Владимир Маландин: Обидно, что победители-освободители всей Европы, живут теперь хуже, чем побежденные

Память… Она постоянно возвращает нас к былой боли и переживаниям. Ее не сотрешь прожитыми годами, горем или счастливым благополучием. Особенно часто она напоминает о себе ветеранам Великой Отечественной войны, которые до сих пор до мельчайших подробностей помнят свои суровые фронтовые годы.

9 мая 2000 года мы в 55-й раз отмечаем са­мый дорогой и самый грустный праздник – День Победы, за которую заплачена очень высокая цена. 1418 дней и ночей вой­ны лишили жиз­ни бо­лее двадцати шести мил­­лионов чело­век, а из оставшихся в живых остается все меньше и меньше.

Сегодня наша вст­­реча – с кызыльча­ни­ном, ветераном Великой Отечественной вой­ны, ар­тил­леристом противо­тан­ковой бригады “Про­­щай, роди­на”, встретившим День Побе­ды в Венском лесу Владимиром Леони­до­ви­чем Малан­диным.

– Владимир Леонидович, призна­юсь честно, мне больно и обидно от­то­го, что общество и госу­дар­ство не в состоянии сегодня вернуть вам, ве­те­­ранам, в полной мере той забо­ты и того уважения, которых вы за­слу­­жи­ваете. Более того, даже появ­ляются попытки неко­торых ниспро­вер­­га­телей переписать самые свя­тые стра­­ницы истории Великой Оте­­­­­чес­т­венной войны, умалить ве­ли­чие под­вига наших дедов и пра­де­дов. Но не зря говорят: у кого нет прош­лого, у того нет и будущего.

– Да, люди потеряют связь с прошлым, а без такой свя­зи жить плохо. Вы говорите, что теряется уважение к ветеранам. Да, теряется. А кто виноват? Мы сами рас­те­ряли самые хорошие традиции в воспи­тании у ны­нешнего поколения уважитель­ного отно­шения не толь­ко к ветеранам, но и друг к другу. Посмотрите, что творится: грабе­жи, насилия, убийства стали нор­мой жизни. Хоть не слушай радио и не включай теле­ви­зор. Вон как-то на днях передавали по телеви­де­нию, что в Смоленске осталось всего шесть Героев Советского Союза, и пятеро из них бы­ли ограб­лены из-за Золотой Звезды, кото­рую затем продают на базаре. О чем же гово­рить даль­ше? Страш­на для нас не боль от ран и болез­ней, а чело­веческая небла­го­дар­ность.

– Разговор наш начался на слиш­ком грустной ноте... Давай­те воз­вра­тимся на несколько деся­тиле­тий назад и вспомним ваши детство и юность.

– Я родился в городе Мину­синске, что в Красноярском крае, в 1923 году. Скоро мне испол­нится 77 лет.

– Ни за что вам не дал бы столько лет – вы выглядите нам­ного моложе. И, честное слово, это не ком­пли­мент.

– Спасибо на добром слове, но вы, наверное, ждете, что я вам расскажу о каком-то заумном рецепте, наподобие такого, что, дес­кать, не пил, не курил, по утрам занимался заряд­кой и бегал трусцой. Ничего такого не бы­ло. Пил и пью в меру, спортом не занимал­ся и не зани­маюсь. А рецепт один: с детства работаю. И хотя моя специаль­ность вроде бы сидячая – я всю жизнь проработал бух­галтером в раз­личных уч­реждениях, но без физи­ческой работы не сидел. Сыз­мальст­ва не чурался никакого труда, помогал в детстве отцу с матерью, пос­тоянно копаюсь в огороде, ра­ботаю на даче.

– Словом, терпенье и труд все перетрут, как гласит пословица. Даже отодвинут старость?

– Вот, вот, именно так.

– Я немножко прервал ваши вос­по­­минания о детстве. Давайте про­должим.

– Отец мой, Леонид Владими­рович, рабо­тал бурильщиком, а мать, Александра Пав­лов­на, была учительницей. Отца в 1937 году рас­стреляли. 18 ноября взяли, а уже 12 декабря пустили в расход. Мне тогда 14 лет было, и я хорошо помню, как из нашего по­селка арес­­товали сразу 70 человек, при­пи­сав им тер­рористическую деятель­ность про­тив Совет­ской власти. А какая там дея­тель­­­ность, если половина из них и распи­сы­вать­ся не умела. Я об этом узнал только в вось­ми­десятых го­дах, когда сделал запрос в КГБ об отце и мне показали папку с прото­ко­лами допроса. Из семи­десяти арес­то­ван­ных только одно­му дали 10 лет, а остальных расстреляли. Причем ни за что.

– Кажется, у Шаламова я читал рассказ, где он описывает, как с ним сидел человек, которому дали 10 лет за то, что у него нашли сигареты “Дели”, название которых вроде бы тогда запре­тили. И знаете, почему?

– Нет, не слышал об этом.

– А какой-то остряк из КГБ приз­нал в них криминал, расшиф­ро­вав их название следу­ющим обра­зом: долой единый ленинский ин­тер­национал.

– (Смеется) Да, были всякие нелепости. За­кончив семь классов, а это по тому вре­ме­ни счи­талось уже много, я поступил в аба­кан­с­кий сельхотехникум, но успел закончить только два курса. В декабре 1941 года при­звали в армию, в 309 дивизию 842 арт­полка. Но сна­ча­ла три с поло­виной месяца учился в пол­ко­вой школе, которая, кстати сказать, рас­по­ла­галась в нашем же техни­куме. По окон­чании присвоили зва­ние младшего сер­жанта и назначили коман­диром топо­вы­чис­ли­тель­ного отделения.

– Что это такое?

– Мы готовили данные ко­мандиру бата­реи для стрельбы с закрытых позиций. Точнее, дава­ли координаты для стрельбы.

– Ответственная работа.

– Конечно, конечно, на нас ло­жилась боль­шая от­ветст­­вен­­ность. Надо бы­ло с при­борами, с линей­кой все вымерить, перес­чи­тать и дать точ­ные коор­ди­наты.

– И куда после окон­чания пол­ко­вой шко­лы вас направили?

– Привезли нас на станцию Лиски Воро­нежской области. Мо­жет, слышали о такой?

– Не только слы­шал, но и прихо­дилось бывать там – я же родом из Тамбова, а это совсем недалеко от Лисок.

– А помнишь на ок­ра­ине горо­да эле­ватор?

– Представляю, где.

– Ну так вот на этом элеваторе мы все лето и просидели, наб­лю­дая и засекая не­мец­­­кие точки. А немец день и ночь обстре­ливал нас из мино­метов. А в се­редине января 1943 го­да нача­лась операция – мы пошли в наступ­ление. Взяли город Бел­го­род, Бого­духов, Ах­тыр­­ку, Опочно, но даль­ше силы иссякли, и мы на­чали снова отходить на­зад почти по тому же са­мому пути, по кото­рому наступали. Причем от­с­ту­пали медленно, с боями. По­дошли к са­мому Белго­роду, где-то на острие Курской дуги. Заняли обо­рону.

А 5 ию­ля 1943 года не­мец пошел в нас­туп­ление – нача­лась Орловско-Курская бит­ва. Жа­ра стояла неи­моверная, хлеба го­рят, а там в основ­ном посевы ржи, гарь, дым, копоть, много раз­ла­га­ющихся трупов, запах не­выносимый. А по­хо­ронить их нет никакой возмож­ности – ави­а­ция против­ника день и ночь нано­сит удары, голову невоз­можно поднять.

– Страшно было?

– А как вы думали. Кто гово­рит, что он ничего не боится, тот лжет или просто ненор­мальный. Страх присущ всем – это истин­ный способ сохра­нения. Особен­но было страш­­но первое время. Ле­­тят с неба бомбы, и такое ощу­ще­ние, что каждая из них падает имен­­но на тебя. Особенно ночью.

Вожмешь голову в плечи и ду­маешь: все, конец. Потом слы­­шишь бомба разрыва­ется где-то далеко от тебя. Но нельзя жить все время с ощущением опас­­ности. Постепен­но все это при­­тупляется, приобретается опыт. А опыт на войне – великое дело. Гибли, в ос­нов­ном, молодые и неопытные.

– Статистика гласит, что из каж­­дых 100 солдат, ваших ровес­ни­ков, в живых остава­лось всего трое.

– Да, много гибло нашего брата, много.

– А не повинны ли в этом сто фрон­­товых граммов, которые пола­га­лись каждому сол­дату – где сто, там и больше, а пьяному и море по колено?

– Да не верьте вы этому. До рядового состава эти сто граммов почти не доходили. Во всяком случае в артиллерии. Офицеры не баловали нас этим. Да мы и сами, совсем молодые, еще не пробо­вавшие вкус водки на гражданке, не стре­мились напиться.

– Может, не хотите комп­роме­тировать свое поколение?

– Да какой там! Говорю, как на духу, в артиллерии было имен­но так. Конечно, не без этого, некоторые и выпивали, как теперь говорят, снимали стресс, но не поголовно же пьянст­вовали. Бы­вало и так, что по пьянке гибли, просто по-дурацки, вот и все.

Забегая вперед, расскажу та­кой случай. В январе 1943 года стояли мы в обороне в од­ной деревушке под Острогорском. Немцы по­шли в атаку. Впереди был глубокий овраг. И их надо было во чтобы-то ни стало оста­новить. Основные наши силы располагались позади. Помню, попадаюсь я на глаза коман­диру полка. Он кричит: “Сержант, бери пу­ле­­мет и закрой овраг”. У меня, артилле­риста, опыта обращения с таким оружием совсем не было. Но приказ есть приказ. Беру с собой двух бойцов и впе­ред. Залегли, начали стрель­­бу. Немцы остано­вились, тоже боят­ся идти – они же не знали, сколько нас там. Мы им для храбрости кричим: “Хэнде хох!”, мол, сдавай­тесь, а у самих патроны на исходе. Я говорю Володьке, фамилию за­был: «Беги, проси помощь». Тот убежал, мы остались вдвоем. И вдруг, откуда ни возьмись, по­я­вился бронетран­спортер, за ру­лем которого си­дел сержант, та­кой разбитной парень и не­м­ножко под “мухой”. Кричит: “За мной, пе­­хо­та!”. Я говорю ему: «Куда ты ле­зешь – там столько снега, что твоя машина тут же за­­стря­нет». Но он такой ухарь, что ему все нипо­чем. Только начал пере­ез­жать бал­ку и тут же застрял. Стал вы­лезать из люка и его сразила пуля – по­пала в голову. Через не­сколь­ко минут подо­спела под­мога. Немцы тут же сдались в плен, а мы по­хо­­ронили то­го сер­жан­та, написали хими­­ческим каран­дашом его имя и фамилию. Пом­ню только, что он был ле­­нин­г­ра­дец. Всякое бы­вало. Война не про­щает лег­ко­мыс­­лия. Тогда меня наградили ме­далью “За отвагу”.

– А как в дальнейшем сложи­лась ваша военная судьба?

– От Белгорода до Днепра нас­тупали почти тем же путем, как и в первый раз. Форсировали Днепр, и я там был в первый раз ра­нен: разорвался снаряд, и оско­лок ос­тал­ся торчать в ноге. Под­бе­жал лейтенант, раз­резал сапог и как дернет его из ноги, что от бо­ли искры посыпались из глаз. Кровь брыз­нула фонтаном прямо ему в лицо. От­пра­вили в госпи­таль в Тростинец. Проле­жал там ме­сяц, а когда выписался, меня оп­реде­лили в 22-ю отдельную про­тиво­танковую артиллерийс­кую бри­гаду, в резерв главного ко­мандо­ва­ния, или, как тогда нас ок­рес­тили, в бригаду “Прощай, родина”.

– А почему?

– А потому, что мы всегда были на переднем краю и вели борьбу с танками. А с ними бо­роться, ой, как тяжело. Представьте себе: прет на тебя эдакий здо­ро­­вен­ный утюг, так мы называли танки, и стоит тебе про­мазать, так уже его невоз­можно остановить. Убе­жать тоже невозможно – все рав­но дого­нит. Секунда – и весь расчет под гусе­ни­цами. Правда, когда появилась 57-милли­мет­ровая пушка, обла­дающая лучшей убойной си­лой, стало полегче. Мы тогда немец­ких “Тиг­­ров” стали молотить здо­рово. Но надо было подпу­скать их не дальше, чем на 200 метров, тогда был лучшим эффект пораже­ния. А чем еще бороться с танками, как ни артиллерией.

– Не зря же артиллерию счи­тали Богом войны.

– И правильно. Командование на нас воз­ла­га­ло большие на­дежды. Помню, под Курск к нам приехал маршал Жуков. Его силь­но все боялись, крутой был му­жик. Офи­церы все навытяжку стояли. А он собрал сол­дат и сказал как-то по-свой­ски. “Чем боль­­ше вы, ребята, подобьете тан­ков, тем победа будет быстрее. Мы верим вам и надеемся на вас”.

– А вам лично удалось по­д­бить хоть один танк?

– У артиллеристов стреляет не один чело­век, а расчет, в котором семь солдат. Конечно, наш рас­чет не раз подбивал танки.

Пом­нится, мы брали Житомир, Нов­город-Волынский, Ров­но, Луцк, до­шли почти до Львова, оста­нови­лись под городом Броды Львовской области. И в одном из боев под­били сразу три танка под Бродами. При­чем, один из них за­стрял на огороде, но дом поджег. Мы с лей­тенантом бегом к нему. Я с авто­ма­том, а он с пистолетом. Экипаж на­чал сопротив­ляться, не сдается. Я полос­нул очередью и всех срезал. В танке оказа­лось ведро, а там семь общи­панных куриц. Ну мы их забрали и съели, конечно. А потом раз­говаривали с жите­лями деревни, они нам жаловались, что немцы всех кур у них пе­реловили и забрали.

– А не жалко было убивать? Хотя их же поэт Генрих Гейне говорил, что врагов надо прощать, но после того, как их повесят.

– Законы войны неумолимы. Не убьешь ты, убьют тебя. Да во время боя об этом и не ду­ма­ешь. У войны тоже есть свои законы, и в данном случае Гейне не прав. Зачем же уби­вать всех подряд, особенно пленных. Вон смотришь по телевидению, как чеченцы изде­ваются над плен­ными, и кровь в жилах сты­нет: отрубают паль­цы, отрезают голову, пре­вра­щают в рабов. Да это же самое нас­тоящее сред­невековье! Вот такое про­щать нельзя. За такие зверства они обязаны ответить.

– Из-под Львова куда вы по­пали?

– В конце апреля 1944 года нашу брига­ду РГК (резерв глав­ного командования) пе­ре­б­росили с района Брод на 2-й Укра­ин­ский фронт, там под Яссами немцы бросили боль­шие тан­ковые части. До 20 августа про­стояли в обо­роне, а затем началась опе­ра­ция. Яссы – быв­шая столица Румынии. К вечеру мы уже бы­ли там. Потом пришлось повоевать в Болга­рии, Югославии, Венгрии.

Да если обо всем рассказать, то можно напи­сать целую книгу.

– А где вы закончили войну?

– В Австрии, в Санк-Пель­тене. Спим ночью, вдруг началась стрельба. Что такое, никак не пой­мем. Выска­киваем из палаток и видим: идут танки с красными флагами. Все кричат, что вой­не конец, обни­маются, стреляют в воздух, появи­лась бочка вина и, как положено, причас­ти­лись. Эту радость невозможно пере­дать словами.

– И потом с победой домой?

– Нет. Из Австрии возвра­щались пешком до своей границы. Шли два месяца. Там прошли карантин. Однажды наш десятый ба­тальон вы­стро­или и начали вызывать по­фамильно. В основ­ном молодых. Ском­плек­товали отряд и отправили в Румынию, в город Брашов, где еще пришлось прослужить два года. А затем, в 1947 году, демо­би­ли­зовался и приехал домой в Артемьевск, где меня ждали не только мать, но и жена.

– Как жена, когда же вы успе­ли жениться?

– (Смеется) А вот и успел. В 1943 году, когда мы стояли под Курском, я познако­мился с краси­вой девушкой Музой. Все вре­мя с ней перепи­сы­вались. А в 1946 году мне дали отпуск на десять дней. Но разве я успел бы за этот срок добраться до Сибири. И тогда я решил поехать к Музе в гости. Приехал – и тут же расписались в сельсовете. А так как у ме­ня паспорта не было, то штамп поста­ви­ли пря­­мо в красноармейскую книж­ку. Поэ­то­­му она и приехала к моей мате­ри в фев­рале, а я приехал домой 15 апреля. И вот с ней живем 54 года. Имеем двоих детей, трех внуков и одного прав­нука.

– У вас прекрасная память, вы помните все даты.

– А вы знаете, как-то само собой полу­ча­ется: все военные, и после­военные годы запе­чат­лелись в памяти, и помню все до мель­чай­­ших подроб­ностей.

– А как вы попали в Туву?

– После Артемьевска переехал с женой в Мину­синск, устроился работать бухгал­тером в автороте. Квартиры там не было, снимал комнату, платил сто рублей, а зар­плата была пятьсот. К нам часто приезжал ди­ректор кы­зыльс­кой типографии Бар­су­ков. Он-то и при­гласил меня в Кызыл, пообещал квар­­тиру. И мы согла­сились. При­ехали. Домов здесь было мало, а на горе вообще ни од­­ного до­мишка. Дали нам квар­тиру в бара­ке, где сейчас распо­лагается вос­точная трибу­на ста­ди­она имени “5-летия Со­ветской Ту­вы”.

Муза Дмитриевна устроилась на работу в типографию, где проработала 32 года и от­­ту­да ушла на пенсию. Я до 1953 года рабо­тал там главным бухгал­тером, затем пе­ре­шел в управ­ление культуры при облис­пол­коме. Оттуда через три года перевелся в гео­ло­гическую экспе­дицию, в трест «Тувин­строй», затем снова ушел в геологию и шесть по­след­них лет работал в фи­нансово-пла­но­вом отделе МВД. И везде работал бухгал­те­ром. Вот и вся моя рабочая биография.

– Какой период жизни был для вас самым лучшим?

– Послевоенный. Жили хоть небогато, но дружно и уважи­тельно относились друг к дру­гу. Неплохо было и при хру­щевс­ко-бреж­нев­ском правлении, хотя и там были свои недостатки.

– А какой самый худший?

– Нынешний. Почти всех сде­лали ни­щи­ми. Работу найти невозможно, и людям при­хо­­дится копаться на помойках в надежде найти кусок хлеба. Мы потеряли СССР, стра­ну, в которой ро­ди­лись и выросли, кото­рую защищали. Рос­сия тоже находится на опасном рубеже.

– Получается, что Россию могут по­бедить только русские, как гово­рил Шиллер.

– Да, наверное, так. И обидно, что побе­дители и освободители всей Евро­пы живут теперь хуже, чем побежденные.

– А может, у вас это нос­таль­гия по прошлому, когда труд­но удер­жаться от сакрамен­таль­ного: а вот в наше время и небо было голубее, и трава зеленее?

– Да какая там нос­таль­гия, ес­ли люди ста­­­ли жить хуже! Особен­но пенсионеры. Рань­­ше была пен­сия 120 рублей и на нее можно было слетать в Моск­ву и об­­ратно. А те­­перь билет стоит более шес­ти тысяч. И ес­ли я получаю тысячу, а многие и того меньше, мне надо копить день­ги на билет ровно год. Разве разумно это?

– Как вы собираетесь вст­ре­тить праздник?

– Пойду на все мероприятия, которые будут организованы в городе.

– И, конечно, при всех регалиях?

– Да, хоть раз в году надеть свои награды.

– Кстати, а сколько у вас всего боевых наград?

– Три медали “За отвагу”, при­чем по­след­няя нашла меня через 45 лет. Был второй раз ранен, как это часто бывало, из части после ранения выбыл, а медаль зате­рялась. И лишь в 1990 мне ее вручили в военкомате. Кроме этих медалей награжден Орденом Оте­­чест­венной войны первой сте­пени и другими. Всего 14 наград.

– Позвольте поздравить вас с днем Победы, пожелать здоровья и дол­гих, долгих лет жизни.

– Спасибо вам, что вспомнили обо мне.

Фото:

2. За день до Победы. Владимир Маландин в Австрии. 8 мая 1945 года.

3. 4. Муза и Владимир. Их познакомила война, а обвенчала победа.