро надо будет вторую. Общее название так и будет: “Тыва чанчыл” – послушай, как красиво, как скромно, как ясно это звучит!..

А ты работай, работай… Спасибо. Иди. Я буду вас ждать...

Фото:

2. Студент II-го курса восточного факультета Ле­нин­градского государственного университета Монгуш Кенин-Лопсан. Работа над ро­маном «Чугурук Сарала». 1948 год.

3. Мать. Монгуш Сендинмаа Шиижековна. 50-е годы.

4. Отец. Монгуш Бора-Хоо Келдегеевич. 50-е годы.

5. Семья. Слева направо: (верхний ряд) Кенин-Лопсан, мать, отец, сестра Сендээ,

(нижний ряд) братья Медикей, Василий и Очур-оол. 1960 г.

6. Монгуш Кенин-Лопсан и его дядя Сат Каваакай. 1973 г.

7. Доктор исторических наук Монгуш Кенин-Лопсан. 30 июля 1996 год.

8. Последняя фотография отца. На берегу Енисея.1970 г.

9. Кенин-Лопсан читает конспект книги своей учи­­тельницы Орланмай Ойбаяевны Адыг-Тулуш. 1960 год.

10. Кенин-Лопсан проводит экскурсию у памятника древне-тюркской рунической письменности. Кызыл. Музей. 1998 год.

11. Монгуш Борахович обращается к своему предку. Музей. 1996 год.

12. Думы мои, думы... У музея Алдан-Маадыр. Кызыл. 1966 год.

13. Президент России Борис Николаевич Ельцин задает вопрос экскурсоводу Монгушу Кенин-Лопсану. Во время официального визита в Туву. 16 июня 1994 года.

14. «Здесь свобода для души!» На берегу озера Сут-Холь – родине деда. 1990 год

15. Дедушка и внучка Кенин-Лопсаны. 3 июня 1990 год.

16. Внучка Нюсенька, дедушкина радость.

17. Марина Кенин-Лопсан.

18. Дедушка, внучка Нюся, бабушка и мама Люси – Анна Кенин-Лопсан. 28 июля 1991 года. Внучке 2 года 2 месяца.

19. Камлание, посвященное духу Неба. Стелларий. Музей. 1990 год.

20. Башкы со своими шаманами в шаманском обществе «Тос Дээр». 1990 год.

21. Танец орла в исполнении Монгуша Кенин-Лопсана.

22. Доктор Кенин-Лопсан с господином Майклом Харнером, руководителем американского Фон­да шаман­ских исследований, присудившего Монгушу Бораховичу звание «Живое сокро­вище шама­низма». США. 1998 год.