Валентина Вилисова и Валентина Волкова: Контрреволюционерками они стали в 13 лет

К этому дню у людей разное отношение: одни спокойно-равнодушны, другие торжест­венно-суровы, третьи молчаливо-печальны... С очень большой натяжкой этот день можно назвать праздником, но, пожалуй, лишь «празд­ником со слезами на глазах». Речь идет о Дне памяти жертв политических ре­прес­­сий – 30 октября, несколько лет назад уста­новленном постановлением прави­тель­ства Российской Федерации.

Миновали вре­мена сталинских ГУЛАГов, «хрущевской отте­пели», брежневского «раз­витого соци­а­лизма», «эпохи застоя», «пере­стройки по- Горбачеву», крушения системы по-Ельцину – добрых шесть десятков лет, преж­де чем увидело свет это правитель­ствен­ное поста­новление. Справедливость, наконец-то востор­жествовала: все осужденные по пре­словутой 58 статье УК РСФСР – невин­но постра­давшие – полностью реабили­­ти­рованы. Несметные архивы КГБ обрели дар речи, заговорили, из обвинителей прев­ратились в защитников.

Но лишь немногие, из чудом уцелевших в застенках ГУЛАГа, дожили до наших дней, смогли (и могут) порадоваться этому собы­тию. Разве что только те, кто были, по выра­жению А. Солженицына, «еще не граждане страны, но уже граждане Архи­пелага ГУЛАГ».

Малолетки! Двенадца­тилетние, «уравнен­ные с взрослыми... в дичайших сроках, почти рав­ных их всей несознательной жизни, урав­ненные в хлебной пайке, в миске баланды, в месте на нарах... Так рано и так странно нача­лось их совер­шеннолетие – с переступа через тюремный порог...»

В лагерях встретили свое 16-летие и три неразлучные подружки, три Вали: братец Волк, братец Кролик и Пятница. Вот такие у них были детские прозвища, когда не­жданно-негаданно заявились в их дома взрослые дяди и увезли их в кызыльский домзак – дом для заключенных. Самая млад­шая из подруг, 13-летняя Валя-Пятница, не выдержала – разрыдалась. «А! Ты еще и реву тут даешь! К мамке захотелось?! Щас, будет тебе и мамка, и папка, и бабка с дедкой впридачу!» – с этими словами надзиратель выволок из камеры девчушку и запер ее в каменном мешке, именуемом карцером.

А дальше... А дальше – рассказы самих «контр­революционерок» и свидетельства архивов.

В. Вилисова («Пятница»): А стены в этом карцере железобетонные, ничего нет. Ни кровати, ни нар – ничего. Лишь маленькое окошко под потолком да узкая доска, вбето­нированная в пол. Ни еды, ни воды. Хоть закричись – никто не услышит, не подойдет. В одном бельишке была, только на эту доску прилягу – от холода и сырости зубы стучат. Я думаю, мне просто дали почувствовать, сравнить, где лучше – здесь или там. Потом-то я уже не ревом ревела, как дитя малое, а молча давилась слезами.

Никого из родных до нас не допускали, пока шло след­ствие. 25 мая 1944 года арестовали, но лишь 23 сентября осудили. Представьте себе состояние девочки-под­ростка, четыре месяца томящейся в одиноч­ной камере, которой, к тому же, чуть ли не ежедневно грозили карцером. Тогда под любыми показаниями, нужными следова­телю, – подпишешься.

В. Волкова («Волк»): Помню, одна из осуж­денных вместе с нами оговорила собственную мать в угоду следователю, и тот возрадовался несказанно: есть взрослый главарь у малолеток – за ушко его!... И не посмотрели, что у нее было пятеро детей, младшему всего четыре года, – раскрутили срок на всю катушку. Не буду называть фамилий, дабы не навредить ненароком бывшему «врагу народа» – и сегодня еще найдутся любители позло­словить, ткнуть пальцем в тебя.

В. Вилисова: Сынишка мой, когда в третьем классе учился, допустил малую ша­лость на уроке, так учительница Юлия Пав­ловна не нашла других слов, кроме обидного упрека: «Мать твоя тюремщица, и ты туда метишь!» Валерка прибежал домой в слезах: «Мама, это правда, правда это?» «Что ты, сынок, – говорю ему, – неправда, не верь ни­кому – наговаривают».

А еще раньше, в Аянгатах дело было, случился пожар: сгорела пекарня, – так ее заве­дующая, Феней ее звали, долго не разду­мывая, указала на меня: «Эти конт­рики на все способны, они все могут сделать: и под­жечь и сжечь, что хочешь...»

«Контрики» – так и плелась за мной чуть ли не всю жизнь эта постыдная кличка. И реакция у людей была одинаковая: «конт­рики», они и после отсидки остаются тако­выми, одним словом – «враги народа». В Тувинский сельхозтехникум поступила – от­числили. Устроилась на работу – уволили. Без всяких видимых на то оснований.

В. Волкова: Поначалу, как вышла на сво­боду, в пятьдесят первом году, много приш­лось натерпеться. Идешь по улице, а вслед тебе несется злопыхательное: « У, вра­жи­на!» И потом, когда устроилась маши­нисткой в ин­ститут усовершенствова­ния учителей, на­хо­дились сверхбдительные «доб­ро­же­ла­те­ли»: кому-де вы доверили множи­тельную тех­нику – контрреволюцион­ной аги­татор­ше?! Были, естественно, и звонки из органов. Наушни­чали, мстили мне за то, что я отказалась быть их секретным сотруд­ником, а попросту – сту­качом. Да только, бла­го­дарю судьбу, встретила на своем пути хороших людей – директора института Ивана Ивановича Принцева и сотрудницу инсти­тута Регину Рафаиловну Бегзи. Они защитили, можно сказать, вывели в люди. С их помощью окончила Кызыльское педагоги­ческое училище и получила диплом учи­тель­ницы начальных классов.

В. Вилисова: Конечно же, и я встретила немало хороших людей. До сих пор, к приме­ру, благодарна Ивану Степановичу Попову, тогдашнему председателю райпо в Кызыл-Мажалыке. Включил он меня в список на юби­лейную медаль «К 100-летию со дня рождения В. И. Ленина». Ему, где надо, разъяс­нили, – что почем. Так он упорно стоял на сво­ем. И ведь добился для меня высшей награды потребительской кооперации – По­чет­ной гра­моты Центросоюза. Впрочем, самой боль­шой наградой считала и считаю сейчас, – уважительное отношение коллег.

В 36 лет я, после окончания Иркутского тор­гового техникума, получила диплом товаро­веда и мало-помалу освоила тонкости этого непростого дела. В своем родном коллективе ни разу не услышала попреков – здесь о людях судили не по их прошлым заслугам, либо, напротив, грехам, а по их нынешним делам.

Правда, одна весьма любознательная особа поинтересовалась как-то: «А за что осу­ди­ли?» Отшутилась: «Диктант на двойку напи­сала».

В. Волкова: Наша «Пятница» в год ареста училась в шестом классе, если мне не изме­няет память. Была отличницей. Любила поэзию, многие стихи знала наизусть. Как-то прочла нам стихотворение Блока «Сы­тые», в котором говорилось о жизни при­­виле­гиро­ванного класса царской России. «Вот так они жили богачи, – резюмировала под­ружка и не­ожи­данно добавила, – а ведь такими же «сытыми» являются многие специалисты, по­наехавшие сюда из Москвы. Что если раз­множить это стихотворение да рас­про­стра­нить его в виде листовки по городу?»

Мы сразу загорелись этой идеей, однако вскоре убедились, что блоковские четверо­стишия мало подходят к нашей затее. Мы, под­ростки, были наслышаны от взрослых о существовании каких-то закрытых распре­де­лителей, услугами которых пользовались московские спецы. Им все давалось, как гово­рили, от пуза, а коренным жителям Кызыла, зачастую и черного хлеба не доставалось. Такую несправедливость следовало наказать, и тогда мы стали вместе подрабатывать текст для листовки.

В. Вилисова: Как сейчас помню ее наив­ный призыв: «Товарищи! За годы войны в Туве появились пузаны-чужеспинники. Ког­да наши отцы, сестры и братья находят­ся на фрон­тах, они скрываются за чужими спи­нами, имеют закрытые магазины. А рабо­чий люд, который больше заслужил всяких благ, лишен их. Долой пузанов!»

Вот и весь текст. Почему я его запомнила слово в слово? Потому что у меня был кра­сивый почерк, и подружки доверили мне раз­множить текст листовки. Два вечера тру­дилась, а ночами мы их наклеивали на вид­ных местах: на дверях магазинов, на стол­бах, просто разбрасывали на оживлен­ных в дневные часы перекрестках.

В общем-то, мы довольно ответственно относились к своей «ночной работе», и, когда нас арестовали и стали допрашивать как настоящих преступников, мы даже чуточку возгордились собой: вот, мол, готовы за рабо­чий люд и пострадать.

В. Волкова: Да и потом, когда осудили по 58-й, а точнее по 51-й Уголовного Закона ТНР, никому из нас и в голову не пришла мысль жаловаться куда-то. Значит, думали, заслу­жи­ли, значит, было за что. Вот такая была вера в святость наших устоев, с пеленок вос­питанная в нас. Вот, мол, откроем людям глаза – и справедливость восторжествует.

Конечно, тогда мы многое не понимали, не осознавали всей важности приезда опытных специалистов из Москвы, Ленин­града, Брянска, Орла, Воронежа и других городов, чей вклад в экономику и культуру молодой народной республики трудно было переоценить. Но какой мог быть спрос с де­тей? Однако кому надо – спросили, да еще как спросили!

В. Вилисова: Следователь Антипин осо­бо злобствовал: «Да вас всех надо расстрелять из поганого ружья!» Сейчас думаю: дали бы ему власть – он бы точно расстрелял нас, рука бы не дрогнула.

В. Волкова: А помнишь, в Кара-Булуне был в дубаках, в надзирателях то есть, некий Тутатчиков. Смеха ради поставил меня ли­цом к стенке и выстрелил из винтовки чуть выше головы. От страха я упала в об­морок. Набежали люди, доктор мне наша­тырь в нос, а надзирателя смех разбирает. Развле­кался он таким образом. Через неделю за­стрелил он Надю Кайгородову. Возвра­ща­лись мы с картошки в зону, Надя села на зем­лю пере­обуться (ноги стерла в кровь!), а Тутатчиков, ни слова не говоря, прицелился в нее и выст­релил – девчонка даже не ойк­нула. Гово­рили потом, надзирателю этому да­ли черво­нец (десять лет), так это или не так – попробуй, проверь.

В. Вилисова: Он ведь и жениха твоего пытался убить, того доктора, что нашатырем тебя в чувство приводил.

В. Волкова. Жених – мало сказано. То была моя первая любовь. Молодость брала свое, хоть и в зоне познакомились. Володя, Володенька, Владимир Михайлович Си­роткин. Никак ему эта фамилия не подхо­дила: шутник был, весельчак, всегда с улы­бочкой. А ведь он тоже по 58-й был осужден, по нашумевшему делу врачей. Доктор был, психотерапевт.

Да... Помню, ноябрь уже стоял, а я посу­домойщицей на кухне, молодая была, горячая, босиком выбежала во двор с помойным вед­ром. Бегу обратно, а меня кто-то сзади под­хватил на руки и строго так выгова­ри­вает: «Как можно по снегу босиком – недолго и простудиться!» Гляжу, это наш доктор. И так это мне уютно показалось на его руках!

Впервые, когда увидела его – бородища, во! Ну, думаю, совсем стар наш новый доктор. А когда он сбрил бороду, глянула и обмерла ду­шой: батенька, да он же еще совсем мо­лодой!

Сильный был, Енисей без отдыха туда и обратно переплывал. После отсидки какое-то время жили с ним у моей матушки. Только забо­лел мой голубок, запечалился, пе­рестал ворковать – разом сдал от неведомой мне бо­лезни. Уехал в родные края, на Волгу. Меня звал с собой, да куда я от больной матушки-то.

И потом были кавалеры. Был законный муж, Сашенькой его кликала ласково. Ничего не скажу о нем плохого: был, как говорят, без вредных привычек, скромный, аккуратист, всегда носил с собой тряпицу – ботиночки по­чистить. Обходительный такой. Можно ска­зать, на руках меня носил. Уважать его, ко­нечно, уважала. Но не то – с первой любовью не сравнишь.

В. Вилисова: Помню-помню, как ты в зоне прихорашивалась для доктора. Всегда носила при себе черный и химический каран­даши – подсурьмить там брови, ресницы. Однажды, гляжу, а у тебя брови в каких-то чернильных разводьях – перепу­тала каран­даши. Вдоволь посмеялись. А тебе невдомек, зеркал-то не раз­решали держать при себе. Долго оттирала твои фиолетовые брови.

В. Волкова. Хоть и заключенными были, а к красоте тянулись. Было, конво­ировали нас в местечко Хунюк на лесоза­готовки. Лето в разгаре, у подножия гор жарки цветут, марьины коренья, а сами горы в осле­пи­тельно белом снеге. Красотища!

Все мечтаю как-нибудь выбраться в те мес­та, уверена, они и по сей день не изме­нились. Нет, что ни говори, а Тува наша щедра природой.

В. Вилисова: И людьми. Помнишь, кто в домзаке взял нас под свою защиту, обучил щвей­ному делу? Шаравии, кажется, его звали.

В. Волкова: Не Шаравии, а Шавы. Осуж­ден был по расстрельной 51-й статье УК ТНР. Как и мы, впрочем. Статья одинаковая, судь­бы разные, даже не знаю, остался ли жив в ту пору этот добрейшей души человек. Сколько мы под его началом гимнастерок да шинелей пошили для фронта!

В. Вилисова: Хоть и дети были по воз­расту, но работали по-стахановски. Как сей­час помню, большой плакат в зоне «При­вет ударнику Вилисовой!» На двести и более про­центов выполняли нормы выра­ботки.

 Единственное свидетельство КГБ:

рост – средний, фигура – тонкая, волосы – ру­сые, глаза – серые, лицо – овальное, лоб – прямой, брови – дугообразные, нос – тонкий, рот – малый, губы – тонкие, подбородок –прямой, уши – малые. Особых примет нет.

Сфальшивил следователь Антипин, тот самый, что грозился девчонкам «расстрелять из поганого ружья». Была она, эта особая примета, была! Лицо-то было не просто овальное. Оно было еще и детским. Уж эту-то примету невозможно было не заметить.

Впрочем, она осталась незаметной не толь­ко для следователя – для бывшего про­курора Охемчика, для бывшего министра внут­рен­них дел Товарищтая, для бывшего судьи Коровина, для бывших народных заседателей Лукиных и Пальмбаха. Взрос­лые дяди со­стряпали большое дело детей – «врагов народа».

Приговором Верховного суда ТНР от 23 сентября 1944 года они были осуждены за контрреволюционную агитацию и пропа­ганду по статье 51 части 1 УК ТНР (В УК РСФСР аналогичная статья 58) к пяти годам лишения свободы Вилисову и Анд­рееву, а Волкову – к семи годам лишения свободы. Отбыли они свои сроки, как гово­рится, от звонка до звонка. Хорошо хоть за Саяны не увезли, а местом отбывания опре­делили родной Кызыл, а также, извест­ные всем заключенным тех времен Кара-Булун (Тандинский район), Хунюк (Тод­жинский район).

Определением судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР от 5 февраля 1957 года приговор Верхов­ного суда ТНР от 23 сентября 1944 года в от­но­шении малолеток был отменен, а уго­ловное дело производством «прекращено за отсут­ствием в их действиях состава пре­с­тупления». Иными словами, бывшие «контр­рево­люци­о­нерки» были полностью реабили­тированы, но правоохранительные органы не спешили известить о том невинно постра­давших: весть о реабилитации дошла до них лишь спустя более трех десятков лет.

«Бывшие». Вот только беда и боль не остались бывшими. Она, эта боль, и поныне жжет сердца семидесятилетних девчонок.

С праздником вас, Вали, не знавших детства! Хоть он и со слезами на глазах.

P. S. С Валентиной Андреевой, житель­ницей Сарыг-Сепа, на этот раз встреча не состоялась, но она обязательно будет. Правда, если этого захочет «братец Кролик».

Фото: Фото из дела № 51-17, начатого 21 мая 1944 года, оконченного 4 октября 1944 года. Слева направо: Валя Андреева, Валя Вилисова, Валя Волкова. На обложке дела гриф «Хранить вечно»