Доровских Евдокия и Бусарова Александра: Вот так и живем, то плачем, то смеемся

Живут в Туране две бабуси. Старенькие. Обеим уже почти по 80 лет. Есть у них и дети, и внуки, они заботятся о них, приезжают, приходят, но бабуси предпочитают жить самостоятельно, объединившись в маленькую коммуну. Им есть о чем говорить, что вспомнить, хотя почти за три совместно прожитых года, наверное, переговорили уже обо всем. Одна из них и на улицу-то выйти не может, потому что совсем не видит. Бабусю эту зовут Евдокией Доровских, или просто бабой Дусей. А вторая еще немного видит, ходит в магазин, управляется по дому, а потому в этом маленьком обществе является главной. И зовут ее баба Шура, Александра Бусарова.

Когда я зашла в их маленький, но чисто прибранный домик, а точнее сказать, избушку, в которой было холодновато, они сидели за обеденным столом друг против друга и о чем-то мирно, как всегда, разговаривали.

– О чем беседа, если не секрет?

Баба Шура: Дак о чем еще? Вот мере­каем, как жить дальше. Оно, конечно, может, и не пропадем совсем. Картошку, Бог даст, выкопаем, капуста выросла, насолим, лук тоже маленько есть.

– А как лето-то жили? Пенсию еще и за июнь не получали.

– Тут спасибо Валере Петухову, Дуси­ному внуку, все под карандаш нам пока дает, уж пенсии на две, наверное, забрали. Да еще мимо этого сколько: то мяса возьму, тоже в долг, вчера вот на 67 рублей опять набрала.

– А если бы не было Валеры, тогда как?

– Ну, не знаю тогда. Спасибо ему, большое спасибо, он нам не отказывает – что просим, он нам все доставит, привезет.

– А вы слышали, что туранские пенсионеры собрались перекрыть трассу Абакан-Кызыл и требовать пенсии?

– Ну, а что мы этим добьемся? Да и на что мы годны, две слепые старухи? Нам туда еще и не дойти. Ничего нам не добиться. Мы вот две коряги тут сидим и думаем: «А о чем Москва думает?» Это я везде и всюду скажу, что нечестные люди там сидят, растащили всю Россию, а рабочему человеку – вот, фига! А они карманы набивают, банки пополняют.

– Вы вот сколько проработали?

– Сколько? У меня общего стажу годов сорок пять наберется. Я всю войну в колхозе проработала, не смотря на молодость. По сколько нам лет-то было?

Баба Дуся: Война-то началась? По двад­цать одному году.

Баба Шура: По двадцать одному году… У меня уже двое детей было. Косили пше­ничку. Первый-то год урожай был хороший, а потом нечем было обрабатывать поля. Так вот такие комки земли и вот такусенькая пшеничка вырастет – мы ее косили на крабки.

Баба Дуся: Ты хоть знаешь, что за крабки такие?

– Нет, понятия не имею.

Баба Шура: Погоди, кума, я сама рас­скажу. На литовку вот такие вот, как грабли, четыре зубца повесят тебе. Раньше, когда единолично жили, их легонькие делили, а в войну-то из всего леса сделают. И вот целый день держишь эту литовку на весу, дак потом и ночью руки не знаешь куда девать. Вот так и работали.

Баба Дуся: Вот так, мимленькая моя. И я тоже в войну в колхозе работала – на трак­торе.

– У вас у самой было желание работать на тракторе?

Баба Дуся: Было, не было – послали, и все. Война. С одного трактора выбрасывают, в другой суют – запчастей нет, радиаторы текут. Ой-ей-ей, мученье было! Почти двад­цать лет еще на дороге проработала, сколько асфальту своими руками перегру­зила – те­перь пальцы вон стянуло.

– А в ДРСУ вас вспоминают? Ор­га­низация-то, вроде, не бедная по срав­нению с другими.

Баба Дуся: Кто будет вспоминать? На­чальство-то все новое, я еще при Мишкине ра­бо­тала, при Кулакове, Исаеве. А сейчас кому мы нужны?

Баба Шура: О какой помощи сейчас может идти разговор? Кому это надо?

– Скоро зима. Дрова-то у вас есть?

Баба Дуся: Вот именно, что дров-то нет. Из-за дров и сидим, горюем.

Баба Шура: Деньги бы давали, мы бы нужды не знали. В прошлом годе, поза­прош­лом, мы дров купим, наймем – расколят, сложат, все сделают. А сейчас что? Вот се­годня при­ехал, гудит: «Дров надо?» Надо, сы­ночек, надо, да денег нет.

Баба Дуся: Денег нет, брать не на что, на лекарство и то нет. Кончились таблетки, вто­рой день мучаюсь с головой, не знаю, куда ее девать.

Баба Шура (смеется): Повесь ее вон на рукомойник – легче будет.

Баба Дуся: Лучше на чурку, да топором…

Баба Шура: Я вот писать сейчас ничё не вижу. У меня муж был, он все писал, либо Иннокентий Иванович был бы жив, мы бы с ним сообразили, чё написать – пусть увозят всех пенсионеров на кладбище, братскую мо­ги­лу выкопают и дадут очереди две-три. К этому ведут! Какое может быть выжи­вание, если рабочие работают, шахтеры работают – по­че­му им нет денег? А про нас и говорить нечего…

Баба Дуся: Ну, хорошо, мы уже прожили свое. А вот дети, с детями-то как? У нее вот внучка в первый класс пошла, так ее соби­рали с миру по нитке – сколько уж слез про­­лили, пока собирали.

– А как получилось, что вы вместе живете, ведь вы не родст­венницы даже?

Баба Шура: Мы, когда овдовели она в семьдесят четвертом, а я в семьдесят пятом – мы как-то быстро познакомились. А сын увез ее в Кызыл, обобрал и выбросил. Потом она оказалась здесь, в больнице, мы все соби­ра­лись ее проведывать, думали, что умрет – сильно плохая была. Ну, а потом одыбалась: мы, старой закалки, живучие! А потом я сына похоронила. Три месяца, не переставая, ревела – день и ночь. Вот сюда встану, в двери, и реву… ой, не знаю, как я тогда выдюжила… в родительский день я сходила на кладбище и пошла к Анне Доровских, вот ее золовке. Там уже было застолье, а Анна говорит: посмотри, кто у нас сидит. Я глядела, глядела, а мы чё-то взялись кумами зваться. Кума, говорю, хошь у меня недельку по­жить? Заревела. Обнялись, поплакали: «Ну, пой­дем». Ну, пожили недельку вместе, я и го­ворю: «Кума, а, поди, нам вместе и жить?» Она: «Ну, чё, кума, давай, я согласна».

И вот уж третий год живем. И все бы ладно, если б у нас хоть дрова были. Мне вот в голову одна дума впала: уехать бы в дом для престарелых, делать-то ведь мы все равно ничего не можем. Ну, готовить, я сготовлю, все соберу, уберу, вчера еще перестирала. Все Таня, дочка, ходила стирать, а вчера вечером выпила таблетку, утром еще, и у меня руки зашевелились, я скорей давай стирать. А если таблетку не выпью, я газ не могу зажечь, вот как болят руки. А таблеток совсем мало осталось, и денег нет…

– Телевизор-то у вас есть?

– Есть, да тоже сломался. Ни радио теперь, ни телевизора.

– А радио почему нет?

Баба Шура: Дак отключили, весь Туран отключили. Люди не платят, вот и отклю­чи­ли. Раньше и газеты я выписывала, и жур­на­лы, и численник у меня был, теперь ничего нет.

– А как вы новости узнаета?

Баба Дуся: Когда радио работало – ра­дио слушали. Кума-то хоть в магазин, туда-сюда сходит, а я сижу, ничего не знаю. Сейчас вот сидим и не знаем, правильно у нас часы идут или нет.

Баба Шура: Я вот думаю: ну кто из руко­водителей бы мог сейчас поднять все заново? Сталина бы нам на один год, на один только год поднять. Вот он бы навел порядок, он бы все восстановил.

Баба Дуся: Первый Горбачев виноват. Теперь сидит там и самолеты имеет, купил там, на острове чё-то…

Баба Шура: Это кому-то я говорила? Виллу, говорю, Рая его купила. А она и спра­шивает: «А зачем Рае Горбачевой вилы?» (Смеется). Я объясняю: «Вилла – это такая шикарная дача, роскошная» (Обе смеются).

Баба Дуся: Вот так, миленькая моя, и живем: где поплачем, где посмеемся. То все смерти просили, а вчера вот решили: ну-ка ее, смерть, поживем еще, назло всем врагам. Кума духом воспрянула, все перестирала да еще в баньке помылись.

Баба Шура: Только баня-то неинте­ресная была, сухая баня.

– Это как понять ­– неинтересная?

Баба Дуся: Ну, как «как»? По стопочке-то не было (смеются). Маленько разобьет нас, нам и полегче. А вот теперь нету.

– Ну, надо Валере сказать…

Баба Шура: Нет, насчет этого он скуповат, он нас этим не балует. Тут недавно у кумы день рождения был. Глядим – они подъез­жают – Валера с Таней. Привезли ей два ха­лата, торт шоколадный, стряпню какую-то свою, на стол бутылку водки поставили и пиво еще. Ва­лера говорит: «Баба Шура, я приехал песни послушать». А я и говорю: «Валера, ты хо­чешь, чтобы я с одной бутылки запе­ла?» А он говорит: «Баба Шура, еще съез­дим!» Ну, если еще, то можно! (смеются) Посидели, попели песни и уехали. И мы довольны – не забывают стариков.

– Значит, все не так уж плохо?

Баба Дуся: Да, вот дров бы нам только, тогда бы уж спрянули духом.

– Да стопочку после бани?

Баба Шура: Ну, изредка. Мы больно силь­но-то не увлекаемся. Ну, изредка малень­ко надо. Иначе все – хамба будет. Хамба. Даже врач сказал: «Баба Шура, не забывайте это дело». Я говорю: «Да не знаю, как здоровье будет». (Обе смеются).

Вот такие они, наши старики: и плачут и сме­ются. То смерти просят, а то песни поют…

Прошло время...

Писать о стариках всегда, с одной стороны, интересно: ведь прожита целая жизнь, и ка­кая жизнь! А с другой – грустно. Грустно, потому что они умирают. Вот и одной из моих героинь, бабы Дуси, уже нет. А баба Шура живет с дочерью и ее семьей, приехав­шей из теперь чужестранного Казахстана. Грустит Баба Шура о своей подружке, часто вспоминает, иногда поругивает, что не сдер­жала под­ружка слово: обещали они друг дру­гу, что та, кто вперед уйдет, позаботится о другой, чтобы долго не задерживалась на земле. Но вот прошло уже сколько месяцев, как не стало бабы Дуси, а баба Шура все здесь и занимается земными делами – по хозяйству, хоть видит едва-едва. Задумала даже новые зубы вставлять: «Что ж я уро­диной-то на тот свет явлюсь?»

А в 2000 году попала в онкологию, хотели ее облучать, а она сбежала. «После этого облучения на солнце нельзя, к земле при­коснуться нельзя, водочки тоже нельзя. Да разве это жизнь! Тьфу! Лучше я так помру». Решила лечиться сама, своими средствами. И здесь шутить не перестает: «Раком-то умирать не хочу, надо выпря­мится. Раком как-то непристойно». Но вылечиться своими средствами не удалось: 3 июня 2001 года не стало и бабы Шуры. Даже умирая, она продолжала шутить...