газета «Центр Азии» №37 (10 16 сентября 1998) Люди Центра Азии Иван Чучев: А мы выживем! Все равно – выживем!10 сентября 1998 г. |
Иван Чучев, директор Тандинского совхоза «Пламя революции», по итогам ежегодного соцопроса читателей «ЦА» признан «Человеком года-97» в области бизнеса. Именно его, «крестьянского мужика», называли читатели настоящим хозяином и деловым человеком, а совхоз – «лучом света в темном царстве» развала сельского хозяйства республики. Кроме признания людей и почетного диплома «Человек Года», торжественно врученного на Балу газеты «Центр Азии», 1998 год принес Ивану Чучеву и еще одно признание людей – он избран депутатом Верховного Хурала второго созыва. Почему из всех хозяйств республики живет и не умирает его совхоз? Чтоб выяснить это, мы и напросились в гости. Но, оказалось, в гости к Чучеву ездить непросто. Иван Васильевич категорически не хотел беседовать только в конторе и заставил поездить везде: побывать на зернотоке и на пилораме, в пекарне и в макаронном цехе, в поле и на озере Чагытай. Так что к вечеру у меня уже не было сил еще кого-то о чем-то спрашивать. А он сам – ничего, бодр и свеж, будто и не вставал в пять утра. И везде, где встречались мы с людьми, как бы ненароком интересовались: а что за человек ваш директор? Нет, никто лицемерно не рассыпался в дифирамбах директору, сдержанно соглашались, что и крут он, и строг. Но на вопрос «А почему вы живете, не умираете, как другие?» отвечали, как сговорились: благодаря директору. Лидия Якушкина, заведующая зернотоком: «У Ивана Васильевича нервы железные. Дай Бог ему здоровья и выносливости. Такого хозяйственника – поискать!» Александр Думба, водитель: «Если директор уйдет – все завалится. И у нас так же будет, как во Владимировке». Так что же он за человек такой, Иван Чучев? – Иван Васильевич, только что Наадым кончился, три дня гуляли, а у вас, смотрю, все работают, никто не с похмелья. Вы что, на праздник в Кызыл не ездили? – Я не ездил и совхоз мой не ездил. Вы читали басню «Стрекоза и муравей»? Ну, ведь точно, как у нас! «Лето красное пропела...» Ну, пропели же мы, снова пропели. Смотрите, награждаем: борца можно наградить машиной, а тракториста – вот есть у меня Ефимов, он в течение пятнадцати лет получает прекрасный урожай, – нет. Совхоз, который десять лет прибыльный – тоже нет. А почему? Потому что я говорю всю правду в глаза. Потому что они наверху понять не могут, как мы в такое время выжили? Как так: нас давят, а мы держимся! – Иван Васильевич, а почему вы, правда, держитесь? Почему не умирает совхоз? – Потому что работаем. Я работаю и заставляю всех работать. Все – на Наадым, а мы сено косим. Все – на Наадыме, а мы тысячу шестьсот тонн силоса заложили в это время. Все пляшут, скачут, а я не пляшу и не скачу. Вчера приехали тувинцы из Тес-Хема и моим тувинцам при мне говорят: «Вы не знаете, что такое рынок, вы еще ни разу не голодовали, не знаете что такое голод. У вас есть хлеб, мясо, вам дают сметану, рыбу. Надо денег – бери муку, продавай». И ведь действительно так. Каждый год пятьсот тонн зерна отдаю рабочим – бесплатно, чтоб не воровали и чтоб жили, скот растили. А хочешь больше – бери по дешевой цене. Я же забочусь о людях, чтоб люди жили, а это кому-то не нравится. Потому что я шапку ни перед кем не ломаю. Я ничего не прошу. Я прошу: отдайте мое! Вот смотрите: на сегодня мне должны новыми два миллиона триста четырнадцать тысяч рублей. Если бы мне их сегодня вернули, я бы и налоги заплатил и людям зарплату выдал. – А кто должен? – А все должны. Дотации по Минсельхозу за два года пятьсот семьдесят девять миллионов рублей умыкнул у меня бывший министр. Дотационных, личных денег совхоза, которые нам обязано выдать государство. А в Министерстве как: у кого-то все валится, им и надо отдать чучевские деньги. Шерсть в позапрошлом году сдал на семьдесят миллионов, до сих пор деньги не могу получить. Где-то деньги отмыли и разделили, а совхоз ни копейки не получил. Молокозавод должен четыреста пятьдесят тысяч. Мы больше всех в республике надаиваем, а молоко некуда девать – проблема номер один. Вчера вот пять тонн масла забрал на молокозаводе в счет долга, на нефтепродукты обменяю. Все нам должны. И в то же время я езжу, побираюсь, чтоб солярку добыть, чтоб техника во время уборки не встала. Я сколько раз в Правительство обращался, был у Президента: ну дайте мне триста семьдесят миллионов старыми, я куплю большую новую мельницу и отдам через месяц эти деньги. Мукой отдам и отменного качества. Вы были на пекарне? Видели, какой хлеб? Клейковина до 35 скачет! (прим. белковое вещество, содержащееся в хлебном зерне). Такой же муки никто нам не возит. Из хлебинспекции был недавно Бочегуров, говорит: проверили завозную муку – не проходит по качеству. Ни алтайская, никакая. Они везут все, что там неугодно, в Туву. А Тува что? Все берет. Вот в складах лежит пшеница – «Тулунская», «Скала» – две тысячи тонн. Это чуть не на месяц республике. Говорю Президенту: «Помогите мне с большой мельницей, я в Тоджу, в Эрзин, Самагалтай мукой отдам. Дешевой мукой. Чтоб не голодали люди». А то пишут в газетах: ура, полетели, оленеводам два мешка муки собрали! Это что же такое, два мешка сбросили на Тоджу? Да у меня через день по мешку возят на стоянки! Подписал Президент мою просьбу о мельнице. Он обычно всегда подписывает, только бы отстали. Я полгода по кабинетам ходил, потом плюнул, перестал. Бюрократы. Какую роль играет Министерство сельского хозяйства? Никакой. Оно не нужно. Ведь такой аппарат развели, это что-то невыносимое – одни министерства, все в погонах, все министры. А промышленность стоит. А совхозов осталось в живых – раз, два и обчелся. Прибыльного – ни одного. Ну зачем строим овчинно-шубную фабрику, когда наших овечек доедим на днях? Две зимы хоть снега было мало – и овцы, худо-бедно, дотянули до весны. В этом году хороший снег – и все сдохнут. Шесть лет назад, в Тес-Хем, когда там дох скот, я три с половиной тысячи тонн силоса отправил, так за него и не рассчитались, я уж плюнул. Ничего же не косят. Сено не готовит никто. Чабанские бригады нерентабельны. В прошлом году мне пятьсот шестьдесят миллионов старыми убытка овцеводство принесло. Цены-то на шерсть нет, мясо овечье не ценится. Все лето чабан проходил – буханку хлеба заработал. – А зачем держите? – А куда людей? Ну, ликвидирую. Тридцать семей враз надо выкинуть на вольные хлеба. Реву, да держу. Хотите хан? Вот для хана и держу. – Неужели правда: сельское хозяйство в завале, а ваш совхоз – прибыльный? – Наш – да. – А еще кто в Туве держится? – «Красный пахарь» – в Пий-Хеме, директор Гончаров, «Саянский» – директор Корчагин. – А в «России», у ваших соседей, в хорошем когда-то совхозе, как дела? – Там вообще ничего нет. Поля заросли, технику разворовали, скот – две тысячи голов растащили: поделили, покололи, съели. Сейчас идут ко мне, как к депутату. Я им из своего скота дал – пасите, дал зерна – хоть хлеб посеять, ячмень, чтоб хоть что-то росло. Чтоб людей как-то занять, заказал: косите для нас сено, я хлебом вам платить буду. Там вообще ничего нет – все разбомбили. Воровство, пьянство... Сидят, ждут, когда старики пенсию получат или пособие на детей. Десять минут езды проселочной дорогой – и мы во Владимировке, в бывшем совхозе «Россия». Зерноток – по нему словно Мамай прошел. И даже два Мамая – груды железа, остатки деревянных строений... Два мужика грузят на КАМАЗ доски, то, что еще осталось. Завидев нас, уезжают: то ли засмущались, то ли уже все, что можно было, уже погрузили... Бывшая ферма. От нее, огромной когда-то и досок уже не осталось, только торчат среди зарослей сорняка железяки – остатки доильных агрегатов... Машинный двор – пустые глазницы гаражей. На обочине улицы сидят несколько парней. Останавливают машину. Слегка навеселе. Предлагают купить ягоду. Отказываемся. Парни вновь садятся на корточки и уныло смотрят в никуда. Рабочий день в разгаре, но им торопиться некуда. Бывшее здание конторы совхоза – заколоченные, выбитые окна... Только в сельсовете – сумонной администрации – еще теплится жизнь. Глава администрации Эрес Кечил-оол молод, избран на весенних выборах, но и в его глазах – тоска. Достает список, читает названия аратско-крестьянских хозяйств, которые числятся в селе. Вроде бы сеяли: один – 30 га пшеницы, другой – 50 га картофеля. Но «засуха, представили акты, что все погорело». – Эрес Папажикович, чем же занимаются люди? – В основном в селе люди работой не заняты. Проблема – как задействовать молодежь. Чем живут люди? В основном, ягоду собирают, меняют или продают. Центр занятости выделил деньги на горячее питание безработным, будем дрова пилить и с ними расплачиваться... Работы нет! Прощаясь, прошу Эреса Папажиковича назвать имя последнего директора совхоза. Вспоминают вместе с секретаршей. Один был – Ооржак, вспомнили, а последний – что-то на «Ш». Нет, точно не помнят. Много их менялось... – Иван Васильевич, почему же в «России» все распалось, а вы – живете? – Так заставляли же акционироваться: «Надо, чтоб каждый был хозяином, чтоб каждый за себя думал, и вот тогда все будет хорошо». Вот совхоз и распался – вот и акционировались. Меня ведь сколько бомбили, сколько Ооржак выступал: «Как это так, какой такой Чучев? Я все страны объехал, нигде не видел, чтобы двадцать пять «кировцев», как у него, было в одном хозяйстве». А у меня сейчас пятьдесят с лишним тракторов и из них – 25 энергонасыщенных. Когда все поехали смотреть нижегородскую систему, один Чучев не поехал. Они ехали туда, а я самостоятельно съездил к татарам, к Шаймиеву. Он ведь ни одного совхоза не разрушил. Там ведь так не делается: написал заявление и ты – фермер. Ничего подобного! Там надо на фермера учиться, показать свои способности. Потом только решением правительства ты станешь фермером. Я был – там двадцать пять фермеров только было. А у нас – две с половиной тысячи фермерских хозяйств. Кроме воровства и пьянства из этого ничего не вышло. Получили кредиты, накупили машин, квартир – и все. Почему я еще живу? Я не работаю с государственными предприятиями, как «Туванефтепродукты». Я у Доржукая ничего не беру. Потому что он обирает. Если бы я с ним работал, я давно бы разорился, как ОПХ (прим.: опытное хозяйство) «Сосновское», все остальные совхозы. А я езжу за Саяны сам, ищу, где подешевле нефтепродукты. Он продавал по два рубля шестьдесят копеек, а я достал по рубль сорок. Надо мне запчасти – я сам в Ярославль еду на завод и выходит в два-три раза дешевле. Я и в Ленинград езжу, и в Красноярск. Ездил на Усть-Абаканский спиртзавод – пшеницу предлагать за солярку. А как иначе? Я вообще дома не сижу. Мне 59 лет, я в машине половину жизни провожу. Встаю в пять часов, у меня разнарядка в семь. А до семи уже проеду на ферму, на дойку. Ведь такое хозяйство! – Большое? – Два дня надо, чтоб все объехать. Четыреста восемьдесят человек работают. Девять тысяч шестьсот гектаров только сею зерновых – половина республики. Тысяча семьсот голов крупного скота, из них шестьсот – дойного. Четыреста свиней, двести восемьдесят лошадей. Все есть. Своя заправка, лесопилка, мельница, парники под огурцы, пекарня, макаронный цех. Сейчас вот спиртзавод буду открывать, помещение уже приготовил, буду продукцию на пивзавод поставлять – квасить хлеб, а остатки бурды – на свиноферму. Я в Москве уже договорился о линии, чтоб молоко в пакеты фасовать. Когда я был в Москве в институте молочной продукции, из Якутии приезжал премьер-министр, они сразу тридцать установок по розливу молока для республики купили. А я две на Туву выписал и не смог оплатить. Но оплачу. Рыбой сейчас занимаюсь – промысловую бригаду создал. Построил на Чагытае дом, баню, купил сети, лодки. По 100-150 килограммов в день ловлю, заключил договор с «Туварыбой» на поставку пеляди. – А как вы стали директором? – Директором я интересно стал. В пятьдесят шестом закончил девять классов. Мать не может больше вытянуть – пошел в Кызыльское профтехучилище. Потом – армия. Пришел старшиной, уже со специальностью. Комсомол направил мастером в профтехучилище. Заочно закончил техникум. Перевели в преподаватели, потом мастером, потом директором. Не хотел директором. А уже в партию вступил. А раньше ведь строго было: сказали – иди. Потом вот эта нефтебаза Балгазынская. Она развалилась. Меня раз – переводят туда: восстанавливай. Восстановил. Лучшая нефтебаза стала в Красноярском крае. Я там и овец развел. – Овец? На нефтебазе? – Да, развернулся вовсю. Четырнадцать лет там отработал. А знаете, здесь заведовал сельским хозяйством Михаил Евграфович Абрамов? Серяков Владимир Ефимович, секретарь обкома. Вот они приезжают ко мне в гости. А жена как раз уехала после операции на курорт. Ну, собрались одни, водки купили. Мужики же. Серяков и говорит: – Мужик такой, сидишь на нефтебазе, а рядом совхоз разваливается, гибнет. Да ты и не сможешь в совхозе... А я, пьяный: – Смогу! Утром встаем. Серяков и говорит: – Принимай совхоз. Ты же сказал: «Смогу!» Как принимай? Я, когда протрезвел, одумался, за голову схватился: с такого насиженного, богатого места идти на развал! А было это десять лет назад, в восемьдесят восьмом году, еще до развала всего, все еще только начиналось. Партбилет в кармане. «Принимай» – и все. И не уехали, пока не принял. Собрали собрание. А директор прежний неплохой мужик был, только пить начал, жену бросил. А люди же все видят. Это же деревня. И проголосовали за меня. Один пьяный только против: «Он же нас всех поубивает, если мы его директором выберем». Работает до сих пор у меня. (Смеется). Десять лет прошло. Теперь уже и не могу без этого. Четыре года в отпуске не был, ни дня не отдыхал. В прошлом году двадцать дней с энцефалитом в Москве пролежал, вот, считай, и отдохнул. Здесь клещ меня зацепил, а в Москве свалился. Шесть дней без памяти, врачи боролись. А начал ходить – убежал, на самолет и сюда. Потому что знал – еще двадцать дней и совхоза бы не было, растащили бы все. – Так быстро бы растащили? – Моментально растаскивают. Вы спросите любого человека: нет Чучева неделю, что здесь делается? – Люди говорят, что зарплату деньгами не получали с весны прошлого года. – Ну и что страшного? А вы спросите, сколько людей держат свиней, сколько я их заставляю. По тридцать штук сдают. Мы же даем корма – кормите, выращивайте. И я сам держу пятнадцать свиней и корову, и овец, и лошадь. И ухаживаю за ними. Да, я знаю, что нет денег. Если государство нас обманывает, мы должны выкручиваться. Бери дешевое зерно под зарплату – выращивай, продавай, семью корми. А почему тогда машин столько покупают в селе, если зарплаты не дают? В этом году – десять машин уже купили. В прошлом – шестнадцать. У совхозника у каждого машина. Да не одна еще. Я не говорю, что я зарплату не даю. Берите зерно под зарплату, продавайте. Бери флягу сметаны – езжай, продавай. Берите корма под зарплату. Крупы даем, макаронный цех свой – бери макароны, сахар даем, чабанам в первую очередь, хоть они и убыточные у меня. «Растите скот», – я всем говорю. Сам проверяю, чтоб каждый посадил огород, картофель. У меня все огороды садят – и русские, и тувинцы. – А по национальному составу кого в совхозе больше – тувинцев или русских? – Пятьдесят на пятьдесят. И живем отлично. Мне кажется, мои тувинцы – всех лучше! Когда в начале девяностых все побежали из Тувы, от меня же единицы побежали. Они поверили мне. Здесь, в клубе людей собирали, центральное телевидение было. «Одумайтесь, куда вы бежите? Мне в первую очередь надо. Я же не бегу!» При чем тут тувинцы? Они не виноваты. Это правители, которые направляют тувинцев, «Хостуг Тыва», народный фронт этот. Тогда с Бичелдеем здесь схватились. Тебя, говорю, посадить за эту политику надо. Он помнит, хотя мы сейчас в хороших отношениях, извиняется: «Я тогда был не прав». Мне люди поверили, я их повел, и мы живем. И отлично живем. Для меня не существует разницы. Вот у меня секретарь – тувинка, главный бухгалтер, зоотехник, ветврач – тувинцы. Инженер да главный агроном – русские. Экономист – метиска. Мне все равно. Для меня национальность роли не играет. Лишь бы люди были работящие, честные. Если работаешь – у меня все хорошие. Бригадиры – все хорошие: Ефимов, Мальцев, Никитина вот за пьянку выгнал после свадьбы, сейчас другого поставил (смеется). Сейчас повезу к Сорокину в звено – вы посмотрите, что они вдевятером делают – как совхоз маленький! В прошлом году вдевятером тысячу двести тонн сена накосили, картофель, свеклу ростят, пары обрабатываю. – Про вас говорят, что вы в совхозе – диктатор. Правда? – Правда. А я не скрываю. Я сказал – все, закон! Здесь демократии нет. В демократию мы наигрались. Здесь только единовластие. – А правда, что вы пристрелили свиней у шести частников? – Да. Собственноручно. Хлеб стоит в рост человека, а свиньи лазят. Сказал хозяевам – приберите свиней. Раз сказал, два сказал. Нет. Взял – пристрелил. Сдал на склад, в общепит. В этом году трех лошадей и четырех коров так же застрелили. Должен быть порядок. Это не мое. Это – общественное. Почему один человек посеял, вложил труд, а у него из-за лени и жадности другого все вытравили, и он ни копейки не получит? Республиканская прокуратура, следователь – кто только потом мною не занимался. Сколько меня пугали... А ничего страшного. Да я себе не взял ничего. Я защищаю интересы работяги. Зато у меня порядок в поле. – Как я поняла, у вас в совхозе – натуральный обмен. Заработал – получи продукцией. А почему деньгами не платите? – Платили бы, если бы мой хлеб забрала республика. Не берут. Из-за Саян везут. – А почему не покупают у вас, рядом? – Значит, там выгоднее, можно отмыть деньги. А у меня – нет. В прошлом году… вы в курсе дела? Из Чувашии везли семенной фонд. Он им обошелся в два миллиона шестьсот рублей, а у меня за тысячу триста не взяли! Ну, неугодный я! Потом, пока привезли, в Абакане, Минусинске триста тонн разворовали с железнодорожных путей. Вот здесь же, на вашем месте, сидели депутаты Госдумы, я их из Москвы вызывал. Так же спрашивали: «Почему?» Я приехал в Москву, в Министерство сельского хозяйства, по поводу кредита. Захожу в отдел земледелия. – Вы откуда? – Из Тувы. – Ой, только сейчас ваш вице-президент был. Говорил – у вас в Туве ничего не растет, вы земледелием не занимаетесь. Как так – у нас ничего не растет? Раньше все росло. Смотрите, все лето печет, везде – засуха. Но сейчас поедем по полям – все растет. Мы по десять центнеров с гектара все равно возьмем. Потому что люди работают с землей! – Вы Мельникова не слушайте. Я – директор совхоза «Пламя революции». Вы директора слушайте. А они смеются: – А мы все смотрим по сводкам – откуда там это «Пламя»? Почему оно до сих пор не догорит? – Кстати, насчет названия. «Пламя революции» – вроде бы уже не в духе времени. Название не собираетесь менять? – Нет. Я принимал «Пламя», я и уйду с «Пламени». Зачем менять? Деды мои назвали в тридцать третьем году. И пусть оно так и будет. – А вы сами местный уроженец? – Нет. Сами мы уральские, репрессированные. В тридцать седьмом деда, бабку, мать из Шадринска Курганской области сослали. За то, что крыша железная на доме была. Сослали в Хакасию. А отца в сорок первом на войне убили. Мать с тремя детьми осталась. И в сорок седьмом она сама сюда перебралась. Тетка родная здесь работала в туберкулезном санатории, он только еще зарождался, вот они с мужем нас от голода и спасли. Мать – без образования: пимокат, потом повар. А всех нас троих детей выкормила, выучила. Брат, он с двадцать девятого года, старший, в прошлом году умер. Сестра на пенсии, в Кызыле в одиннадцатой школе учителем работала. – Расскажите о своей семье. – Жена – Галина Анатольевна – волжанка, из города Орска. В пятьдесят девятом году закончила Казанское медучилище и по направлению приехала в Балгазынский туберкулезный санаторий. А я с армии в шестидесятом пришел и все – поженились. С тех пор – одна запись в трудовой книжке. Работает старшей медсестрой. Да мы и живем там – на территории санатория, в служебном двухквартирном доме. А свою директорскую квартиру трактористу отдал. Две дочери. Старшая – Людмила, сейчас на Севере, в Белогорске, в Карелии. Она за военным замужем, за полковником. А младшая, Оксана, закончила Красноярский мединститут, сначала здесь работала, в санатории, а сейчас в тюрьме (в СИЗО), в больничке. Трое внуков. Летом – все у меня. Старшие с Севера каждый год приезжают. И все внуки родились здесь, все – тувинцы. Мы побывали в гостях у Ивана Васильевича – в двухквартирном доме, расположенном в уникальном сосновом бору на территории Балгазынского туберкулезного санатория, в служебной квартире жены. Уютная, блистающая чистотой, по-городскому обустроенная трехкомнатная квартира, за стеной – соседи, врачи санатория. За окном – весь деревенский набор огород, баня, постройки для многочисленной живности. Супруга Галина Анатольевна угощает вкусным молоком, сетует: – Корову пришлось снова покупать – украли. – Как украли?! И знали, что директорская? – Конечно, знали, если прямой из стайки увели. Сколько живем – первый раз такое. – Иван Васильевич, такая уютная квартира. Уже приватизировали? – Никогда. У меня совести не хватит. Это не мое, это государственное. Если бы я сам построил, на свои деньги... – Татьяна Анатольевна, а не скучно жить в деревне? – А когда скучать? Скучать некогда. Работа, хозяйство. – Туберкулезный санаторий, в котором вы проработали сорок лет, видимо, сегодня тоже испытывает проблемы? – И очень большие. Сейчас около двухсот больных в санатории. А рассчитан он был на четыреста коек. На двести коек нас сократили. Раньше было отдельно – взрослое и детское отделения. Теперь – все вместе. Отличный детский корпус со столовой, душевыми, светлыми комнатами – забросили, распилили, растащили. – Как же так? Ведь туберкулез – главная болезнь Тувы? – Мы на первом месте в России по туберкулезу. У нас в четыре раза выше заболеваемость, а смертность – в шесть. И никого это не тревожит. Не знаю, как мы будем выживать. Может, совсем закроемся. Но если еще и эту здравницу ликвидируют, не знаю, где люди будут вообще лечиться от туберкулеза. Ведь от него никто не застрахован – ни вы, ни я... А как сегодня мы кормим больных? Я в пятьдесят девятом году приехала сюда, как раз был неблагополучный год по туберкулезу – у нас было пятиразовое кормление, с утра до вечера, и молоко, и мясо, и кумыс. – Жить рядом с таким совхозом и испытывать проблемы с молоком? Совхоз не помогает? – Помогает. Да с ними здравоохранение не расплачивается. Раньше у совхоза все брали, ему деньги перечисляли. А сейчас непонятно – почему в совхозе, рядом, нельзя брать для санатория мясо, молоко, сметану, а надо брать у предпринимателей? – Как нельзя? А почему? – Не знаю... С совещания из Кызыла приехали, рассказывают: Брокерт (прим.: первый замминистра внешнеэкономических связей, торговли РТ) будет обеспечивать всем, и деньги будут перечисляться туда. А в совхозе брать нельзя. – И санаторий будет возить муку неизвестно откуда, когда в пяти минутах – своя, совхозная? – Да, получается так. И это нам совсем непонятно. – Галина Ивановна, Иван Васильевич такой суровый... – Это он только с виду такой (улыбается). – Иван Васильевич, на одном из заседаний Верховного Хурала, когда выбирали нового председателя, вы допытывались у Ширшина, при нем ли его партбилет и говорили, что ваш – до сих пор при вас. – Да, он при мне. Я даже перерегистрировался, новый получил. А что, разве он мне мешает? Я был коммунистом, в ту пору ничем не пользовался, я и сейчас ничем не пользуюсь, как коммунист. Возьмите Ширшина и Чучева, бывших коммунистов. Есть разница? Он жил в свое удовольствие, а я ведь абсолютно ничего от партии не поимел. – А вы зачем стали депутатом Верховного Хурала, зачем пошли во власть? – Вы меня извините, я до сих пор думаю: зачем я все-таки туда пошел? Люди уговорили: Иван Васильевич, защитите, ну, хоть один человек правду там про нас скажет. Я пошел. И сейчас горько об этом жалею. Я в Хурале не на постоянной основе, на постоянной я бы не согласился. И разрываюсь между Хуралом и работой. В семь делаю разнарядку, час на дорогу, к девяти приезжаю в Кызыл, на сессию, в шесть приезжаю оттуда и до одиннадцати вечера проверяю, что в совхозе сделано. Вы понимаете, какая нагрузка? – Но ведь какой-то толк есть? Что-то удалось? – Пока ничего не удалось. И не удастся, мне кажется... – Сначала в новом Верховном хурале вас было двое русских – вы и Кашин. Потом Кашина лишили депутатского мандата, как мэра города. И сегодня из двадцати одного депутата вы один русский. Как вы себя ощущаете? – Очень плохо. Вот начинает выступать на сессии бывший редактор газеты «Шын» Василий Хомушку и говорит по-тувински. Я говорю: или ты меня уважай как русского, или дайте мне перевод. Я должен знать, что говорят. Два раза последних только начали снова говорить по-тувински, без перевода, я встал и ушел. Вот вопрос о гимне решали, чтоб гимн Тувы первым исполнять, а российский – вторым. Да нельзя же так! Кормимся на девяносто процентов от России. Россия-матушка отдает Туве последнее – и даже гимн не исполнить в знак признательности! Решили: если не тувинский вперед, то и российский не надо. Но это же оскорбление! – А вообще деревня следит за политикой, за кызыльскими делами? Или ей «до лампочки»? – Очень даже следит. Даже этот вопрос о присоединении Кызыла к Красноярскому краю. Меня на разнарядке уже спрашивают: «Как это так, кто Кашина уполномочил?» Да в деревне еще поумнее люди. Хоть нас Кашин и назвал, что мы, вроде, дураки. А может, он в одном смысле и правильно нас назвал – ведь в разваливающихся деревнях людям, кроме пьянки, нечем заняться. Ждут, когда старики пенсию получат, матери – пособия на детей. Дождутся – пропьют все. «Уколоться и забыться...» Цели нет. И ударяются от забот в пьянку и наркоманию. У нас же здесь конопли – море. Я на ферме с месяц как-то не побывал, а они там устроили себе... Пять часов, а они, наколотые, лежат, балдеют. Я за дубинку, и как давай всех гонять. Босиком разбежались и больше не было там ни одного наркомана. – А милиция? – Милиция – это я. – Вы так откровенно говорите... Говорите, что думаете. А почему вы не боитесь? – А чего мне бояться? У меня совесть чиста. Начались в этом году какие-то разговоры, я вызвал ревизию, а сам уехал. Я резко говорю с совхозниками, резко с любым начальником. Я ни от кого не зависим, ничего ни от кого не беру. Поэтому я говорю со всеми честно и открыто. У меня есть единственный изъян – это охота. А в остальном – я ничего никогда не возьму у людей, не возьму бесплатно. И люди видят это. Это же деревня. Я загулял, к примеру, выпил, совхоз уже знает: директор выпил. – А бывает такое? – Конечно! Я же мужик! Но я сегодня выпил, а завтра уже как штык! А вот курить – не курю. Я страшно раньше курил. Тринадцать лет назад встал утром, выкинул пачку «Беломора» и сказал: «Все!» Правда, год после этого во сне курил. Вот такой я: прямой и резкий. Знаю, что это, с одной стороны, и мой недостаток – где-то надо быть помягче, похитрее. Я в глаза Президенту говорю: «Нам с тобой надо под ручку ходить. Ты поддержишь меня, я – тебя. А ты преследовать начинаешь». Меня-то за что? За то, что работаю, за то, что в пять утра встаю? – Как вы думаете, поднимется ли Россия? Или же нас ждет участь совхоза «Россия»? – Я верю в Россию. Я верю в людей наших. Мы ведь и раньше тяжело поднимались. После войны, ведь я помню, как одну свеклу ел, суп из лебеды. Но мы же выкарабкались. Я первый раз в Туве, в сорок седьмом, пацаненком, хлеб ел. Привезли из Хакасии валенки и выменяли их на хлеб во Владимировке, а это было зажиточное староверское село. Вдосталь в первый раз в семь лет ел. Так я его так объелся – плохо было. А сейчас подниматься будет тяжелее, чем после войны. Вы посмотрите по хозяйствам: фермы разбиты, техника разбита, все разворовано. А у нас – вся техника на учете, все в гаражах, все прибрано, ничего не растаскано. Я, наоборот, к себе тащу. Вот бригадир сегодня с «Нарына» Эрзинского района, везет комбайны. Им нечего есть, мы им – муку, они – комбайны. Я со всей республики технику стаскиваю. Из Владимировки ко мне приносят детей, на стол кладут: «Дай хлеба, кормить нечем!» Как не дать. Хоть хлеба дам, выпишу чего-нибудь. Страшно... А будет еще хуже. Этот год вообще будет страшным. Раньше хоть хлеб в России был. В этом году и хлеба не будет. Все же выгорело в России: Нечерноземье, Саратовская область, Хакасия, Тува выгорела. А мы – выживем! Все равно выживем. – Иван Васильевич, жизнь, силы человеческие не бесконечны. Задумывались ли вы, кому когда-нибудь сможете передать совхоз – дело вашей жизни? Есть ли преемник? – (Вздыхает). Нет. Нет преемника. Я уже об этом думал... Предлагал подумать и кое-кому из своих работников. Никто не хочет брать на себя ответственность. У меня сегодня все есть, чтобы спокойно отдыхать, рыбку удить. Но не могу. Если все из совхоза потащат, у меня сердце не выдержит... А если меня убрать отсюда... Меня через месяц не будет... Не смогу я без всего этого...
Прошло время…
Совхоз «Пламя революции» не просто выжил, а живет. 25 октября 1999 года Иван Васильевич отметил 60-летний юбилей. На торжестве Людмила Вторушина вручила ему пейджер, на который тут же пришло сообщение «Г-н Чучев! Прошу выслать в Америку гуманитарное зерно. Билл Клинтон». Чучев долго смеялся этой шутке, а гости подумали: «А что, может, когда-нибудь и Америка обратится к нам за помощью, ведь не перевелись в России крепкие мужики – такие, как Чучев». В 2000 году Иван Чучев построил новую мельницу и новую столовую, отремонтировал животноводческие помещения, достиг урожая пшеницы в 19,6 центнеров с гектара. А на сессиях Верховного Хурала депутат Чучев продолжает резать правду-матку в глаза. Ничего не боясь.
Фото: 2. Иван Чучев с супругой и внуками. Август 1998 г. 3. Бригада по заготовке кормов совхоза «Пламя Революции». 4. На полях совхоза «Пламя революции». 5. Иван Чучев получает диплом «Человек Года-97» в номинации «Бизнес». Бал газеты «Центр Азии», 13 марта 1998 г. <!-- st1\:*{behavior:url(#ieooui) } --> <!-- /* Style Definitions */ table.MsoNormalTable {mso-style-name:"Обычная таблица"; mso-tstyle-rowband-size:0; mso-tstyle-colband-size:0; mso-style-noshow:yes; mso-style-parent:""; mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt; mso-para-margin:0cm; mso-para-margin-bottom:.0001pt; mso-pagination:widow-orphan; font-size:10.0pt; font-family:"Times New Roman"; mso-ansi-language:#0400; mso-fareast-language:#0400; mso-bidi-language:#0400;} --> |
Беседовала Надежда АНТУФЬЕВА http://www.centerasia.ru/issue/1998/37/4950-ivan-chuchev-a-mi-vizhivem-vse-ravno.html |