Лидия Козлова: У меня был девиз: ни в чем не уступать мужикам

Сегодня в Туве ни у кого из хирургов нет такого опыта и стажа, как у нее: 51 год – пол­века. Приехав в Туву 16 ав­гус­та 1950 года двад­цати­трех­летней девочкой-врачом, она и се­годня продолжает ра­бо­тать: опе­ри­рует, кон­суль­ти­ру­ет, учит мо­ло­­дых, заведуя хирур­гичес­ким от­делением поли­клиники № 1. Уже нет ря­дом ни­кого из тех, кто вместе с ней создавал хи­рур­гию Тувы, при­ехав из раз­ных городов СССР: од­ни врачи-подвижники, ра­бо­тавшие с ней рядом, ушли из жизни, другие – вернулись в родные места, уехали на повышение.

Она тоже получала много заманчивых предложений, но никуда не уехала, на всю жизнь запомнив слова Сал­чака Тока: «Эмчи, знайте: тувинцы вас не просто признали – они вас по­любили. Вы нужны нам».

Лидия Михайловна Козлова. Она на­по­минает мне женщин-хирургов фронто­вых лет, взва­ливших на свои плечи нелег­кую муж­скую ношу, потому что кому-то надо бы­ло ее нести. О таких женщинах-врачах чи­та­ла я в книгах о войне: строгих, требо­ва­тель­ных, у которых даже в полевых усло­ви­ях, под бом­бами, во всем хирургическом хо­зяйстве был порядок и иде­альная чистота.

Такой же не просто иде­альный, а идеаль­нейший по­ря­док, как в лучшей опе­раци­онной, и дома у Лидии Ми­хай­лов­ны: в ее квартире, вы­ходя­щей окнами на Енисей, все свер­кает, нигде – ни пылинки.

И очень много книг: по пример­ным под­счетам хозяйки – около по­лу­тора тысяч. То­ма классики, аль­бо­мы по искус­ству и от­дель­ный специальный шкаф – по хи­рур­гии. Здесь книги стро­го расстав­ле­ны по пол­кам: раз­дел пищевода, раздел же­луд­ка, раз­дел печени, раздел детской хи­рургии.

Показывая свою библи­отеку, Лидия Ми­хай­ловна поясняет: «Везде, где я была, а мы очень много ездили – на учебу, спе­циа­ли­зацию, я всег­да сначала покупала книги, по­том билеты в театр, а если оставались деньги, в послед­нюю очередь – тряпки. Книги меди­цинские – обязательно. Без новых знаний хирургу никак нельзя».

– Лидия Михайловна, а когда вам впервые пришла в голову мысль стать имен­но хирургом?

– Когда умерла мама… В сорок четвер­том году, 19 мая. Мама умерла от прободной язвы желудка.

Война. Далекая Якутия. Ледо­ход. Опера­ционный блок – в 30 километрах от места, где мы жили. Маму доставили туда к концу чет­вертых суток. Было уже позд­но…Тогда я и дала себе слово, что стану врачом. Но мало ли, что дала слово, могло ведь и не полу­читься: после смерти мамы нас осталось трое: мне было че­тырнадцать лет, а сестрам пять и семь. Папа был на фронте. Что делать: ра­ботать или учиться?

И тогда райком комсомола, а я, вось­миклас­сница, была секретарем комсо­моль­ской организации десятилетки, наз­начил мне сти­пендию – 150 рублей в месяц. И папа высы­лал на нас офицерский аттестат – три тысячи рублей. Так что Лиде Гор­бу­новой было при­казано учиться. И я учи­лась.

Наше село Витим – на пересечении двух водных дорог – рек Витим и Лена. Золотые прииски. В нашем селе – монополка, торгсин, контора. На деревянных баркасах сплав­ляли по Лене и Витиму товары по ленд-лизу. Ну, это слово – ленд-лиз – вам, наверное, ничего не говорит – это американские продукты.

– Почему не говорит? Прибыва­ю­щая к нам по се­вер­ным морям амери­кан­ская тушенка – второй фронт, как ее в войну с иро­нией называли в народе, ожи­дая, когда же союзники, наконец, откроют обещан­ный вто­рой, западный фронт.

– Да, так что наше якутское село было очень оживленным местом. Там работало много ленинградцев – мое детство протекало в их обществе. В 1942 году к нам привезли ленинградцев, которых сумели вывезти из блокадного горо­да. Вы знаете, это были ске­ле­ты: кости, обтянутые кожей.

В нашей десятилетке луч­ши­ми учите­ля­ми были ле­нин­­градцы. Сара Абрамовна, она была инженером на заводе и преподавала у нас мате­ма­тику, физику, все время гово­рила: «Дети, что из вас сде­ла­ли!». Ну конечно, Ле­нин­град и вдруг какая-то далекая Сибирь.

У нас была языковед – она открывала дверь в класс, и моментально афоризм – и все про Ленинград. Немка у нас такая же была – из ленин­градских интеллигентов. Это были замечательные люди, приобщавшие нас к культуре.

Вы знаете, кем я еще хотела стать? Раз­ведчицей. В 42-45 годах из нас, старше­клас­сниц, готовили медсестер: мы знали азбуку Морзе, ползали по пластунски, делали уко­лы, пере­вязки. Мы все умели делать.

Уже поступив в Иркутске в мединститут, я пошла еще и в юридический. По­инте­ре­сова­лась: «А можно быть следова­телем по особо опасным де­лам? Можно учиться сразу и в медицинском, и в юриди­чес­ком?». Помню со мной очень мило разговаривал декан, улыб­нулся: «Нет, так нельзя: медицина – труд­ное дело, поступила – учись».

В Иркутске мы проучились два года, а за­тем третий-пятый курсы – в Красноярском меди­цинском институте, а это был второй ленин­градский институт по препода­ва­тель­скому со­ставу. Все наши девчонки были влюблены в профес­соров-хирургов.

– А вы тоже были влюб­лены?

– Конечно. Был такой про­фессор Бантов. Большая ум­ница. Прекрасный диагност. Мы влюблялись за ум и за рукодействие. Мы уже тогда понимали: хирургия – это пе­ред­ний край здраво­охра­нения, на котором ре­шается вопрос: «Быть или не быть? Жить или не жить?» Мы видели, что творят наши учителя, и они для нас были великими людьми. Профессора всегда говорили, что их жены уже привыкли к этим студенческим влюб­ленностям и абсолютно не ревнуют.

И я никогда не пожалела, что закончила медицинский. Но всегда знала, что буду толь­ко хирургом. Все остальное, зна­ете, очень пресно. Это – ха­рактер. Я же скорпион.

– А как получилось, что после ин­ститута вы попали именно в Туву?

– Мы были первым после­военным вы­пуском. Так как я северянка, мне и предла­гали распределение на выбор: Ду­динка, Игар­ка, Тихоокеанский флот. И еще предло­жили Туву, там нужен был именно хирург. Я плохо представляла, где это. Сказали, что это на границе с Монголией. Прикинула – зна­­чит, на юге, значит, тепло. А когда сказали, что здесь и дыни, и арбузы растут – ну, так это Са­хара! (Смеется). Вот и при­еха­ла в Туву – 16 августа 1950 года.

Кызыл тех времен – это очень бедный город. Дере­вянные тротуары, пыльные бури. Негде было купить элек­тро­плитку, утюг.

А здравоохранение в Туве в пятидесятые-шестидесятые годы только-только вставало на ноги. Как раз тогда уехали работавшие до нас врачи и приехали мы – молодежь. Сама жизнь заставляла нас быстро учиться.

Это ведь был очень бедный, очень больной народ. И сейчас еще ребята-интерны, при­ез­жа­ющие к нам, встречаются с та­кой патоло­гией, с такими за­пу­щенными случаями, кото­рых они за Саянами никогда не видели.

А тем более в 50-60 годы – патология социальных не­взгод: туберкулез слепой киш­ки, двенадцатиперстной кишки, хронические перитониты, сращение прямой кишки с мо­чевым пузырем.

Привозили больных крайне тяжелыми… Они никогда не уме­ли жаловаться, никогда не сто­нали. Они говорили только: «Ёх…».

Только в 1928 году совет­скими врачами в Туве были сделаны первые операции. До этого царил шаманизм, люди лечились у шаманов. В двад­цать восьмом году женщины еще умирали от внематочной беременности.

А когда хирурги начали оперировать, результаты же были наглядными. И мы столк­нулись с таким поверьем: тувинцы не любят порошков, они любят уколы. То есть они поняли так: когда много делают уколов, а тем более ставят капельницы, переливают кровь, значит хорошо лечат, значит, вылечат.

– Вы и тувинский язык освоили?

– Да, мы очень быстро на­учились гово­рить: учились у стариков, у нас был спра­вочник. Я владею тувинским в лечебном процессе – объ­яс­няюсь запросто: Кайда чун аарып тур? Чун аарып тур? Иштин? Дылын кор­гус. Иштин коргус. Тын-тын-тын. Иштин аарып тур бе? Кайда аарып тур? (Где, что бо­лит? Что болит? Живот? Покажи язык. Живот покажи. Дыши-дыши-дыши. Живот бо­лит? Где болит?) Но сколько было все­воз­можных курьезов! Мы иногда что-то не­су­раз­­ное лепетали, и над нами потом смея­лись.

Попадала и впросак. При­хожу в при­­ем­ный покой: на полу такой маленький че­ло­век, только тон (прим.: тувинская на­цио­наль­ная верхняя одежда) и больше ничего. Ой инвалида привезли без ног, почему на пол человека бросили? А он встает – ноги на мес­те. Это он сидел, скрестив ноги, как по­­ложено у тувинцев. Вот как осваивали одновременно с хирургией и традиции, и язык.

Врачом надо родиться, а хирургом тем более. Когда ты хоть один раз увидишь, как уми­рает человек, и ты не мо­жешь ему по­мочь, – это тра­ге­дия. А для того, чтобы этой тра­ге­дии не было, надо очень много знать.

Постоянная учеба, посто­янное совер­шенст­вование, постоянный контроль. И, самое главное – сопереживание человеку (взды­ха­ет). Наша молодежь сейчас совсем не сопереживает…

– Трагедии, когда не мо­жешь по­мочь, когда больной умирает – они бы­ли и в вашей жизни?

– Безусловно. Моя самая первая опера­ция – это ма­ленький трехмесячный ре­бе­нок, у которого был вро­жден­ный люис (си­фи­лис), про­явившейся поражением боль­шой артерии и большой вены бедра…

Я сделала все, что поло­жено. А утром при­ходим – ре­бе­нок мертв, умер от крово­потери, просмотрел персонал. В маленьком отделе­нии на 25 коек лежало 50 человек. В одном корпусе: и гинекология, и терапия, и хирур­гия, и все-все. Ребенок с матерью в коридоре лежали. А дежурного хирурга по ночам не было. Короче, про­караулили.

А кто оперировал? Гор­бунова. Когда вскры­­ли, то под­твердилось, что все было сделано правильно. Но меня чуть-чуть в ката­лажку не посадили. Представляете, как было начи­нать с таким первым исходом?

– Не отчаялись, не опус­тили руки?

– Нет. Понимаете, когда ты постоянно видишь человека, который постоянно загля­дывает тебе в самый зрачок... Он ничего не говорит, он только молча терпит и сознание его уже угасает… Как врачу не быть во всеоружии? Я всегда ребя­там говорила: се­го­дня ты дол­жен сделать лучше, чем вчера, и завтра – лучше, чем сегодня.

Нам особенно надо было расти: железной дороги нет, ночной санавиации нет. Эва­ку­ировать больного в крупные центры непрос­то, все надо делать самим. А ведь порой все решают часы. Когда в 74 году меня назначи­ли главным хи­рургом, я все время думала: «Господь, только не накажи ме­ня, только бы наши пред­ставители партийных органов не заболели». (Улыбается).

Мы очень много учились. Четы­режды была на ленин­градской кафедре, трижды – на московской, дважды на киев­ской. У каж­дой – своя школа и в каждой берешь что-то лучшее, привозишь и моментально внед­ря­ешь в Туве.

Хирургия, которую создало наше поколе­ние – это хи­рургия грамотных спе­ци­алистов, хирургия старой школы – требовательности, порядка во всем.

– А кровь свою, в тра­дициях российской хирур­гии, больным от­давали?

– Мы все очень много сда­вали крови. А как иначе? У меня – самая универсальная груп­па – первая. Что мне, жалко что ли – 50, 100 грамм. Дежу­ришь ночью – привозят ребен­ка, он еле дышит. Как помочь? Ло­жишь­­ся быстренько – у тебя кровь взяли, смо­т­ришь – он уже глазенки открыл.

Знаете, это не само­по­жерт­вование. Это прос­то задача, которую ты обязан решить сию­минутно. Если к тебе привозят ребенка из далекого-далекого кожууна на десятые сут­ки от начала забо­левания – вот нам надо вый­­ти победителем. А как, когда в животе гной? Поэтому я очень много училась. Бес­помощ­ным-то быть нельзя. Так выко­вывался ха­рактер.

Мы обязаны настолько вла­деть собой! Ты дол­жен так выглядеть, так держать себя, чтобы человек в тебя поверил, поверил в то, что операция, которую ты предлагаешь не­обхо­ди­ма и закончится благо­получно. И нужно со­ответство­вать этой вере в тебя, вере в то, что ты профессионально сде­лаешь все для больного.

Про меня говорят: она – строгая, сильная, она – с харак­тером. Еще не хватало, чтобы хирург плакала! У меня был девиз: ни в чем не уступать мужикам.

– Это было непросто – ни в чем не уступать хирургам-мужчинам?

– Это очень трудно: жен­щина-хирург сре­ди мужчин. Тем более в Туве, где в ос­новном, хирургами были муж­чины. Для это­го следовало больше знать, лучше уметь, что я и делаю всю жизнь.

А сейчас вообще женщин в хирургии очень мало. Той когорты жен­щин-профес­со­ров, у которых я училась, уже нет.

Сейчас в Кызыле Наталья Вениа­ми­нов­­на Беспалова – сегодня ей нет равных в дет­­ской хирургии, если заболеть, то помочь мо­жет только она. Еще Людмила Павловна Зу­дилова. И Николай Валентинович Ли. Вот три хирурга, которые се­годня стоят на стра­же.

– Лидия Михайловна, как же наш­ли время для личной жизни? Где поз­накомились с мужем? Неужели на танцы смогли вырваться?

– (Смеется). Нет, не на танцах. В университете марк­сизма-ленинизма. Мы учи­лись в нем по вечерам. Нас там было много девчонок, и сим­патичней, чем я. Но как-то именно я Козлову понравилась. Не знаю по­чему (улыбается). У моего Николая Терен­тье­­вича тоже профессия было не­про­стая: трид­цать пять лет отслужил в МВД – в след­­­­­ственных органах, на­чаль­­ником ОБХСС (прим. от­дел борьбы с хи­­ще­ни­ями социа­лис­ти­чес­кой соб­ствен­нос­ти). Полковник. Один­надцать лет, как его уже нет… (Лидия Михайловна пере­водит взгляд на стоящую на книжной полке фотографию мужа).

Вот так в университете марк­сизма-лени­­низма и нашли друг друга. Я все вспо­минаю, как Аранчын (прим. ученый-исто­рик), ког­­да был молодой, все говорил: «Интересно, кто эту девчонку схватит?» А я потом ему как-то и говорю: «Слушайте, а чего сами зе­­ва­ли?» А он отвечает: «Тока не разрешал». (Смеется).

Тока к нам изумительно относился. Вы знаете, мы, наше поколение, считаем себя учениками Салчака Калбак-Хо­рековича. Он столько нам уделял внимания. И особен­но нравилось, что мы понаехали отовсюду – со всей России. Его удивляла и привлекала та молодая горячность, любо­знательность, с которой мы отдавались делу.

Мы ведь дежурили по де­сять раз в месяц. А это нелегко. Сегодня врачей по-обыва­тельски упрекают: вот врачи бегают, со­би­рают ставки, пол­ставки. Но когда я начинала учиться, профессор Никитин сказал нам: «Я вам хочу при­вести фразу Молотова: не хотел бы я попасть на прием к врачу, который ра­ботает вось­мой час». Я до сих пор помню эту фразу и сегодня хочу предъ­явить пре­тен­зию: почему зар­плата врача не со­от­вет­ству­ет его знаниям, опыту, профес­си­о­на­лиз­му?

Еще Чехов определил: врач быть должен ясным ум­ствен­но, чистым нравствен­но и опрятным физически. Поз­воль­те, а как на 350 рублей, которые сейчас доктор полу­ча­ет пос­ле окончания института, можно быть чистым нрав­ствен­но и физически опрят­ным?

А как можно пополнять свои знания, иметь свою меди­цинскую биб­лиотеку, ведь меди­цинская ли­тература очень дорогая. Вот я выписала жур­нал «Хирургия», за три ме­ся­ца – 200 руб­лей. А надо знать новости всех хирурги­ческих школ: ленинградской, москов­ской, киевской, обя­за­­тель­но иметь между­на­род­ный рефера­тивный об­зор. Как всю эту ли­те­ратуру приобретет моло­дой врач?

Вот я вам расскажу гра­фик хирурга. Весь день опе­рации – с 8 до 18 часов, по­­тому что полторы ставки, потом ночь дежурить – еще 12 часов, и с утра снова ра­ботаешь, снова у опера­ционного стола. 36 ча­сов подряд. Что от тебя оста­лось? И ты не можешь уйти, по­тому что только собрался, ребята из следу­ющей смены просят: «Лидия Михай­лов­на, привезли тяжелого боль­ного – посмот­рите». Домой идешь опусто­шен­ный. И ты – мать, жена, и надо что-то сделать дома. Всегда в за­пасе для дома была ночь, когда можно что-то до­де­лать. Но и ночью постоянно свер­лит мысль: «Не разошлись бы швы, не закровило бы».

Никто не понимает, что такое жизнь хи­рурга. Особенно жизнь хирурга в современ­ных условиях. Американские врачи приез­жали в Туву и восхи­ща­лись: «Как ваши вра­­чи все умеют делать и таким несо­вер­шен­­ным, устаревшим ин­стру­ментарием!» По­чему наше министерство здраво­охране­ния не понимает: врачу надо дать возмож­ность зани­маться с больным столько вре­мени, сколь­ко требуется боль­но­му. Я все хочу на­писать ми­нистру здравоохранения Рос­сии Шев­ченко: вы же сам хи­рург, вы должны это понимать!

Помню, академик Петров­ский, он был глав­­ным хирургом Советского Союза, однаж­ды сказал нам: «Грамотный руко­водитель горо­да никогда не отойдет ко сну (он именно так выражался), пока не узнает, кто у него ночью дежурит в боль­нице». А у нас тогда был председатель горисполкома, который очень любил кричать на людей, считал, что ему по должности положено орать. И вот он как-то собрал нас и кричит, кричит на врачей.

Я и говорю:

– Что же вы все кричите? – и пов­торила ему слова Петров­ского.

– Что мне ваш академик!

– А если у вас в семье кто-то заболеет, за кем ночью будете посылать?

– Удивился:

– За тобой, ко­нечно. Ты – главная.

– Нет. У нас есть дежурные в больнице – это их задача. Поэтому вы и должны забо­титься о всех врачах.

Так что и прежде это не все понимали. А сегодня – осо­бенно. Откровенно говоря, сегодня я боюсь болеть…

Знаете, когда в 1993 году я перешла ра­ботать в по­ли­клинику ресбольницы и по­смо­трела травмпункт, первое, что я сказала: «У Горького в пьесе «На дне» ночлежка бы­ла лучше». Абсолютно никакого представ­ления об ан­тисептике. Трухлявые, изъ­еден­ные грибком стены. Да разве это можно терпеть в опера­ционной! Я приняла служ­бу, в которой было только шесть пинцетов.

Пошла к президенту, потом он к нам при­шел. У меня иногда спрашивают: «Как вы, Лидия Михайловна, можете всего добиться, доказать, объ­яс­нить?». А очень просто: поста­вила пре­зидента на сло­манный пол и ска­зала: «Ше­риг-оол Дизижикович, в вас, на­вер­ное, килограмм девя­носто и во мне – шесть­де­сят. Так что если пол про­­валиться, то вме­сте ока­жем­ся в подвале.» А он стоял на качающейся поло­вице, когда ее подняли, она оказалась трухлявой. Как мы с ним, действи­тельно, не прова­лились! И он все пре­красно понял – деньги на ремонт были выделены. Се­годня стены в травм­пункте закрыты кафе­лем, пол в операционной по­крыт мрамором. Здесь мож­но делать даже опе­ра­ции боль­шой хирургии.

В хирургии нет мелочей – ни в чем. Вот полотенца. Пропускная способность травм­­­пункта – сто пятьдесят человек в день. А полотенце – общее на всех дежурящих врачей, меняется раз в три дня?! Но врач, моющий руки до и после осмотра больного это естественная культура меди­цины. 450 больных и одно полотенце на всех? Что это? Они не понимают. «Хорошо, – говорю, – не будет полотенце ежедневно меняться, травм­пункт будет за­крыт!» «Как это?» «А вот так!» То же самое – стерильный опера­ци­он­ный стол. Его на­крывали простынью на неделю. Как можно на неделю? Да еще и красными простынями.

– Почему красными? От флагов и транспарантов, наверное, оста­лось и пере­дали медицине?

– Не знаю, откуда они взя­лись, но на операционном столе должны быть только белые. Мне говорят: «Ну, Лидия Ми­хайлов­на, какая разница…» «Большая! Все, травм­пункт закрывается!» И все вопросы были ре­шены.

– Строго. Твердо.

– Со школы и института так была при­учена: порядок, дисциплина, трудолюбие – это главное.

Когда приехала в Туву, меня сразу на­зна­чили главным вра­чом… несуществу­ю­щего он­ко­­ло­гического диспансера. Это бы­ло всего пять онколо­ги­ческих коек в хи­рур­гическом от­делении ресбольницы. Надо бы­ло создавать хирургическое отделение онко­диспансера. Создала – в пятьдесят седь­мом оно было открыто – уже на 25 коек. Освоила торакальную хирургию: операции при раке всех отделов желудка, раках брон­хов, хрони­ческих аб­сцес­сах. Много делалось впервые в Туве: операция при раке сле­пой кишки, диагностика и опе­рации кисты под­желу­доч­ной железы, диагностика и опе­ра­ции диа­фраг­ментальных грыж.

А в 1961 году, когда открыли хирурги­чес­кий корпус рес­боль­ницы, очень настой­чиво про­сила перевести меня туда: все же онкология не была моим делом. Понимаете, там далеко не все зависит от хирурга, даже при идеально проведенной операции боль­ные все равно умирают…

– Понимаю…

– И вот до 1974 года я работала просто рядовым хирургом-ординатором. Когда при­езжала на курсы в Москву, Ленинград, кол­леги инте­ре­совались: почему ты до сих пор простой хирург? Я объясняла: город малень­кий, больница маленькая, нет даже долж­ности старшего ординатора. Поэ­тому и прос­то хирург, зато меня ночью постоянно вы­зывают. (Улы­бается).

Александр Иванович Канун­ников, он фронтовик, закончил институт и пришел в Туву в 56 году, возглавлял хирур­ги­ческое отде­ление. И мы жили очень дружно. У нас не бы­ло тще­славия – мы всегда по­могали друг-другу.

А в 1974 году, ког­да была на двадцать четвертом съезде хи­рур­гов СССР в Киеве, меня при­гла­си­ли в город Ке­ниг­сберг (прим. так, по-старому, исконному, на­зы­вает Лидия Ми­хай­ловна Калинин­град, до 1946 года назы­вав­шийся Ке­ниг­с­бер­гом и бывший до 1945 года центром Восточ­ной Прус­­­сии). На долж­ность глав­­­ного хирурга об­ласти. В Туву при­шел вызов – пра­витель­ствен­ная теле­грам­ма: квартира под ключ ждет, во­прос о пере­во­де дочери Свет­ланы Коз­ло­вой в Калинин­градский ме­д­ин­ститут решен, воп­рос о пере­воде мужа – полковни­ка Козло­ва реша­ется положительно в МВД СССР.

И тогда нас с мужем в обком КПСС пригласил первый секретарь Григорий Чоо­дуевич Ширшин, сказал: «Лидия Ми­хай­лов­на, мы не можем вас от­пустить – вы един­ственный высококвалифицированный опе­рирующий хирург. Мы не хо­тели потерять вас, как опери­ру­ющего хирурга, и не назна­ча­ли на организаторские дол­жности. Мы вас не отпускаем. И в конце-концов – можем и приказать, ведь вы член партии».

И вот еще что решило: мы понимали, что Калининград – это немецкий город, а мы с Колей – сибиряки. Со своим сибирским рылом – в калаш­ный ряд? (Улыбается).

Заманчивое было пред­ложение… Но мы остались. Не знаю, может быть, если бы уехали, и жизнь иначе бы сло­жи­лась: и Коля был бы жив… Он ведь участник войны, слу­жил в Манчжурии, последствия сказались че­рез трид­цать во­семь лет. Может быть, и дочка по-другому бы устроилась. Не знаю… Ведь у меня нет внуков, дочка всю себя отдала работе: 24 года работает врачом-кар­дио­ло­гом.

Иногда я задумываюсь и чувствую свою вину: может быть, мне надо было быть просто жен­щиной, нарожать мужу кучу детей, не про­­водить дни и ночи у операционного сто­ла? Но жизнь обратной силы не имеет… (за­ду­мывается).

Вот тогда, после этого пред­ложения, в ок­тябре 1974 года меня назначили главным хи­­рургом Минздрава. Надо было во всех районных сельских больницах наводить та­кой же порядок, как в кызыльской. Надо – зна­чит навела. Капи­тальный ремонт хи­рур­гичес­кого отделения Ак-Довурака: стены – в кафель, пол мрамор­ный. Оснащение Каа-Хем­ской, Пий-Хемской больницы, откры­тие в Кызыле детского хирур­ги­ческого отде­ле­ния.

Но при этом я сразу обгово­ри­ла главное ус­ловие: в каби­нет­ные работники не пойду, бу­­ду продолжать оперировать. И за мной оста­вили право до 14 часов не появляться в Мин­­здра­ве, а проводить у операци­он­но­го стола.

– А сегодня те, кому вы спасли жизнь, приходят к вам?

– Да, приходят. И раковые больные, кото­рые живут до настоящего времени, и другие.

«Лидия Михайловна, а вы меня пом­ни­те?». Извиняюсь: «Но вас было тысячи, а я одна». «Но вы говорили, что у меня была самая сложная операция» «Да я каждому так говорю, потому что каждого выхажи­ва­ешь как самого сложного».

Вот не так давно смотрю стоит высокий мужчина – с белыми гладиолусами. «Вы меня не помните? Вы же двадцать четыре года назад поста­вили правильный диагноз, когда я лежал и никто не знал, что со мной делать». «Ну, хоро­шо, показывайте теперь резуль­таты ваших анализов». Показы­вает. Прекрасные ана­лизы. «Как же вы сохра­нили та­кое здоровье?» «А я все 24 года со­вершенно не ел сливоч­но­го мас­ла, баранину, свинину. Де­лал все так, как вы велели». Мне бы­ло очень приятно. Та­кой здо­ро­вый, бодрый человек. Он жи­вет в селе: у него чет­веро де­тей и шесть коров (улы­бается).

…Вот я сейчас вспо­минаю свои полвека в Ту­ве и вспо­минаю чело­ве­ка который всег­да помогал мне – товарища Тока. Приехала – худенькая, изящная. И вот как-то идут они с главным врачом Юлием Семеновичем Пар­фен­чиком – он белорус, тихо­океан­ский хи­рург, по нашей боль­ничке и товарищ Тока спра­шивает: «Что вы не мо­жете ее от­кор­мить? Заму­чи­ли совсем? По­че­му она у вас та­кая ху­­день­кая?». А Юлий Семе­нович оп­рав­ды­вается: «Да ее палкой из опера­ци­он­ного бло­ка надо вы­го­нять». Хорошенькая ре­комен­дация, правда? (смеется)

Товарищ Тока… Такое оте­ческое внима­ние, такая муд­рость была у этого человека. Был какой-то праздник, и для членов прези­диума был накрыт стол. И меня пригласили, поса­дили рядом с товарищем Тока. Поса­дили девочку с первым секретарем обкома КПСС. Я сижу – такая фитюлька, не смею поднять глаза, не знаю куда девать руки – ноги. И он меня угостил шашлыком. А я впервые вижу этот шашлык, не знаю как его есть, то ли вилкой, то ли прямо на шампуре ку­сать? Он попробовал сам, посмотрел на меня внимательно и сказал: «Шашлык-то се­­годня не удал­ся. Давай лучше возьмем нашу обычную баранину.» Все понял.

А как-то на одном из соб­ра­ний педагоги упрекнули его: «По­чему вы, товарищ Тока, так тре­петно относитесь к вра­чам? Мы ведь так же закан­чивали институты, такие же специ­алисты, приглашенные в Туву». И вот что он ответил: «Да, может быть, это дейст­вительно так. Но вы поймите нас: тувин­цы всегда жили с шаманами, знахарями. Только в двадцать восьмом году к нам приехали из России первые врачи. Ту­вин­цы пока не имеют своих вра­чей, а педагоги у нас все-таки свои есть. Это не значит, что мы вас недооцениваем, но врачей, приехавших к нам из всего Советского Союза, пока очень мало. Поэтому мы очень бережно к ним относимся и стараемся, чтобы они у нас остались.»

В пятьдесят седьмом году, когда я полу­чила приглашение в город Электросталь, в Под­московье, заведовать хирур­гическим от­де­лением, Тока, узнав об этом, не отпустил. От­правил сразу на курсы в Ле­нинград – совершенствоваться и показал строящийся камен­ный трехэтажный дом по улице Лени­на, где сейчас аптека: «До сих пор живешь в избушке? По­лучишь квартиру в этом доме».

– Это дом № 24? Где жил Максим Монгужукович Мунзук?

–Да. Мы до получения этой квартиры там жили, как раз напротив Мунзуков – на одной лестничной клетке. У них же пятеро детей. И если я на ра­бо­­те задерживаюсь, то звоню им, они моментально Светлашку мою приводят из детсада, она у них даже ночует, и я ночью, спя­щую, ее уже уношу.

Я до сих пор дружу с их дочкой – Га­лоч­кой Мунзук – она такая милая.

Я не могу не считать то­ва­ри­ща Тока своим отцом, своим учи­телем… Он никогда не на­зы­вал меня по имени – от­чест­ву, а на­зы­вал эмчи (доктор). Пом­ню фразу которую он, когда просил не уезжать в Под­мос­ковье мне сказал: «Эмчи, знай­те, тувинцы вас не просто при­знали – они вас полю­би­ли. Вы нужны нам».

Никуда я не уехала… И никогда не по­жалела, что стала именно хирургом.

Фото:

2. Студенты лечебного факультета Красноярского мединститута, группа 402. Лидия Горбунова – первая слева во втором ряду. 1949 год.

3. Супруги Козловы. 1979 год.

4. Новый главный хирург Лидия Горбунова делает первый обход травмотологического отделения республиканской больницы. Осень 1974 года..

5. Среди хирургов-мужчин – одна.

Стоят Владимир Дьяков, Допчу Кара-Сал, сидят Виктор Верещагин, Александр Канунников, Лидия Козлова. Кызыл. 1961 год.

6. После операции. 1962 год.

7. Первый послевоенный выпуск кафедры военно-медицинской подготовки Красноярского медицинского института. Лидия Горбунова – третья сперва в первом ряду, среди педагогов. 1950 год.

8. Светлана Козлова пошла по маминому пути и тоже стала врачом. 1979 год, после окончания клинической ординатуры.