Михаил Янчевецкий: Я сделал в жизни главное – выполнил свой сыновний долг

В Урянхайский край, в Туву занесли его ветры революции и гражданской войны. Здесь, в селе Уюке, недалеко от Турана, он жил в 1920-21 годах с отцом и приемной ма­терью, препо­дававшей в местной школе. Здесь его отца чуть не расст­реляли. Здесь рождались пер­вые образы будущих “Чин­гисхана” и “Батыя”…

В чем смысл жизни? Этот вопрос рано или поздно встает перед каждым из нас, но не каждый находит на него ответ. Михаил Ва­­­си­льевич Янче­вец­кий, сын известного писа­­теля Васи­лия Яна, автора знаменитой три­ло­гии “Нашествие монго­лов”, (романов “Чин­­­гис­хан”, Батый”, “К послед­нему мо­рю”), мне кажется, нашел свой ответ. Послед­ние 25 лет жизни он полностью пос­вятил отцу, уве­­кове­чению его памяти. Конечно, о талант­ливом писателе не дали бы забыть его книги, кото­рые издавались и до сих пор изда­ются, и немалыми тиражами, но очень многое было бы упу­щено, ушло бы из поля зрения, если бы не сын, Михаил Васильевич.

Будучи ответственным сек­ретарем ко­мис­­­­сии по лите­ратурному наследию своего от­ца, он организовал десятки конференций, янов­­ских чтений, собрал группу за­ин­тере­со­ванных лиц в самых разных, отда­ленных друг от друга на тысячи кило­метров, уголках на­­шей бывшей огромной страны, сумел увлечь их творчеством Яна и работать на про­­паганду его книг. Мало того, сумел сдру­жить всех и явить миру новую общность людей под названием “яновцы”. Не каждый сын имеет такого отца, и не каждый отец мо­­жет надеяться на такую любовь и пре­данность сына.

Где истоки этой любви, через ка­кую шко­лу жизни прошел 88-летний Михаил Янче­вец­кий? Это интервью – результат многих наших встреч и разговоров, самый дли­тельный из ко­­то­рых был в 1995 году, когда Ми­хаил Ва­си­льевич после конферен­ции, посвя­щенной 120-летию Яна, пригласил меня к себе домой. И там, в маленькой, тесной комнатушке, набитой до отказа книгами и папками с ар­­­хи­вами отца и своими собст­венными, под чай с буб­ли­ками и каким-то толстенным шо­­ко­­ладом мы проговорили не меньше трех ча­сов. Помню, как щемило сердце при мысли, что это, воз­можно, по­следняя наша встреча, последний раз­говор… Но судьба оказалась бла­госк­лонной и по­дарила еще одну встречу в под­мос­ков­ном Пере­делкино, в январе 2000 го­­да, на “Янов­ских чтениях-125”, посвя­щен­ных 125 го­довщине со дня рож­де­ния пи­са­те­ля.

– Михаил Васильевич, кто помог осущест­влению ва­шей идеи прове­де­ния конфе­рен­ции, посвященной 125-летию со дня рождения вашего отца, писателя Василия Яна?

– Я очень хотел, чтобы эта конференция состоялась, чтобы еще раз собрались вместе люди, для которых имя моего отца всегда было значимым. Хотел дать новый толчок для попу­ляризации творчества Василия Яна, хотя книги его и без того до сих пор поль­зуются успехом. И в этом мне помогли Союз писа­телей Москвы, в частности, Ва­лентин Дмит­риевич Оскоцкий, и Конгресс русской ин­тел­лигенции во главе с Сергеем Фила­то­вым. А кроме того, я написал письмо в Ин­сти­­тут “Открытое общество”, в Фонд Со­ро­са, и они отклик­нулись, дали нам денег. В ре­зуль­тате мы смогли пригласить гостей да­же из таких дальних уголков России, как Ту­­ва и Мину­синск, и оплатить коман­ди­ров­ки.

– Что означает ваша фамилия – Янче­вецкий?

– Когда мой отец работал над книгами о монгольском нашест­вии, ему пришла в го­ло­­ву мысль о том, что этой темой он заин­тере­­совался не случайно, что, возможно, про­сну­лись какие-то древние корни. Воз­мож­но, что родона­чаль­ником фамилии Янче­вец­ких был какой-нибудь конюх эпохи Ба­тыя, ведь “ян­чу” по-монгольски и есть ко­нюх. А уж окон­чание фамилии появилось поз­же, в пе­­риод польско-литовс­кого вла­ды­чества на Во­лыни.

– Значит, ваши предки с Укра­ины? Чем они были интересны?

– Все мои предки по отцовской линии в течение нескольких поко­лений были ду­хов­­ного звания, и только дети прадеда Ан­дрея, быв­шего священником небольшого сель­­ца Опарисы на Волыни, нару­шили се­мей­­ную традицию и стали светскими людь­ми. Мой дед, Григорий Андре­евич, закончил Киевский университет, был “пос­ледним го­меридом” – переводил на русский язык про­из­ведения Гомера и Павсания, Феокрита и Ксенофонта. Будучи дирек­тором русских гим­­на­зий в Риге и Ревеле, делал все для про­ведения ру­с­ской го­су­дарст­вен­нос­ти в прогер­манс­ки наст­ро­енной Эст­ляндской гу­бер­нии. Хотя это и бы­ло не­безопасным (из­вестно чем закон­чи­лась борьба с гер­мано­фильст­вом для зна­менитого ге­­нерала Ско­бе­ле­ва и из­вест­­ного сла­вя­­но­фила Юрия Са­­ма­рина – оба были от­рав­ле­ны). Кро­ме того, дед на свои сред­ства издавал не­сколько жур­­налов и газет: “Ре­вель­ские но­вос­ти”, “Гим­­­назия” и “Пе­да­го­ги­ческий ежене­дель­­­ник”. Во всех делах пер­вой по­мощ­­ницей деда была моя бабуш­ка, Варвара Пом­пеевна Маге­ровская, ее род идет от запо­рож­ского ка­зака Остапа Маг­ро, отли­чив­ше­гося в сра­жении под Куне­рсдорфом, пред­решив­шего капиту­ля­цию Бер­лина, за что он полу­чил дво­рянское звание и хутор на Пол­тав­щине, а также медаль “За взятие Бер­ли­на”. Эта ме­даль пере­да­валась из по­ко­ления в по­ко­ление и сей­час хра­нится у меня.

– С пред­ка­ми по отцовс­кой линии все ясно, а вот кто была ва­ша мать, что вы о ней мо­жете ска­зать?

– К со­жа­лению, очень мало, ведь я ее почти не знал. У отца было четыре жены. Не по­тому, что он был уж такой люб­вео­­бильный, а так сложилась жизнь. Первая жена, Моро, Ма­рия Бур­мантова умерла от хо­леры, потом он женился на Ольге Петровне Виноградовой, которая и стала моей матерью. Они позна­коми­лись в редакции газеты “Рос­­сия” в Петербурге, где отец был ноч­ным редактором, а Ольга Пет­ровна – коррек­тором. Обладая литературным даром, она помо­гала отцу выпускать гимна­зи­ческий жур­нал “Ученик”, писала для него рассказы и повесть о своем детстве. У нее был хоро­ший голос, и она училась пению у итальян­ской певицы Домел­ли. После моего рож­де­ния, примерно через год, Василию Яну сде­лали предложение пое­хать кор­рес­пон­дентом СПТА (Санкт-Петер­бург­ское теле­графное агент­ство) на Бал­каны. Мы поехали следом за ним. В то время Балканы предс­тавляли собой насто­ящую поро­ховую бочку – еже­днев­но там стреляли, что-то взрывали.

В 1914 году, после начала мировой войны, мы на по­следнем русском почто­вом пароходе отп­лыли в Одессу. Ольга Петровна вер­ну­лась в Петербург, а я с отцом отправился в Румынию, куда он был назначен предста­ви­телем ПТА. Иногда она приезжала нас навес­тить. Потом началась рево­люция, граж­дан­ская война, и нас разметало в разные сто­роны. Ольга Петровна эмигри­ровала в Юго­сла­вию, а нас занесло в Си­бирь. До нее долетели слухи, что мы погибли, то же самое мы знали и о ней. Позже оказалось, что слухи были ошибочными.

– И больше вы никогда не вст­речались со своей родной матерью?

– Нет, встречался. Спустя более чем 50 лет. Случилось это так. Кто-то из знакомых Ольги Петровны побывал в России и при­вез ей в подарок книгу Яна “Чингисхан”. Она прочла предис­ловие и поняла, что Ян – это ее муж, Василий Янчевецкий, что он жив! Она стала писать в Москву письма, разыс­ки­вать самых близ­ких ей людей – мужа и сы­на. Но сын в это время был там, куда Макар телят не гонял, а до отца письма не до­ходили стараниями его четвер­той жены – Лидии Владимировны Халецкой. По­­том Оль­га Петровна сумела даже при­ехать в Мос­кву, но все было без­результатно. А я встре­­тился с ней уже после смерти отца, ког­да она вто­рично приехала в Россию. Ей бы­ло 80 лет, мне 59. Сле­дующая моя встреча с ней была в Белг­раде, если это можно на­звать встречей, я ездил хоро­нить жен­щину, ко­торая меня родила, но которую я почти не знал…

– Вам что-нибудь известно о ее жизни в Белграде?

– Знаю только одно – она пела. За­раба­тывала этим на жизнь. Пела по большей час­ти в ночных ресторанах, в основном русские народные песни. Голос у нее был замеча­тель­ный, сохранилась кас­се­та с записями ее вы­ступ­ле­ний. Да вы ведь слы­шали в прош­лый свой приезд? (Да, дейст­вительно, в прош­лый раз, на яновской кон­ферен­ции-120, я слышала эту запись, и ме­­ня, как и мно­гих других, заво­ро­жил и изу­мил прек­рас­ный го­лос Ольги Пет­ров­ны Виног­ра­до­вой-Янчевецкой, услышан­ный мною впервые).

– Михаил Васильевич, а где то место, куда Макар телят не гонял?

– Это лесоповал в ворку­тинс­ких лагерях, куда я угодил в 1949 году за неосторожно сказанное слово. Пять лет лагерей, потом еще десять лет жил в Воронеже, так как лишен был права про­живать в Москве. Вообще у меня ситуация очень похожа на сол­жени­цын­скую: так же как и он, я от “звонка до звонка” прошел через всю войну, а потом – лаге­ря… Только не люблю об этом ни го­ворить, ни писать. Вот сей­час это говорю вам, пожалуй, впер­вые, для меня это рав­носильно копанию в отхожем месте. Поэ­тому спросите меня лучше о чем-нибудь другом.

– По сути дела, матери у вас не было. А кто же зани­мался вашим воспитанием?

– Отец и Мака, Мария Алек­сеевна Мас­лова, кото­рая, испол­няя должность сек­ре­таря отца, была с нами и в Тур­ции, и в Яссах, а потом в Сибири и Туве. Потом она стала женой отца, третьей по счету.

– Они были в официальном браке?

– Нет, они по-моему об этом даже и не ду­мали, такое было время – революция, гражданская война. Было не до приличий, как говорится, “не до жиру – быть бы живу”. Но именно с Макой отец прожил 30 лучших лет своей жизни, именно с ней он смог создать все то, что оставило его имя в памяти народа, все свои знаменитые книги – “Чингисхан”, “Батый” и другие. И прожил бы с нею еще, если бы не ее тра­ги­ческая и нелепая смерть в стома­тологическом кабинете. Для отца смерть Маки была большим уда­ром, он долго не мог оправиться, но в конце концов жизнь взяла свое. Для меня же она всегда была и остается матерью, воспитавшей меня. Я всегда чувствовал ее любовь и заботу.

Сразу же после ее смерти отец стал на­бра­сывать план по­вести “Школа в Саянах”, где главной героиней должна была стать Мака, сельская учительница, но реализовать его отец почему-то не смог.

– Жаль. Это как раз была бы по­весть о жиз­­­­­­ни в Урянхайском крае, в Уюке. А как вы там ока­зались?

– Во время гражданской вой­ны отец умуд­рился ор­га­ни­зовать передвижную ти­по­­­графию и пе­чатать газету. Несколько месяцев мы про­были в колчаковском Ом­ске. Потом наш эшелон дви­гался вместе с отступав­ши­ми войсками на восток, а под Ачинс­ком был взорван и сгорел. Чу­дом все оста­лись живы, только я, тогда восьми­летний маль­чик, полу­чил небольшое ранение и кон­ту­зию. Дол­го в Ачинске оста­ваться было нель­зя, и мы решили уехать в Урянхайский край, ку­да тре­бовались учителя, потом, воз­можно, у от­­ца были планы доб­раться до Ки­тая, но это осуществить не удалось. В Уюк мы прибы­­ли поздней осенью, уже почти зи­мой 1920 го­да, Мака сразу же стала работать в школе, отец ей помогал, кроме того, тог­даш­­ний пред­седатель сель­совета Ефим Ко­лес­­ни­ков приг­ласил его быть секретарем, или, проще гово­ря, писарем. Отец согласился и из-за этого чуть было не расп­рощался с жизнью.

– Как это случилось?

– Все дело в том, что писарем до него был некий Ф.Ф., который с появлением отца лишился своей должности и, затаив на него злобу, написал донос, что якобы в Уюке живет беглый колча­ковский генерал. Отец не то что генералом, рядовым никогда не был, так как из-за астмы, му­чавшей его с детст­ва, имел белый билет. Но вып­равка у него дейст­ви­тель­но была военная. Он с детства зани­мал­ся гим­настикой, преподавал в пи­терс­кой гим­назии военное дело наряду с латин­ским язы­ком – так что за военного его принять бы­ло можно вполне.

Его арестовали и увезли в Кызыл. И ес­ли бы не Иннокентий Георгиевич Сафья­нов, вряд ли мир читал бы “Чин­гисхана” и все остальное. Сафья­нов в бук­валь­ном смысле вывел будущего авто­ра “Нашествия монго­лов” из-под расстрела: пого­ворил с ним и отпустил на все четыре стороны. Ну, а потом, опасаясь даль­нейших козней Ф.Ф., наша семья выехала в Минусинск, где мы прожили почти два года.

– Получается, что Тува чуть не стала для вашей семьи роковым мес­том, и не появись вовремя Инно­кен­тий Сафьянов, известный полити­чес­кий деятель Тувы того вре­мени, мир никогда бы не прочел ни “Чингис­хана”, ни “Батыя”, ни других заме­чательных книг Ва­силия Яна?

– Да, получается так. Все эти кни­­ги отцом были написаны го­раз­­до позже, в конце трид­цатых го­дов, когда мы уже жили в Моск­ве.

– Иннокентий Георгиевич Сафь­­янов тоже несколько лет жил в Мос­к­ве и Подмосковье. Не прихо­дилось ли им когда-либо встречаться в эти годы?

– Да, они встречались в Моск­ве, и не один раз. До дружбы дело не доходило, но с его племян­ником, Николаем Леоновым, мой отец дружил много лет. Они познакомились где-то в Средней Азии, встречались часто и там, и потом в Москве, и эта дружба длилась до самой смерти моего отца. У Леонова даже есть стихи, посвященные Ходжи Рахиму – так отец потом любил себя называть.

– Михаил Васильевич, вам было уже девять лет, когда вы вместе с отцом оказались в Туве. Что вам за­пом­нилось из того времени? Были ли у вас там друзья? Во что вы играли, ка­кие игры были попу­лярны среди де­тей того време­ни в русских поселках Тувы?

– Наша семья жила в Уюке при шко­ле, в одной из жилых комнат, вто­рую комнату занимала семья школь­ного сторожа Данилы Цед­ри­ка, у которого было несколько до­черей и среди них – девочка мо­его воз­раста, веселая и сим­патич­ная Граня, с которой я и подру­жился. Она меня потом позна­комила с другими дере­венскими мальчиш­ками и девоч­ками. Мы играли, как мне пом­нится, в “баб­ки”, “три пяты”, “жварку на вар­ку”. Очень любили городки, лап­ту. Играли также с удоволь­ствием на счет: кто боль­ше подбро­сит ступней свинцовую сплющенную пулю с зажатым корот­ким пучком конс­ких волос, мы эту игру назы­вали “зоска” (прим: у ту­вин­цев эта игра называется тевек). У девочек были свои игры. Они люби­ли петь, тан­це­вать, водили хороводы.

Помню зимние длинные вече­ра, когда мы сидели у открытой дверки топящейся печи, и при этом скудном, но веселом свете каж­дый зани­мал­ся своими дела­ми: Мака про­ве­ряла тетради, отец что-то писал, я тоже на­ходил себе какое-нибудь занятие. Часто при­хо­дили гости – уюкские крестьяне, Мака выставляла туесок с кед­ровыми орешками, и они молча их щелкали. Потом, когда отец бли­же с ними познакомился, он читал им свои пьесы. Потом стали репетировать, так вот и поставили “Сваху из Моторского”, напи­­санную отцом тут же в Уюке по наблю­де­ниям за жизнью местного общества. Впер­вые ее здесь пос­тавили 12 марта 1921 года, потом с успехом она прошла и в Ми­ну­син­ске.

Еще запомнился поход в пеще­ры, где были великолепные нас­кальные рисунки древ­них людей. Эти пещеры находятся на берегу Бий-Хема, примерно в пятидесяти ки­лометрах от впадения в него реки Уюк. Об этих пещерах отцу рассказал доктор Андрей Сте­­панович Дубовский, живший в это время в Туране, который лечил Маку от силь­ной простуды.

До пещер мы добирались два дня, нашим проводником был некто по прозвищу Куро­пат­­кин. Несмотря на усталость (путь был весьма нелегким) помню нео­бычную красоту, которая отк­рылась нашему взгляду: зуб­чатые хребты, блестевшие вдали снежными белками, громады скал, окру­жавшие нас. Мы зажгли припасенные факелы и вошли в зев одной из пещер. Стены пеще­ры были распи­саны древним художником и изобра­жали ка­ких-то большеголовых человечков, корот­коногих лошадок, оленей, медведей. Как я теперь понимаю, это были сцены охоты, борь­бы, праздников древнего, неведомого нам народа. А на обратном пути мы встре­тились с Карлом Мил­лером, который рассказал отцу о неком чудовище, встре­чен­ном им в Урянхае, и впослед­ствии отец написал свой знаме­нитый рассказ “Тайна озера Кара-Нор”.

– Жизнь в Туве оставила какой-то след в творчестве Василия Яна?

– Ответ на этот вопрос вы зна­ете не ху­же меня, в чем-то, воз­мож­но, и лучше. Ос­та­ви­ла, и очень большой. Тувинские степи, они ведь так похожи на мон­гольс­кие, где выпес­то­вался этот “само­ро­док”, “потря­сатель Все­ленной” – Чингисхан. Весь уклад жизни, внеш­ность ту­винцев, име­ю­щих так много сходства с мон­го­­лами, все это отец уви­дел и узнал там, в Туве. Он даже сос­тавил словарик русско-тувинс­ко­го языка. А уюкс­кие русские мужики и бабы! Его “Сваха из Моторс­ко­го”, напи­санная в Ую­ке, неда­ром имела успех на сельс­кой сцене: герои-то были взяты прямо из жизни. Вы ведь ста­вили эту пьесу, знаете, какой там вели­колеп­ный сибирс­кий язык, это нельзя придумать. А знаменитая его Опа­лениха из “Батыя”! Это тоже ре­аль­ная рус­ская жен­щина, жив­шая в Уюке под тем же самым про­звищем. Вы нам как-то расска­зы­вали, что ста­рожилы Уюка пом­нят еще эту удиви­тельную женщину.

(Да, я помню, мне еще теперь уже покойная Васса Захаровна Кирдеева расска­зывала об этой самой Опаленихе, любившей на­ря­жаться в мужскую одежду и курить, что женщине в те годы было совсем несвой­ственно. А совсем недавно 92-летняя Марфа Анд­реев­на Дубовская поведала мне о бесстрашии и удальстве этой сибирячки. В последний день Масле­ницы все жители Уюка, стар и млад, высыпали на улицу, чтобы поглядеть, как будет мчаться во весь опор на двойке запряженных лошадей через кучу зажженной соломы, вздымающей к небу огром­ные языки пламени и снопы искр, бесстрашная Опа­лениха! На такое ре­шиться боль­ше никто не смел. Это был на­сто­ящий цирковой номер!)

– Михаил Васильевич, а кто вы по про­фессии?

– Я архитектор, всю жизнь проектировал разли­чные про­мыш­ленные объек­ты. Это в ка­­кой-то мере спасло мою жизнь в Воркуте, с лесо­повала я был переведен на работу в контору.

– А каким образом вы стали членом Союза писателей?

– Я также, как и отец, всю жизнь писал, начи­­ная еще с “Детс­кого уголка” в газете “Власть труда”, которую отец редак­тировал в Мину­син­ске. Там от имени мальчика Пети Суш­ки­­на печатались мои детские статьи, сти­хи и т.д. Любовь к литературе, к писатель­ству у нас идет от деда, который не только издавал жур­на­­лы и газеты, но и сам много в них печатался.

– А какие еще черты харак­тера вы, внук “последнего из гомеридов” и сын бессереб­реника Ходжи Рахи­ма, полу­чили в нас­ледство от своих предков?

– И дед, и отец были боль­шими ро­ман­тиками. Я, в какой-то степени, тоже унас­ледовал такое качество натуры. Равнодушие к материальным благам. Духовное всегда сто­яло выше. У отца, кроме книг, никог­да не бы­ло никакой собствен­ности. У деда все нас­лед­ство, кото­рое досталось ему от тещи, ушло на издание его пере­водов с греческого, а также журналов и газет, которые никогда не давали никакого дохода. Я тоже всегда умел довольст­во­ваться самым малым.

– А ваше потомство ваши черты унасле­довало?

– Скорей всего, что нет. Моя единст­венная дочь Маша зани­мается бизнесом, у нее полу­чается, ей это нравится, она очень актив­ный, энергичный человек. И я совсем не против, каж­дому времени – свое. Сейчас такое время.

– Михаил Василье­вич, а чем вы занима­етесь сейчас?

– Я продолжаю работу по на­ведению порядка в своем архи­ве. Вот рассортировал по папкам свою многолетнюю переписку с раз­ными людьми, в том числе и сая­нов­цами. Наша с вами пе­репис­ка лежит вот здесь, в отдель­ной папке, здесь же ваши статьи из серии “Они окружали Яна”, если вам когда-то что-то отсюда понадо­бится, эта папка к вашим услугам.

– Вы прожили долгую жизнь. Вы все успели в ней сделать?

– Успеть всего никогда нельзя. Но самое главное я сделал – вы­полнил свой сыновий долг.

Фото:

2. Василий Ян и разделившая его судьбу Мака (Мария Алексеевна Маслова).

3. Михаил Янчевецкий за самоваром. Встреча в библиотеке г. Минусинска. 1989 год.

4. Друзья Яна из разных уголков страны собрались на яновскую встречу в минусинском музее.

Михаил Янчевецкий – седьмой справа. 1989 г.

5. Михаил Янчевецкий возле школы в селе Уюк – спустя 60 лет... 1982 год.

6. Никита и Микитка Буяна Хертека, одного из участников конкурса рисунков по произ­ве­дениям Яна, регулярно проводимого в Уюкской школе.

(Увы, осуществить идею о создании в Уюке дома-музея Яна не удалось: в 1998 году сруб старой школы, где жил и работал писатель, разобрали на дрова).